Ритуал

Женщины крепко спали и не заметили, когда Цавок-Ла поднялся из постели, оставив их на смятых простынях. Его прищуренные глаза как у любого забрака светились в темноте, но не белым, а зелёными огоньками колдовского пламени. Цавок медленно прошёл через всю комнату и вышел обнаженным на террасу, опершись о деревянные широкие перила руками. Напряжение, которое даже сексом не сбросить, росло, зажигалось изнутри, ворочалось в животе змеёй, завязывалось тугим узлом. Он устало повёл левым плечом со следами свежих когтей, оставленных шанианом. Заживало на нём всё стремительно, да и по прибытии ему сразу наложили бакту. Теперь вместо глубоких проникающих борозд остались лишь поверхностные полосы, но ему не из-за ран было не по себе. Цавок-Ла вполоборота задумчиво посмотрел назад. Закурить бы… но уходить неохота. Он остался на террасе, словно бы в ожидании чего-то. Ветер овеял обнаженное тело, но прохладнее Цавоку не стало.В горле встал вязкий комок, который не сглотнуть. Цавок-Ла хрипло кашлянул, поморщился. Давно он так странно себя не чувствовал, словно бы сам себе не принадлежал… Он постарался сосредоточиться не на своих ощущениях и вгляделся в мрачный горизонт. До ночи оставалось каких-то полтора часа, и в горных сумерках всё казалось колдовским и зыбким. Между отрогов заснеженных гор в узкую щель виднелась багряная краска великой равнины. Она простиралась на многие лиги вокруг, отъединяя север от запада. Это час полёта на скоростном катере… почему он об этом подумал? Цавок-Ла крепче сжал руки на перилах, щурясь так, стараясь увидеть что-то. Он не отрывал глаз, фокусируя зрение, пока ему не почудилось мелькание далекого зелёного огонька, танцующего на пиках гор. Один лишь его вид заставил мужчину чуть податься вперёд. Огонёк то замирал и гас, то снова вспыхивал и дрожал, точно от ветра. Он пропал на минуту. Затем — появился вновь… Цавок-Ла застыл, впился когтями в перила, оставляя на них засечки, но не замечая того и волнуясь. Узел завязался ещё туже, спазм свёл косые мышцы живота, словно мужчина накануне прилагал неимоверные физические усилия — и сейчас страдал от последствий. Огонёк словно приближался… или это обман зрения? Цавок-Ла не мог сказать точно, продолжая наблюдать и чувствуя, что сознание плывёт, словно бы он засыпает на ходу. Что за необходимость ему была в том огоньке? Он не понимал, смаргивая дрёму и отчаянно пытаясь следить за огоньком. Что-то в глубине его разума волновалось и твердило, чтобы он развернулся и ушёл обратно в спальню, лёг на тёплые, ещё не остывшие простыни к утомлённым женщинам. Забрак обернулся на смуглые тела двух красавиц, привезённых его братьями с других планет, и досадливо поморщился, вдруг ощутив горлом тошноту. Лицо превратилось в брезгливую маску; точеные губы скривились, и он отвернулся, не в силах взглянуть на тех, кого ещё меньше часа назад так пылко любил. И вдруг — боль. Голову объяло пламенем, словно её сунули в костёр, в самое сердце огня. Цавок-Ла негромко, надрывно вскрикнул, обняв руками череп и оседая на пол. Пылающие виски отдавались яркой болью, глазницы выжигало… Цавок-Ла упал на колено, но был слишком силён, чтобы сдаться просто так. Прошло несколько минут борьбы с обжигающей болью, которая могла бы любого свести с ума. Корчась и пытаясь встать, он пытался позвать на помощь, но как нарочно, никто его не услышал. Он нашёл в себе силы и всё же поднялся, пошатываясь. Нужно разбудить женщин. Едва он так подумал, приступ боли такой силы обуял его голову, что Цавок-Ла упал окончательно, выгибая позвоночник и хрипя. В агонии он провёл несколько мучительно долгих минут. Ему казалось, что медленно под его кожу впрыскивают жидкий пламень, и всё тело занимается огнём. Он горел, не замечая зелёного едкого тумана вокруг себя. Одинокий, оставленный всеми, сейчас он должен был бороться один на один — но очевидно, обреченный на неудачу, он начал дёргаться уже не так сильно… задыхаясь, становился всё тише и неподвижнее. Зелёный дым точно живое существо обвил его тело змеёй и втягивался в его ноздри, глазницы и приоткрытый рот, напитывая собой и заставляя мужчину безмолвно задыхаться, теряя связь с собственным сознанием и погружаясь во мрак… Прошло немного времени, прежде чем он встал. Уверенный и мощный, словно пару мгновений назад не лежал, хрипя в агонии, на полу, он стремительно вошёл в спальню, снял со спинки кресла юбку и подхватил сапоги и портупею. Он бесшумно оделся и обулся, спускаясь вниз и не заботясь, что одежды на нём недостаточно для грядущей холодной ночи. Цавок-Ла вышел в ангар и поднял свой небольшой, но быстрый катер в воздух. Он торопился. Голос в голове шептал, что та, которую он сегодня возжелал, уже ждёт его — и мужчине осталось лишь прилететь в нужное место, следовать за зелёным огоньком. Цавок даже не заметил, что в кобурах на портупее не было бластеров. Он оставил оружие дома и остался безразличным к тому, ничего не видя вокруг, никуда не глядя, кроме как на приборную панель и на радар, ведомый ощущением, что он делает всё правильно и чья-то незримая рука гладит его по голове, как послушного сына… чувствуя то забытое и даже почти несуществующее, от чего по холке бегут мурашки. Небольшой катер оторвался от земли и стремительно вылетел из ангара, двигаясь вдоль припорошенной снегом земли и наконец скользя всё выше. Цавок-Ла мчался так, словно уже опаздывал. Он полагался на память, карту и прекрасную реакцию, забываясь, что скалистые вершины гор очень коварно могут притаиться в наступающей чернильной темноте, а на такой скорости увернуться будет очень трудно. Родной дом остался позади, добыча и женщины, весь вечер мастерящие его же детям ожерелья из клыков — тоже. Все они растаяли и перестали существовать, как дым, оставив в сознании лишь монотонный повелевающий голос, сулящий не просто наслаждения и счастье. Голос обещал ему её. Цавок-Ла встретился взглядом с огоньком, медленно танцующим в небе, и в его зрачках вдруг вспыхнуло и озарилось таким же изумрудным светом. Он не замечал, что лицо его овеяла туманная колдовская дымка, и не думал, почему забыл смотреть на карты, следуя лишь своему единственному навигатору — маленькой зелёной точке, которая уже не плыла, а стремительно летела, разрезая небо подобно звезде.

***

Мать Талзин любила своих дочерей: Кайсину, старшую из всех, Нарфу, среднюю, и Ангву, самую маленькую. Кайсина и Нарфа уже как четыре года стали женщинами и принесли в род детей, обе — мальчиков. То было не так радостно, как если бы они родили ведьм, но они были ещё молоды и могли бы дать дочерей. Сегодня же в свой первый ритуал мать допустила и Ангву. Непростого забрака избрала она для девушки, но разбавить густую кровь братьев ночи свежей просто необходимо. Мать это понимала… Нашла и отобрала лучшее у лидера Шикаройя, Цзиро: одного из его старших сыновей, того, что построптивее — ну и пусть, зато, она чувствовала, от него будет прок. Цавока-Ла мать присмотрела уже давно и приворожила его в селение, что оказалось делом непростым. Он после себя оставил уже много детей, почему бы не оставить и ещё одного в последний раз? Ведьма стояла у каменного ритуального стола и словно нитку перебирая, тянула ладонями воздух к себе, с помощью чар призывая мужчину войти в Дом, откуда ему нет возврата. Цавок-Ла уверенно шёл за изумрудным огоньком к Дому, не обращая внимания на обступивших его ведьм, которым было любопытно взглянуть на чужака в поселении. Он даже не чувствовал, что за ним по пятам следуют сёстры ночи, облачённые в алые одежды и готовые начать обряд с минуты на минуту. Огонёк точно живой ровно плыл вдоль дорожки, а забрак шёл за ним, уже перестав бороться и покорившись. Следом за мужчиной брела Ангва, сжимая ладони в кулаки и разжимая их снова, но на лице её не отразилось ни единого переживания. Она прекрасно собой владела и не могла показать сёстрам всё, что происходило в её голове. Окружившие сёстры зашептали слова заклинаний, многоголосо, тихо, нестройным хором. Свечи, которыми выложена была дорожка, разом вспыхнули, ровно затрепетали язычками пламени по фитилям, негасимым ветром. Ангва всё ещё не верила до конца, что это происходит с ней. Сёстры учили быть сильной, и она старалась, не подавая виду, но всё же тихо найдя кончиками бледных пальцев ремешок с прикреплёнными к нему ножнами на бедре, в которых терпеливо дожидался своей минуты кинжал. Глядя в широкую спину Цавока, Ангва ощущала нечто странное. Он брёл, околдованный, не ведая, что творит, и первым нырнул под полог Дома, оказавшись в его чертогах. Молодая ведьма выждала несколько секунд. Переступить порог Дома — значит, согласиться на ритуал, и назад не отступить, не отказаться. Сёстры замерли, наблюдая за девушкой. Редко, но бывали случаи, когда ведьма отказывалась, но Ангва, кажется, взяла себя в руки, а когда вошла, увидела… Мать уже взяла за плечи забрака, вглядываясь в его спокойное, очарованное лицо и грубо обхватывая его шею ладонью. — Открой рот… — велела она бесстрастно. Мужчина, не смея ослушаться, раскрыл точёные губы, показав ей ряд крепких зубов с белыми и длинными клыками и сверкая взглядом. На миг это вызвало в нём протест, он дёрнул запятьем… но в глубине матовых зрачков матери вновь отразилось зелёное пламя, и Цавок почти сразу успокоился, обмякая в её руках. — Хорошо… — мать осталась довольна. — Будь послушен, сын мой. Делай всё как велит твоя избранница. Слушай мать, и тогда ты будешь вознаграждён; ты следовал сюда за этой наградой, и вот она принадлежит тебе… Ангва замерла на пороге, слыша это и глядя, как в полутёмном круглом Доме, в общем зале, откуда вели ещё двери, покрытые мглой, забрак медленно бредёт к каменному столу и ложится на него сам, добровольно, позволяя сёстрам в алых капюшонах привязать себя крепкими ремнями за лодыжки и икры. Он лёг на камень, коснулся его лопатками, выдохнул и замер. Медленно, окутывая его слой за слоем изумрудной, плывущей в воздухе магией, точно коконом, ведьмы творили заклинания, подавляя в Цавоке волю, уничтожая его личность и заставляя забыть… забыть… забыть всё, кем он был и кто он есть, откуда он родом и что его ждёт. Всё, что его волновало, всё, что он любил. Забыть себя. В его памяти был чистый лист: слова заклятий звучали глубоко, точно падали камни в бездонный колодец, и капля за каплей сочилось и текло в нём лишь одно сильное, простое желание, занимая вены и артерии вместо крови. Он глубоко дышал, глядя в одну точку в куполе крыши. Blanco White — I belong to you Обступив стол кругом, ведьмы не прекращая продолжали ворожить, удерживая забрака, сминая его волю и сжимая весь его мир до крошечной точки, которую он видел перед собой в высоте потолка. Он слышал, как слова звучат эхом и звенят в голове, и его клонило в сон, но уснуть он бы не смог. Тогда сестра Хиль вышла из круга, приблизилась к нему — провела ладонью по широкому предплечью, тронула живот. Она осталась мужчиной довольна и только после того коснулась указательным пальцем его лба. В голове у забрака прозвенел колокол… мощный, глубокий и похожий на удар… и Цавок резко отключился, закатив глаза до белков и обмякнув в ремнях без сознания. Ангву подвели к нему, помогли забраться на стол, усадили поверх крепких бёдер ещё одетой. — Не медли, — тихо и быстро шепнула Нарфа, снимая верхнюю накидку с неё, размыкая платье на спине. — Не жди. Пока он не в себе, начни покорение. Пусть знает, кому принадлежит отныне. Сёстры вернулись в круг и запели заклинания, взявшись за руки и обступив ритуальный стол. Ангва была сосредоточена и крепко притиснула ладонями широкие серые плечи, покрытые сложными татуировками, и касаясь впервые мужчины тем жестом, каким охотница берёт добычу. Вдруг на левом плече она увидела свежие, достаточно глубокие полосы: следы когтей или другие раны? Думать оказалось некогда: едва её пальцы коснулись полос, забрак дёрнулся и сел, и от неожиданности Ангва села вместе с ним, как на норовистой лошади. Она прижала его талию коленями с обеих сторон, волнуясь, поскольку Цавок-Ла резко дёрнул ногой, стараясь согнуть её в колене. Сёстры забеспокоились, в любую секунду готовые прийти на помощь, и приостановились, но Ангва внезапно зашептала общую песнь сама. Непрерывно, читая заклятие, взахлёб начала произносить зачарованные слова прямо в чёрное ухо, украшенное аргиевыми серьгами-кольцами, прижавшись щекой к гладкой щеке Цавока. Его рука легла ей на лопатки и провела по ним, после нашла тёмные волосы, заплётенные в косу. Ангва коротко застонала, когда он потянул их назад, отклоняя её шею и проводя по ней кончиком носа. Зелёные околдованные глаза блеснули в невероятной близости… а затем поток магии толкнул его грудью вперёд, словно куклу, и изошёл из приоткрытых губ, точно зелёный дым, застлавший шею и грудь. Ангва шептала, не прекращая. Она медленно взяла его руки за запястья, повела ими по своему телу — от бёдер, затянутых в короткое платье, до груди. Остановилась на рёбрах, заставляя его пальцы скользнуть снова вниз. И услышала, как воздух вырвался из затрепетавших точёных ноздрей. Его руки двигались уже без её напоминания. Грубые, крупные и мозолистые, они в два обхвата взяли девичью талию, совсем юное тело, никогда не принимавшее мужчину. Он поднял взгляд на ведьму — очарованный, изумрудный и светящийся — и, продолжая изрыгать клубы колдовского дыма, сам покорно прильнул губами к её ключице. Ангва чуть склонила набок голову, обрамлённую темной косой, и залюбовалась. За мгновение в крепких объятиях Цавок-Ла она оказалась обнаженной: он ловко выпутал её из платья, подхватил под колено рукой. Она вгляделась в спокойное лицо забрака и властно взяла его за подбородок, поднимая его лицо так, чтобы Цавок смотрел в глаза ведьме двумя изумрудно-зелёными безднами, источающими бесконечный свет. — Собою так хорош, мать, — проговорила Ангва восхищённо, скользя рукой по мускулистому плечу, спрятанному под кожаный рукав портупеи. — И непохож на наших братьев. — Он, говорят, и сам колдун, — тихо произнесла одна из сестёр и поставила свечу в круг, обходящий ритуальный стол. — И сколько женщин побывало в его ложе, нам неведомо. — Он даст хорошее семя для одарённого дитя, — одобрила старшая ведьма. — Его мы воспитаем как положено. — А здесь, с собой, его оставить будет нельзя? — скорее даже у себя спросила Ангва, касаясь тонких колец и серёжек в его ушах. Украшенный… совсем не такой, как прочие. Серая кожа переливалась под светом свечей тусклым серебром. Ангва перебрала в тёмных сосках тяжелые аргиевые кольца, повела кончиками пальцев ниже по животу и удивилась, насколько он сведённый и тугой. Старшие сёстры подошли к ним, сестра Кэмела спокойно наложила руки на пряжки его ремней на животе, под аккуратной чашечкой пупка — и расстегнула, помогая распахнуть тяжёлую мужскую юбку. Ангва чуть прикрыла глаза на миг, волнуясь и стыдясь, что смотрят все: и мать, и сёстры, и старшие подруги. Но юбку уже разложили по столу, оставляя забрака совсем обнажённым. — Пора, — произнесла сестра Хиль, первой шепча заклинания и начиная ведьминский транс… К истекающей головке Ангва без промедления, словно по приказу, прижалась гладким бледным лобком, чувствуя поцелуи у себя на плечах и шее — жаркие, не настойчивые, но уверенные. Сухие губы Цавока горели, чёрный язык терзал женскую плоть. Она с усилием заставила его лечь вновь на стол, прекратить двигаться, и он лишь обхватил ладонями её бёдра, усаживая на себя крепче — и останавливаясь вдруг, когда Ангва утробно застонала. Больно… Но что такое боль, когда сёстры вершат ритуал? Ей стало бы мучительно стыдно перед ними, если б она струсила перед болью, разрывавшей низ живота. Она только лишь приостановилась, чувствуя, как широкий член пульсирует в ней жилкой и, кажется, занимает всё нутро. Ангва оперлась ладонями по обе стороны от лица Цавока, замечая, что он неотрывно смотрит ей в лицо, приоткрыв губы и подзакатывая глаза. Неужели ему так хорошо?.. Осознание этого вдруг прошило новой болью, сладкой, от клитора до пупка, и она добровольно сделала движение на Цавоке-Ла, медленное и очень неуверенное. Обхватила рукой его спину, покрытую бисеринками пота. На это требовалась своя смелость… но она была дочерью Талзин, матриарха целого рода. Не ей пасовать перед мужчиной. Сжав зубы-жемчужинки, она с присвистом задышала, вталкиваясь глубже на член и чувствуя, что он движется ей навстречу — несильно, но ощутимо. Внезапно, его левая рука скользнула вниз, и когтистых два пальца легко проникли в девушку и раскрыли её… Цавок безошибочно нашёл клитор, ожидая, когда ведьма замрёт на нём. Сила… даже будучи околдованным, он всё равно оставался властным. Что же ждало его женщину, когда он был полноценным хозяином себе самому?.. Ангва вдруг задохнулась, представив, как он берёт её совершенно по-другому, по-своему. Как рука собственнически обхватывает её живот, переворачивает ведьму на него, распластывая её на каменном столе и делая уже своей пленницей. А затем, не позволяя ей дефлорировать себя самостоятельно, входит сам — двигаясь размашисто и глубоко, так, что внутри начинает саднить… Это ощущение — саднящее и издевательское — было сладким и болезненным одновременно. Хотелось потереть себя, поёрзать, провести жёстким или шершавым внутри себя — но из имеющегося был лишь мокрый от смазки член, который прокатывался до самой глубины и почти выскальзывал наружу. Ангва задышала, всхлипнула, затанцевала поверх забрака, и, вынимая из себя его руку, лишь молча положила её себе на талию. Он сжал пальцы… Тонкий всхлип, почти неслышный никому, кроме него. Он сфокусировал вдруг зелёные и словно бы невидящие глаза на ведьме, крепче притиснул её к себе. Поняв, чего она хочет, прижал плотнее её бедра к своим, скользким и влажным от пота. Она скользнула рукой по его затылку, ненароком пропахивая ладонь острыми рожками… и протяжно, громко застонала, когда тепло и напряжение зажглись по бокам и вспыхнули в придатках. Толчок, толчок, толчок. Сёстры и мать не должны были увидеть её слабости, но она подалась вперёд и накрыла его губы своими, позволяя языкам сплестись, а глазам, покрытым магическим светом, утонуть друг в друге. Тогда её тело и сотрясло. Она чувствовала, он проникает и медленно льётся в неё, наполняя живот теплом и тяжестью, заставляя обмякать в его руках и ощущать, как остатки сил покидают тело. Хотелось раствориться, пропасть и исчезнуть, но желательно — не в одиночку, а вместе с ним. — Закончи обряд, сестра, — вдруг словно сквозь толстую стену услышала она сестру Кэмелу. — Кинжал! — подсказали ей другие. Стало холодно, когда силы покинули её вместе с первым случившимся удовольствием. Ангва дрожащей рукой легла на рукоять кинжала, вынула его. Холодный металл она стиснула в ладони и прижала его к серо-чёрной широкой груди, спокойно укладывая Цавока обратно на каменный стол. Она приложила кинжал к его груди, стараясь не медлить и не раздумывать, иначе обязательно прекратила бы… Рука дрогнула, когда она занесла клинок и опустила его, несмело, нехотя. В этот момент снаружи послышался звук выстрела, и лезвие соскочило по плоти, рассекая её, но не входя в грудь глубоко. Мать отвлеклась, как и другие сёстры: круг был разрушен, и свечи вдруг погасли, словно их задули разом. Комната наполнилась дымом и паникой. Ведьмы высыпали наружу, глядя на тех, кто прервал нападением обряд… и замирая. За пределом их деревни, сверкая глазами разного оттенка жёлтого, стояло множество мужчин. Но непохожих на братьев ночи, нет, совсем других. Эти были прекрасно вооружены и хорошо одеты. Каждый был могуч и здоров. У каждого тело носило следы драгоценных украшений, и каждый знал себе цену, равную с ценой жизни ведьмы. — Шшшшшикаройя, — сплюнула на порог Кэмела. — Их только здесь и не хватало… Мать стояла позади всех женщин. Она была выше и старше них: могущественное лицо, покрытое резкими татуировками, не выражало ничего — одно лишь презрение, но когда она шагнула из числа сестёр, оно стало ещё и надменным. — Цзиро, — громко произнесла она. Вся деревня, кажется, замерла в немом ожидании. Забраков здесь было мужчин тридцать, ничуть не меньше, и каждый вооружён виброоружием или бластерами. Нарфа, сестра Ангвы, стрельнула взглядом вбок и обнаружила, что на возвышенности незаметно притаились в скальной гряде снайперы. Она закусила губу… Из ряда молодых и крепких мужчин вышел один, старший, матёрый, с опытным взглядом голубых, прозрачных, словно вода в ледяном озере, глаз. Его чёрные губы были покрыты сплошь татуировкой, как и всё лицо — только серая кожа крапинками, похожими на звёзды, сыпалась под глазами. Абсолютно чёрный, выдержавший некогда невероятной силы боль, когда татуировка покрывала его тело, Цзиро был несомненно лидером этого клана. — Мать Талзин, — глубоким, низким голосом произнёс он и качнул головой. Аргиевые бусины, украшавшие изогнутые длинные рога, качнулись по гладкому черепу. — Я не буду вить долгих предисловий. Я знаю, что мой средний сын, Цавок-Ла, у вас, похищенный для ритуала. Отдайте его мне. — Нам некого тебе отдать, — с усмешкой произнесла мать. — Ты сам знаешь, что ведьминский обряд зовёт того, кто должен в нём участвовать. То не мы выбираем, а Сила. — И Сила прямо так и указала на моего наследника? — рассмеялся вдруг Цзиро, откинув назад голову и обнажив острые белые клыки. Но когда он отсмеялся, лицо его обрело жесткое выражение. — Берегись, Талзин. Если Цавок-Ла мёртв или смертельно ранен, мы сожжём всю деревню дотла и никого не пощадим. Мать вгляделась в его уверенный взгляд. Не пощадит, она знала. Цзиро Шикаройя всегда исполняет свои обещания. Она взвесила всё в голове, чуть дрогнула бровью. Сделала знак рукой, лёгкий и незаметный… Сестра Кайсина влетела в Дом, выхватила большой вибронож. Ангва вздрогнула, всё ещё сидя поверх забрака. Младшая ведьма побелела сильнее, увидев оружие в руках родной сестры, и вдруг налегла поверх бесчувственного тела, шепнув: — Не позволю. — И не надо! — рыкнула Кайсина, одним ударом обрубая ремни с его ног. — Вставай, сволочь. За тобою прилетели. Вставай! Ангва не сразу поняла, что обращались не к ней. Сползая с Цавока, она увидела, как он, подчиняясь слову сестры, почти неживой от колдовства поднимается на ноги и еле движется к выходу. Ангва подскочила к нему, обняла крепко за талию. — Я помогу. Вдвоём с Кайсиной они вывели его, показали на пороге, и Ангва, увидевшая чёрного как ночь забрака с серыми полосами на мускулистом теле, вдруг заметила, как тот судорожно затрепетал ноздрями. Вздохнул — наполовину облегчённо, когда сын поднял на него безразличный взгляд. — Отдайте его мужчинам, — небрежно велела Талзин своим дочерям. Ангва крепко стиснула Цавока, едва передвигающего ноги. По другую сторону сильная и высокая Кайсина волокла его ближе к плетню, после чего отпустила руки — резко, и толкнула забрака в спину. Ангва разжала ладони по инерции, иначе он бы утянул её за собой следом. Секунда — и Цавок-Ла уже лежал на боку, а его подхватывали под руки и поднимали братья. Гневно, глаза их полыхали и смотрели на ведьм, и Кайсина была не удивлена тому. Но удивилась зато одному взгляду, принадлежащему молодому и красивому серому забраку. Глаза его ярости не выражали, но неотрывно за ней следили… Молча, как и явились, Шикаройя вернулись на корабли, увели внутрь Цавока. Ангва растерянно проводила его взглядом, потирая запястье, с которого сняла свой браслет и надела на его руку. Глядя вслед поднимающимся в небо звездолетам, она вздохнула. По крайней мере, он остался жив.