Конец лета. Последний, исходящий красками, истекающий кровавыми закатами месяц… Девять раз луна Датомира, Килья, становилась полной, наливалась серебряным. Когда с предгорий сходит снег, север цветёт пышными травами и душистыми цветами. В это лето — особенно буйно: стрельчатые башенки Дома Шикаройя оказались увиты, как и террасы, тяжёлыми хмельными лозами. И стоя как тогда у своей спальни и глядя задумчиво в сторону красных равнин, куда однажды его манил колдовской огонёк, Цавок-Ла вдруг отник от перил и нахмурился, глядя, как маленькой точкой, вынырнувшей между гор, приближается небольшой незнакомый катер.
Молодой забрак почуял неладное. Хмурясь, он накинул на плечи длинный, шитый аргием жилет, подпоясался и поторопился вниз. Он уже подозревал, кто был пилотом того катера, но хотел убедиться в этом воочию. Ведь этого пилота он ждал все эти месяцы.
Возможно, чтобы отомстить, а может, и убить за нанесённое оскорбление. Чтобы его, сына Цзиро Шикаройя, отдали в развод на ночь какой-то ведьмошлюхе, как отупелого, обрызглого в своей незрячести брата ночи! Отчаянно презирая эту секту и признаваясь себе в том, что сородичей тех он даже немного жалеет, Цавок сбежал по ступеням и вышел во внутренний двор, где его братья уже окружили невысокую ведьму с темной косой, одетой в коричневый плащ.
В груди кольнуло и сжалось: вот и случай для мести! Как удачно. Зачем только она сюда пожаловала — сама? Что, хватило дерзости дважды посмотреть ему в лицо? Ухмыльнувшись, Цавок прищурился и двинулся мимо других серокожих мужчин, мягко двигая их то плечом, то рукой и заставляя расступиться.
Ведьма заметно смутилась, когда увидела его.
— Чего тебе здесь нужно? — громко и грубо спросил он: тон был хуже и смертоноснее виброклинка. Ангва поджала плечи, хотя она и не ожидала, что будет легко. — Наглости твоей нет предела. Или ты ищешь лёгкой смерти? Так поверь, она лёгкой от моей руки не станет. Я вдоволь наиздеваюсь, а потом прикончу. Может быть.
Со всех сторон послышались смешки. Волевые, жёсткие лица забраков были безжалостны, и ведьма, скользя по ним глазами, видела лишь толпу недругов, которые подчиняться ей или выслушать её не хотели. Тогда придётся сразу приступить к делу.
— Я не пришла, чтобы тебя прогневать, — спокойно произнесла она и подраскрыла свой плащ. — Цавок-Ла, сын Цзиро. Я уважаю Шикаройя, не так, возможно, как вы того заслужили. Но раз я привезла твоего сына сюда… значит, я прилетела не со злым умыслом?
Его глаза опустились вниз. Равнодушный взгляд метнулся к кульку, закутанному в алую ткань на сгибе локтя у Ангвы. Ведьма держала свёрток крепче ножа или штурвала. Забрак приблизился и из желанного — о ком Ангва против своей и материнской воли думала все эти месяцы, пока ходила с животом — превратился в опасного.
Теперь она чувствовала его дыхание и видела, как потемнел буравящий взгляд.
— Не боишься во мне прожечь дырку? — усмехнулась она, бдительно следя за каждым его движением и поворачиваясь вместе с ним, чтоб не оказаться спиной к мужчине. Он хуже ворнскра кружит, и смертоноснее — гораздо. Вся хищная забрачья натура танцевала в крадущихся шагах, и он всё сужал круги, позволяя и братьям приближаться. Сколько их здесь? Двенадцать? Ангва прикинула, скольких она сможет убить прежде, чем они доберутся до неё — а главное, до малыша.
Притиснув к груди свёрток, который ей оказался ценнее матери и сестёр, их гордыни и желаний, она оскалилась совсем по-звериному, так, чтобы Цавок понял — не отступится и не станет пасовать перед ним. В сощуренных глазах впервые промелькнуло что-то далёкое, похожее на принятие. Хорошо, прилетела, а потом? Что потом? — словно спрашивал он.
Ангва тяжело проговорила:
— Хочу говорить не с тобой, а с твоим лидером.
— А разве не я заслужил, чтобы ты на коленях стояла? — невозмутимо вскинул бровь Цавок-Ла. Ангва вытянулась лицом.
— Прямо на коленях? Что же я такого сотворила, чтобы допустить такое унижение? Женщина, выносившая тебе ребёнка…
— О котором я не просил, — оборвал её забрак резко.
— Кончай с ней, брат, — выкрикнул кто-то из присутствующих. — Чего с ней зря языком трепать.
— Можно, конечно, в другой обстановке потрепать… — сухо расхохотался второй, и все остальные вторили хищными смешками. Ангва покосилась вбок. Зверьё, не зря сёстры говорили их опасаться. Неуправляемые, не страшащиеся сестринства, не подчиняющиеся, чтоб их. Один из мужчин шагнул ей навстречу, но неожиданно Цавок оборвал его жестом:
— Подойдёшь — вырву рога с корнем, а может, и не только их. Я с ней говорю.
Недовольно, забрак отступил, но обстановка стала только лишь опаснее. Свёрток в руках у ведьмы как нарочно засопел и завозился, и Цавок-Ла, будто впервые подумав о нём, мотнул головой:
— Иди вперёд.
***
Стоять на коленях перед мужчиной — это ведьме каково? Ангва не стояло гордой или униженной, скорее — признавшей, что проиграла и приползла камышовой кошкой на брюхе, принесла в зубах своё чадо, чтобы молить о пощаде, прощении и убежище.
— Уродливый какой, — прокомментировал Цавок-Ла, небрежно приоткрыв у свёртка личико и всматриваясь в черты, которым было от роду два дня. — Но серый, тут и бля не скажешь.
— Ты его отец.
Ведьма говорила не с издёвкой, не с желанием доказать, не с ненавистью. Обречённая и покорная, она ещё там что-то пыталась выжать из себя — потому что она дочь Талзин. Но потом, вспомнив, что от матери она сбежала, а сестёр предала, Ангва ещё ниже склонила голову, стараясь смотреть на носки его дорогих сапог и думая, что с нею и ребёнком будет дальше. Хотя бы он отвёл их в дом… уже занятно. А после?
— Увы, — нехотя признал Цавок, скривив точёный рот и холодно глядя на дитя. Он осмотрел его полностью, словно выискивал в нём какие-то изъяны, а после, вдруг сунув в руки женщины, проворчал. — Зачем от них ушла?
— Он вырастет — и что? — глухо спросила скорее в пустоту, чем у него, Ангва. Тёмная коса растрепалась: тонкие черты лица были мрачны и напряжённы, в глазах — ни грамма чувств, сплошь пустота. Цавок-Ла привстал бедром к стене, сложил на груди руки, выслушивая. И с каждым проронённым словом взгляд его был, что змея. Притаившаяся и ожидающая укуса. — Мать уж открыла, что его ждёт. Ребёнок в Силе одарён, она сказала. Ему минует десять, и он будет на ритуале выпит. Такого будущего я ему жду?
— Ещё родишь, — небрежно обронил Цавок-Ла. — Будто бы не так у вас делается. Ещё раньше ты сдала бы сына — моего — в деревню этих ваших слабаков, ночных импотентов, которые не знаю каким колдовством, но пока не прервали ваш род.
Ангва усмехнулась, качая головой.
— Как всё просто. Быть может, и рожу.
Она вдруг встала, потупившись, протянула руки.
— Но этого тогда отдай мне, я сама его воспитаю, раз ты нас не берёшь.
— И где будешь воспитывать?
— На Датомире много мест.
Цавок-Ла хотел было что-то сказать, держа ребёнка — как вдруг в коридор к ним вышел чёрный могучий забрак. Покрытый весь светлыми рисунками, увенчанный короной рогов с золотыми насечками, он холодно взглянул на сына.
— Дай я взгляну на внука.
Удивлённая, Ангва поспешила опустить зелёные глаза. Это сам Цзиро, отец Цавока и лидер Шикаройя, уж если он сейчас окажется против, то ничто ей не поможет. Придётся впрямь лететь одной, а дальше — будь что будет.
Цавок-Ла точно нехотя передал ему дитя, с тихим рыком отвернулся. Когтистые пальцы и широкие ладони сжали алую ткань. Ребёнок завозился, закряхтел.
— Он голоден, — после небольшой паузы сказал Цзиро с усмешкой. — И обделался. Узнаю папашу…
Ангва невольно, не поднимая взгляда, улыбнулась. Цавок же хмыкнул.
— Держи, дитя.
Чёрный коготь приподнял её подбородок, заставил вглядеться в плывущие в полутьме огнём глаза.
— Будешь спать в его спальне, как жена, сидеть с ним за столом, как жена. Пусть ставят у вас колыбель. В обшивке твоего кораблика я видел вибрострелы. Знать, Талзин не хотела просто так расставаться с внуком. И я не поспешу такой ошибки допустить.
***
В одной постели с тем, кого назвал старший клана твоим мужем, холодно, если мужчина неласков. Ребёнок, точно чуял, был спокоен и мирно спал. В приоткрытую дверь с террасы дул свежий ветерок. В комнате с высокими потолками и без того нежарко было. Под блескошёлковым покрывалом Ангва съёжилась, согреться было трудно — когда стыло и телу, и душе. Спиной она чувствовала ненавидящий взгляд, буквально слышала, как ворочается в нём желание её хотя бы ударить. Но он справляется с собой и засыпает, замирает; дыхание тяжёлое, а к телу страшно прикоснуться даже ненароком. Отбрыкнёт или оттолкнёт, одно из двух…
И Ангва, которая стояла на коленях, унижалась перед всеми забраками — она, ведьма, дочь верховного лидера — сейчас должна была лечь как обычная женщина с Цавоком и проглотить такое, чтобы только сберечь сына.
Руки дрожали, так хотелось впиться в серое лицо и расцарапать его. Неужели зря она думала о нём все эти месяцы? Зря надеялась, что он её примет, раз дитя вышло общим? Надежда прекратила таять: хотя бы отец его позволил остаться. И как. Цавок же крепко слушается его, раз не пикнул против воли.
А может, не стал противиться, потому что и ему маленький Шух не так и безразличен, как и сама Ангва?..
