The secret

— Пиздато тебе за Деку наблюдать, да? — Очако дернулась, услышав чей-то голос справа от себя. Бакуго Кацуки стоял, облокотившись на перила, копируя позу Очако, и смотрел. Смотрел в спину Мидории, секунду назад радостно помахавшего какой-то девушке. От этой картины в ту секунду у Урараки сердце защемило, и оно упало прямо в пятки. Она не знала, кто это, как ее зовут, почему они встречаются у этого парка. Хотя кому Очако пытается врать, конечно, она знала. Только слепой не догадается. Просто подойти и спросить всегда страшно, просто услышать горькую правду всегда тяжело, просто признаться самой себе всегда больно. — Привет, Бакуго. Тоже решил прогуляться в такую хорошую погоду? — Очако улыбалась натянуто-приветливо, слегка сощурив глаза, чтобы Кацуки не увидел в них ничего лишнего. Чтобы боль и обида, хранящиеся на дне, не вышли наружу. — Чего в такую погоду в общежитии сидеть, да? — девушка упорно пыталась перевести тему, но Бакуго молчал. Улыбка начинала сползать с лица, искривляясь, становясь нервной полуухмылкой. Она развернулась к нему лицом, оперевшись бедром в железо ограды. Урарака смотрела на профиль парня, даже не удосужившегося развернуться к ней, хотя сам потревожил ее покой. Бакуго упорно глядел куда-то вдаль, наклонившись над перилами; он будто не замечал Урараку. Словно это она нарушила его личное пространство, влезла в его тишину и сейчас нагло пыталась разговорить парня, хотя сам он того не хотел. Но ведь все было наоборот. — Нехуй мне зубы заговаривать. Я задал вопрос, но не слышу ответа, — утробно прорычал Кацуки, наконец переведя взгляд красных глаз на нахмурившуюся девушку. Он никогда не проявлял никаких эмоций, кроме злости, бешенства, недовольства и их производных. Всегда был хмур, серьезен, равнодушен. Очако даже иногда казалось, что он относится к ней с презрением. Первое правило при столкновении с Бакуго Кацуки — не злить, не доводить до ручки. А, к слову сказать, заводился он с полуоборота. За несколько лет совместного обучения большинство учеников класса 3-А уже разбирались в тонкостях душевной организации этого парня. И каждый с точностью мог сказать, действительно ли злится Бакуго, и представляет ли он угрозу для жизни. И Очако могла с уверенностью заявить, что Бакуго Кацуки в данную секунду проявлял любопытство. От таких предположений у нее засосало под ложечкой, и появилось необъяснимое желание нервно рассмеяться. Все привыкли, что у Кацуки есть только два состояния: злой и спящий. Все. Другого не дано. Но все забыли, что этот вспыльчивый парень тоже человек, как ни странно. — Я здесь просто дышала свежим воздухом, Бакуго. Я даже не знала, что Изуку здесь пройдет, — если начала гнуть свою линию — гни ее дальше. Кацуки рано или поздно распознает ложь, но сдаваться из-за страха — себе дороже. Бакуго ненавидит лгунов, но трусов он ненавидит еще больше. — Я же говорю, погода хорошая, — гулко сглотнув, продолжила Урарака. Относительное внешнее спокойствие Кацуки никогда не было залогом того, что внутри него не бушует буря. Ведь все были прекрасно наслышаны о том, как Бакуго справляется со вспышками гнева. Поэтому Урарака напрягалась всем телом, не зная, к чему готовиться. Прилетит ли ей сейчас в лобешник с правой или ее просто выкинут за ограждение, и покатится она кубарем, собирая все кочки, камни и колючие кусты на пути к асфальту — никто не мог сказать точно, даже, наверное, и сам Бакуго. — Нет смысла пиздеть мне. Я не слепой и не тупоголовый, как Деку, — Кацуки оттолкнулся от перил и развернулся к девушке, лениво глядя исподлобья. Голос был как обычно грубым, с легкой ноткой презрения. — Я не долблюсь в глаза, Урарака. С этими словами он засунул руки в карманы штанов и начал медленно приближаться к девушке. Та, не зная, как стоит себя вести, и что от нее хочет Бакуго, не придумала ничего лучше, чем отступать мелкими шажочками назад, пытаясь сохранить расстояние между собой и Кацуки. Но через несколько метров асфальт кончился, и за спиной Урараки выросла стена. Уперевшись затылком в шершавый камень, девушка как завороженная наблюдала за Бакуго, неспешной походкой сокращающего дистанцию между ними. Шаг, еще шаг — Урарака может вытянуть руку и коснуться его. Взгляд не отрывается от глаз Бакуго, пытается прочитать, понять, что он хочет. Но там пусто, не за что зацепиться, ничто не может дать подсказку. Шаг, еще шаг — лицо Кацуки безэмоционально, но он продолжает приближаться, оставляя буквально несколько десятков сантиметров. У Урараки пульс поднимается, сердце заходится в бешенном темпе. Она зажата в углу, ей некуда бежать и неоткуда ждать помощи. Глаза судорожно блуждают по окружению, выхватывают железо ограды, бетон стоящего по соседству столба и подернутое легким красноватым дымком небо. Но то, что может помочь в случае потасовки, Очако не находит. Два шага — и носки кроссовок парня встречаются с кедами Урараки. Он все так же смотрит исподлобья, правда теперь даже не мигает — поймал взгляд Очако своим и не отрывается. Девушка, загнанная в угол, не знает, что предпринять или чего ждать от Бакуго. Какую тактику ей простроить, если она даже не может назвать следующего шага противника? Кацуки, так и не проронив ни слова, не моргнув и глазом, наклоняется ближе — расстояние, ранее бывшее с ширину ладони, стремительно сокращается до нескольких сантиметров. У Урараки в голове сумбур из предположений и возможных исходов события — мысли роятся, как пчелы в улье, набиваются в черепную коробку, одна страннее другой. Бакуго Кацуки всегда был непредсказуем, и его следующее действие в повседневной жизни почти невозможно было просчитать. А сейчас все это превращается в праздник безумия. Урараке кажется, что она просто сходит с ума — такое поведение парня странно, подозрительно. Нереально. Ткань одежды шуршит, и локоть парня упирается в стену чуть выше головы Урараки. Теперь точно некуда бежать. Игра в гляделки превращается в голодные игры — Кацуки перестает фокусировать взгляд на чем-то одном, он рассматривает, изучает. Почти пожирает. Горячее дыхание касается волос, лба, виска — Бакуго выше Урараки на полголовы, если не на одну. И даже то, что парень наклонился к ней, не меняет положение дел — он нависает, он давит, он заставляет задирать голову выше, потому что иначе Очако просто уткнется носом ему в грудь. Ее лицо красное-красное, сердце стучит бешено, поднимается к горлу, делает кульбит и ухает в пятки. От Кацуки пахнет сладко, даже приторно — карамелью ли или сахаром жженым — Урарака не знает. Не знает так же, как и что делать — вырываться ли, оттолкнуть парня в грудь или защищаться. Но ведь он не нападает. От Бакуго даже угрозой не веет, он делает что-то новое, необычное — стоит почти в упор и разглядывает, иногда поднимает взгляд к глазам Очако, которая тоже смотрит и не понимает. Не понимает, что делает Бакуго Кацуки. — Каждую неделю в пятницу и субботу в половину шестого ты стоишь здесь. И смотришь, как Деку встречается с какой-то девкой у сквера и берет ее за руку. Они уходят, воркуя как блядские голубки, а ты еще минут десять пялишься им вслед, сжимая телефон, — шепот у Кацуки громкий, хрипящий, но натянутой струной Урараку стать заставляет не это. Она напрягает плечи, расправляя их, и распахивает в удивлении глаза. Потому что от его слов ладони покрываются холодным потом, потому что от его слов она ощущает себя так, будто ее ведром холодной воды окатили. Потому что ноги не хотят держать, колени трясутся, а голова идет кругом. — Чего ты ждешь? Что Дерьмодеку тебе позвонит, что все это окажется ебанной ложью? Потому что Бакуго Кацуки узнал ее секрет.