Демиурги

Чей-то случайный ход, фатальный поворот… Мы друг друга на этой спирали обретали и снова теряли. И остается нам, холодным городам, Просто ждать, когда станет теплее и бежать, ни о чём не жалея… Так пускай наступает холодным рассветом на нас новый день! СЛОТ, Круги на воде

Я в ужасе закрываю глаза, так, что дергаются веки. Крыса понимает и накрывает их ладонями. Это приносит облегчение, накатывающее прохладными волнами, но лишает не то что разума, им я и так не страдал, но и простых способностей: решать или контролировать. Веки плотно сомкнуты, а я не могу, как Слепой, обходиться без глаз — не понимаю, что происходит, но через бесконечность, секунд через сорок, Слепой изрекает спокойно, бесстрашно и немного насмешливо: — Я понял. Достаточно было просто сказать. Пахнет крепкими сигаретами Слепого, и я слышу в затяжке вдох Сфинкса. Он сосредоточен, стоек и непоколебим, выдыхает напряжение и дым. Под веками я вижу, как расслабляются его плечи и устало опускаются грабли. Я повторяю за ним этот выдох. Пальцы Крысы все еще со мной, успокаивая. Слепой всегда знает? А его команды всегда имеют смысл? Хотя… если бы я сам успел задуматься, то тоже… наверное? Слепой меня… понимает! В этом смысл? Изнанка отступает, руки Крысы перемещаются, но не исчезают, задержавшись на плечах. Я надеваю очки. Их тяжесть на переносице возвращает мне меня почти полностью, только волосы запаздывают, льнут к ладоням Крысы. Мы снова в столовой, пахнет по-Домашнему: творожной запеканкой с изюмом. Думать об этом не стоит, но на смену приходят мысли о пальцах Крысы и фантазии о том, как я ловлю их губами, глажу языком. Сфинкс так и стоит между нами: одна его рука на плече Слепого, вторая протянута ко мне, словно железные пальцы просят, уговаривают меня остановиться. Я согласно киваю. Через мои стекла кожа Сфинкса отдает зеленцой, а глаза внезапно почти черные. Сфинкс похож на волшебного духа, но сила в нем живая, и она распирает его изнутри, незнакомая и ему самому. Может, Слепого я бы и одолел, но не Сфинкса. Не могу больше почувствовать опасность, а Слепой вежливо стучится в остатки моего сознания, и я открываю символическую, существующую только между нами, дверь. — Ты ненормальный? — Самообладание Слепого, когда мы наедине, идет заметными трещинами. — Зачем ты это устроил? Всегда знал, что любовь отупляет. Но чтобы настолько? Реки крови ради любви? Я тебя очень прошу, пожалуйста, не делай так больше, Рыжий! Я хочу послать его очень далеко и нецензурно, но, не могу. Зато, как и раньше, обещаю выполнить просьбу. Слово свое я держу. Слепой успокаивается не сразу: — Ты понимаешь, как это выглядит? Я, конечно, знал, что тебе нравится Крыса, но не в этом же смысле! А то ты бы давно… От того, как Слепой говорит обо мне точно то, что я сам думал о нем, трещинами собираюсь пойти уже я… Медленно оборачиваюсь: Крысы за моей спиной, конечно, нет, зато вокруг полно напуганных взглядов, Стервятник даже привстает на своем месте, и уточняет: — Рыжий, ты сходишь с ума? Ему отвечает Табаки: — Ума за ним отродясь не водилось, потому сходить ему не с чего. Зато какая харизма! Шакал несет еще много слов, отвлекая окружающих от сути и от меня. Я, благодарно улыбаюсь четвертой в целом, Табаки отдельно, Сфинксу лично, а Слепому в глубине души, покидая столовую.  — Будьте счастливы — думает Слепой мне вслед, вскользь, почти неуловимо, сосредотачиваясь, кажется, на чем угодно, кроме нас с Крысой. В основном на Сфинксе. Я не бегу, помня, что вожаку не пристало. Но Дом милостиво стелет мне дорогу к ней. Крыса встречает меня на лестнице, поднимает взгляд от бирок. — Рыжий, ты — дебил? И я, думая, что дебил гораздо лучше, чем сволочь, покорно пожимаю плечами. — А меня ты спросил? — продолжает гневаться Крыса. — У меня явно недостаточные навыки коммуникации, — констатирую я. — Но я готов стараться! Хотя я не очень понятливый, вероятно, мне понадобится целая жизнь рядом с тобой, чтобы чему-нибудь научиться. Я посылаю ей лучшую из своих улыбок и безумно жалею, что она не может слышать меня так, как Слепой. Не может знать, как я готов стараться, и даже если не получится… Пусть она просто не будет с тем, кто не может полюбить ее. И тут происходит невероятное: Крыса смеется. Звонко, легко, заливисто. И я, осмелев, шагаю вперед и целую ее. Она обвивает меня руками… А потом и ногами — стоит мне оторвать ее от земли — поцелуй длится, она все улыбается, и расцветает нечто гораздо большее, чем земля в древних сказаниях. Я, например.