А не надо было меня злить

      Закончив абсолютно бессмысленный и бесполезный разговор, который ни к чему новому не приведёт, я с досадой махнул рукой Макгонагалл на прощание и вышел из кабинета.       Те, кто был на погребении, уже вернулись в замок и бесцельно шатались в ожидании ужина. Завтра со станции в Хогсмиде Хогвартс-экспресс отправится в Лондон, чтобы отвезти студентов домой на летние каникулы.       Я неспеша брёл по коридору, коря себя за несдержанность. Ну к чему было заводить с Макгонагалл этот никчёмный разговор? Ведь ясно же, что она такая же марионетка, какими были мои родители, Сириус, Уизли, Снейп… Как и многие, многие другие, кого старик посчитал полезным для достижения своей цели. Такой же куклой был и я сам. А вот что это за цель, пока не понятно. Но то, что лежало в карманах моей мантии, давало надежду на то, что я скоро узнаю ответы на многие вопросы. И сделать это надо до разговора со Снейпом, чтобы иметь в запасе неопровержимые аргументы того, что похороненный сегодня не тот, за кого выдавал себя много лет. Снейп тот ещё скептик и на — «я так чувствую» — не поведётся. Он хоть и был сам по себе дрянным человеком, но был мне нужен, как сильный и разумный волшебник… А к кому я ещё мог обратиться? В нынешней политической системе магического сообщества я плохо разбирался, честнее сказать — не разбирался абсолютно. Почему я решил, что тот, кто гнобил меня своим сарказмом и придирками три первых учебных года, а в этом году делал вид, что меня вообще не существует как личности, станет на мою сторону, я даже себе не мог ответить. Ну да, у нас был с ним общий тайный, так сказать, бизнес… Но это ни на сколько не сделало наши отношения ближе и более доверительными, чем было раньше. Я всё также ненавидел его, а он всё также презирал меня. По крайней мере, я был в этом убеждён…       Задумавшись, я не заметил, как за очередным поворотом чуть не уткнулся носом в чью-то грудь. Подняв голову, я увидел Рона Уизли, стоявшего посреди коридора — безвольно опущенные плечи и поникшая голова выдавали всю глубину его страдания, а голубые, когда-то сияющие задорным весельем, глаза были полны боли, печали, и… обиды — я непроизвольно сделал шаг назад и попытался молча обойти его. Вот только разборок с Уизли мне на тот момент не хватало. — Гарри… — он нервно дёрнулся и посмотрел на меня каким-то затравленным взглядом. — Гарри, а я искал тебя, — произнёс Рон подавленным голосом. — Зачем? — я окинул его холодным взглядом. Заношенная, выцветшая до неопределенного цвета мантия с жирными пятнами впереди не закрывала лодыжки ног, ботинки со сбитыми носами, из-под коротких рукавов видны запястья, и весь он какой-то потрёпанный и пришибленный. Мне стало неприятно смотреть на своего бывшего друга и я отвернулся в сторону проходивших мимо рейвенкловцев, чей эстетический вид, если не смотреть на брезгливые выражения их лиц, был приятен глазу. Ну я понимаю — мать умерла, братья и сестра в Мунго и неизвестно, что с ними будет дальше, потому что нет средств оплачивать их содержание, не говоря уж про лечение, отец в «долговой яме» у гоблинов, а старшим братьям на него всегда было наплевать, но сам-то… Неужели нельзя применить хотя бы очищающие заклинания, которым Грейнджер научила нас с ним ещё на втором курсе? — Не знаю, — подавленным голосом произнёс Рон, когда стайка воронов завернула за угол, — Наверное, по привычке… Удостовериться, что с тобой всё в порядке, — посмотрев им вслед и гулко сглотнув, добавил он. — Неужели? С чего бы это? — сложив руки на груди и удивлённо приподняв брови, со снейповским сарказмом спросил я. — Что с чего? — вскинув на меня непонимающий взгляд, переспросил Уизли. — С чего бы это — тебе переживать обо мне? И с чего бы это — было бы со мной не в порядке? — Ну как же? Ведь директор Дамблдор умер. Он же был для тебя вроде как магическим опекуном?.. — неуверенно произнёс он, скосив глаза в сторону окна.       Я удивлённо вылупился на него. Он что совсем тупой, что ли? Ведь он прекрасно знал, что его родители считались моими опекунами в магическом мире. Но дискутировать с ним на эту тему у меня в данный момент не было ни времени, ни желания. — Ладно. Не грузись, — насмешливо хмыкнул я и стукнул его по плечу, — Ну умер и умер. Лет ему уже много было. А я не его жена, чтобы биться в истерике и рвать на себе волосы. Так что со мной всё в порядке. И даже не скрою — мне стало легче и свободнее на душе. А тебе разве нет? Этот человек перестал быть для меня кем-то с того момента, как отказался помочь Сириусу Блэку. А теперь, извини, у меня есть неотложные дела и мне надо идти.       Я сделал шаг в сторону, чтобы обойти его, так как он не сдвинулся с места и недоумённо смотрел на меня. — Там Гермиона. Она в Больничном крыле. Ей плохо и она хочет поговорить с тобой. — А мне побоку, чего она хочет, — безразлично пожал я плечами, поскольку мне действительно было всё равно. Эти люди перестали быть для меня близкими и важными, чтобы я беспокоился об их самочувствии. — Гарри, ты не можешь быть таким жестоким и равнодушным, — вдруг выпалил Уизли. — Что? — взбешенно рявкнул я. — Что ты сейчас сказал? Я не могу быть жестоким и равнодушным? А вы, значит, можете? Можете быть жестокими и равнодушными по отношению ко мне? А я должен вам всё простить и забыть? — чуть ли не переходя на парселтанг, шипел я в покрасневшее лицо бывшего друга. — Нет, Уизли! Я не святой и никому не даю второго шанса. Больше не даю. Всё что вы хотели и могли, вы уже сделали в этом году. Так что оставьте меня в покое. У меня и без вас достаточно дел. — Гарри, всё не так как ты думаешь… — Что?! А ты такой весь из себя легиллимент и уверен, что точно знаешь, как и о чём я думаю? — с издёвкой в голосе проговорил я, — И не надо отвечать. Это был риторический вопрос. Иди в Большой зал, там уже поминальная трапеза началась, — заключил я и быстрым шагом направился дальше по коридору к лестнице, ведущей на восьмой этаж.

***

      Я устал и мне было лениво подниматься на восьмой этаж. Оглядевшись вокруг, я убедился, что никого в этом месте нет, да и откуда кому-то взяться, если все живые и мёртвые находятся в Большом зале и выслушивают похвальные оды и спичи о том, о ком ничего хорошего лично мне сказать было нечего. Я сбросил с себя мантию и рубашку и, выпустив крылья, в несколько взмахов взлетел на площадку возле входа в Выручай-комнату, которая стала в этом году моим убежищем в Хогварсе. Мне уже даже не надо было проходить три раза вдоль стены, дверь сама появлялась и помещение выглядело в соответствии с моим настроением. Сейчас это была небольшая комната с пылающими в камине дровами — хоть и был уже июнь, но в замке было прохладно, магии замка не хватало для обогрева, а солнце не в силах пробить своими лучами толстую кладку каменных стен — и диваном, возле которого стоял накрытый к ужину стол.       Я втянул обратно перепончатые крылья и, скинув с себя всю остальную одежду, направился в душ. Всё-таки я ещё не приловчился без повреждений кожи выпускать крылья, поэтому вся моя спина была в крови. Выпив останавливающее кровь зелье, я принял душ и позвал Добби намазать заживляющей мазью спину. — Добби, что там с Грейнджер? — спросил я всеведущего эльфа. — Мисс Грейнджер уже неделю, как находится в Больничном крыле. Мадам Помфри диагностировала упадок сил, магическое истощение и какое-то неизвестное проклятие, — по-военному отрапортовал Добби, при этом нежными мазками растирая мазь по моей спине. — Мисс Грейнджер думает, что это проклятие на неё навёл Сэр Гарри Поттер. — Да? Странно. Отчего это она так думает? Я её не видел больше двух недель. Да и зачем это мне? — Разве Сэр забыл, какая на нём мантия? — с лёгкой укоризной спросил Добби. — Ты думаешь, что это было отражением проклятия, которое она запустила в мою спину? Как с близнецами Уизли? — Добби не думает так. Добби точно это знает, — обиженно засопел эльф. — Добби никогда не скажет того, в чём не уверен. Это может навредить Сэру Гарри Поттеру. — Хм… И что это было за проклятие? — Добби не знает, что это за проклятие. Но мисс Грейнджер ведёт себя странно. — Странно? Как именно? — Мисс Грейнджер днём ведёт себя так, как будто она стала маленьким ребёнком. А ночью опять в своём возрасте и не помнит, что было днём. Добби всю неделю наблюдал за мисс Грейнджер. Ночью — одна, днём — другая. Днём милый ребёнок, ночью дура дурой, — хихикнул Добби. — Ещё страньше… И чего она хотела получить, наслав на меня подобное проклятие? — Добби не знает. Но если Сэр позволит Добби сказать, то Добби считает, что мисс Грейнджер неправильно произнесла заклинание. Мисс хотела чтобы Сэр Гарри Поттер стал послушным, как ребёнок… — Ага, вона что! Значит, хотела чтобы я стал послушным… овощем. Ну, ну. Что ж, сама виновата, — равнодушно пожал я плечами и с аппетитом принялся отдавать должное кулинарному таланту домовика.

***

      После обильного ужина мне захотелось спать. И чтобы не уснуть, я решил посмотреть несколько воспоминаний, взятых из кабинета директора.       Вылив в чашу с жидкостью, взятой из бассейна в Тайной комнате Слизерина, голубоватую субстанцию из флакона, на котором стояла цифра «один», я удобно уселся на диване и опустил голову в эту жидкость. … он бежал по тёмному коридору за тучным, низеньким, старым мужчиной, державшим над собой фонарь. Он ворвался в комнату, к которой вёл коридор, и фонарь осветил её: похоже тут находилась мастерская. В лужице света поплыли деревянные стружки, золото, а в стекле окна отражался сидящий на подоконнике на корточках молодой человек с золотистыми волосами, похожий на огромную птицу. За ту долю секунды, в какую на него падал свет, я увидел на его лице ликующее выражение, а затем он пальнул из своей палочки Оглушающим заклятием, а когда хозяин мастерской упал навзничь, парень призвал к себе палочку, которую старик попытался спрятать в коробку со стеклянной крышкой, та сама прыгнула ему в руку. Парень захохотал и спрыгнул с подоконника спиной назад. Палочка очень сильно напоминала ту, что я видел в руках покойника.       Следующая запись показала двух парней, сидящих под деревом и мирно о чём-то беседующих, жаль что звука не было и непонятно — о чём они говорили. Но их возбужденные жесты и мимика давали понять, что разговор был им обоим интересен. Один парень был тот, что и в предыдущей записи, и он показывал другому ту самую палочку, которую стащил у старого мастера, а второй — рыжий с сияющими голубыми глазами, чем-то отдаленно напоминающий того Дамблдора, которого я знал. Они выглядели лет шестнадцати-двадцати. А потом они начали целоваться… Ну, дальше я смотреть не стал, потому что началось то, что разрешается смотреть кому за восемнадцать… А мне ещё не было и пятнадцати.       Следующие четыре флакона создали у меня такое впечатление, что я просмотрел хроники Второй Мировой войны, только не со стороны победителей, а со стороны проигравших.       Дахау, Освенцим, Бухенвальд и ещё с десяток подобных мест, где как простых людей так и магов — женщин, детей, стариков — подвергали жесточайшим пыткам и чудовищным экспериментам.       И это были воспоминания того — невозможно назвать его человеком — значит он сам лично присутствовал там и совершал эти ужасы.       И последний флакон — та самая эпохальная дуэль Альбуса Дамблдора и Геллерта Гриндевальда.       Оба уже сильно повзрослевшие, у Дамблдора борода ещё рыжая и не такая длинная. Битвы, как таковой не было. По крайней мере, в воспоминаниях. Противник Дамблдора отразил несколько несмертельных заклятий своего любовника, и через несколько минут приложил того Оглушающим. Дамблдор упал на землю, Гриндевальд подошёл к нему и подняв его на руки и транссгрессировал. Потом он оказался в каком-то доме, навстречу к нему вышла молодая женщина с ребёнком на руках. Они о чём-то очень эмоционально переговорили, после чего Гриндевальд занёс Дамблдора в комнату и уложил на кровати, отрезав у него с головы целый клок рыжих волос.        Следующее воспоминания показало ещё одну дуэль, теперь всё виделось со стороны «Дамблдора»… Поединок действительно был сильным и «Гриндевальд» был повержен и заточён самим «Дамблдором» в тюрьму, которую построил Гриндевальд для своих противников написав над входом свой девиз: «Ради всеобщего блага».       Воспоминания закончились, а я так и не понял: кто же всё-таки был кто в той дуэли.