Эйсоптрофобия

Чимин смотрит на своё жалкое отражение и ему немного тошно. От кого? От глупого мира, не принимающего и устанавливающего рамки, общества? От этих идиотских писателей, рекламирующих собственных детей? От кого? «От себя» — проносится у него в голове. Худое тело, обтянутое бледной, почти невидимой кожей. Его кости такие тонкие, что, кажется, нажмёшь посильнее — сломано ребро, а потом кисти, коленные чашечки, шея, и мы доберёмся до черепной коробки. Он похож на лист бумаги, на котором слабыми штрихами прорисовали скелет. Ломкие серые волосы, уставшие от вечных перекрасок. Для кого он их красил? Он всё равно дальтоник, ему не нужны цвета. Сойдёт и серый — полностью олицетворяет его скучную жизнь. Он буквально ослеп, и ему н-о-р-м-а-л-ь-н-о. Сухие, тонкие губы, которые когда-то целовали чужие, пухлые, яркие и совсем немного влажные. Тех губ уже нет. Они лежат где-то в гробу. Но ещё два огромных озера-глаза, обрамлённых не только ресницами, но и ярко-лиловыми синяками. Зрачок уже почти сливается с равнодушием радужки, и немного, он точно уверен, ещё немного, и он окончательно повесит на себя несколько ярлыков. Вот они: урод, инвалид, игрушка. Это не все, лишь малая часть. Но он хочет вам сказать: «Берите на здоровье — у меня их много» — Да уж, — шепчет парень, касаясь стекла. Оно холодное, и скорее напоминает холод могильной плиты, нежели жёсткого песка. Скоро его тело будет точно таким же. Оно будет лежать под тяжестью собственных мыслей, загонов и чувств. Скоро. Осталось совсем чуть-чуть. А когда всё это вообще началось? Ему всего лишь славных двадцать, а он уже готов выть от боли и прыгать с крыши до тех пор, пока не подохнет, не поломает все кости. Будучи актёром, он уже был раскрепощённым, и это единственное о чём он жалел. Зачем пошёл? Куда стремился? Чего не хватало? Внимания? Ласки? Любви? А может тебе просто хотелось поиграть в благородство? Работать на камеру — не так прекрасно, как думают многие. Они считают, что тебе дают текст, ты его учишь, выдавливаешь пару жалких слезинок и всё. Но так ли это? Диеты, интриги, секреты, измены. Кто-то с кем-то переспал, и хлоп! Ты буквально труп, не имеющий чего-либо кроме постыдного клейма «Актёр» Работать на камеру — отвратительно, ужасно, противно. Изгаляться, дабы угодить стаффу и режиссёру, который где-то там на периферии совокупляется с продюсером. Вы думаете что это классно? Вы думаете что это здорово? Если да, то Вы ошиблись кабинетом, и Вам не к кардиологу, а к психиатру. Работать на камеру — быть на сцене. Две старые подружки встречаются вновь. Сцена и камера — ужасающее комбо. Сцена забирает слабых, пожирает их, чавкает, размазывает кровь по стенам, а камера лишь добивает. Вгоняет шипы в глаза, а потом поливает твои ещё живые кости спиртом. Чудесно, не так ли? Вам тоже нравится? Чимин в свои двадцать многое повидал. Уж точно больше, чем эти напыщенные индюки в костюмах, которые только и гнут пальцы. Они ничего не видели. Они лишь пили, тратились, совокуплялись, пили, тратились, совокуплялись, пили, тратили, совокуплялись… Они не были слепыми и им было к-л-а-с-с-н-о. Он же, Чимин, видел смерть, видел жизнь, но ещё больше он видел, как ломаются люди. Как они гаснут, а за их милой улыбкой что-то ломается. Вот знаете, что-то щёлкнуло, а это человек умер. Что-то лопнуло, а это лопнуло сердце, будучи жалким воздушным шариком. Интересно, не так ли — человек взял и самоуничтожился. Чимин многое видел и не хотел иметь зрение. Стать слепым — мана небесная! Он готов встать на колени и выучить все существующие молитвы, лишь бы перестать видеть. Чимин в свои двадцать видел как перегорают фонари. Как кончается сначала керосин, но огонёк, будучи упрямым малым продолжает держаться! Ведь он горит, да? Горит же! У него над головой небо, что светится и сияет. Или это сиют глаза тех людей, которые хотят его убить? Он буквально чувствует запах крови и слизи, из их ртов. Они высовывают языки, и в конце концов, огонёк потухает. Тогда к чему были все эти самоуверенные «Я справлюсь» и «Я смогу»? Чимин в свои двадцать ненавидел камеру и сцену. Он был готов убивать, чтобы больше не быть там. Он ненавидел. Кажется, эта ненависть была взаимной.