Пустой сверкающий доспех

      Он засыпает за столом, и на утро все тело ломит. Хрусткая тишина встречает сразу за дверью. Уилл выгуливает Хуана, пьет на ходу кофе, переодевается в шерстяной костюм темно-серого цвета, но все равно чувствует себя несобранным. Лекция на восемь тридцать, в полдень — бранч с Аланой и ее друзьями, после — пустота, холод, мрак, тишина безмолвного дома.       На лекции Уилл рассказывает об убийстве — своем убийстве, господи прости — и студенты едва не впервые внимательно слушают. На губах дрожит: «я потерял контроль», но Грэм рушит эту конструкцию, создает новую, правильную.  — Гаррету Джейкобу Хоббсу нечего было терять — он дошел до черты, когда исчезают страх и сожаления. Такие преступники опаснее всего.       Кадры мелькают за спиной профайлера; красное, чёрное, жёлтое жжет кожу сквозь хлопок и шерсть. Казалось бы, картинка из проектора неспособна издавать шум, но гул нарастает, сначала едва уловимый, затем огромный и алый, как рычание горна. Уилл оборачивается и видит смерть. Глаза у его смерти белёсые и туманные, рубашка украшена кровью и пулями. Уилл принимается считать, но кто-то заходит в аудиторию, кто-то говорит: «все вон!», и пространство заполняют поспешные движения, смерть отступает.  — Здравствуй, Джек.  — Уилл, — Кроуфорд подходит ближе, окидывает цепким взглядом фото с места преступления: рога на деревянных стенах, блеск и шероховатость крови — поверх. — Зеллер и Прайс ждут. Мы надеемся, ты сможешь прояснить еще что-то.       «Хотя бы что-то» — говорят глаза Джека, и Уилл не смеет им перечить. Прохлада и белизна успокаивают. Уилл склоняется над телом, втягивает сладковатый воздух сквозь сцепленные зубы и закрывает глаза. ***  — Как ты? — голос Марго — отрава и мед. Девушка сидит непозволительно близко, спрашивает участливо, но каждая ее улыбка, каждый взгляд — для Аланы. Уилл чувствует себя лишним; он сдержанно отвечает: «все в порядке, спасибо», заказывает еще один кофе и отгораживается от них молчанием.       Позже кто-то спрашивает: «как ты справляешься?» Глупый вопрос. Уилл делает всё что угодно, только не справляется. Ему снятся залитые голубым светом комнаты, гулкие коридоры и высокие потолки; на каждой поверхности — гладкой, шероховатой — отпечатки зубов и пальцев. Следы пуль говорят речитативом, но на чужом, забытом языке. Уилл обводит пальцем каждую вмятину — на коже остается кровь и штукатурка, а затем слизывает.       Он знает, какая на вкус человеческая кровь и плоть — у маньяков аномальная тяга к каннибализму; профайлер не раз трогал свежее мясо руками убийцы, нанизывал на вилку кусочки плоти и отправлял в — чужой, свой — рот то, что когда-то было человеком. Но теперь кровь другая. Она сладкая и гнилая, она поет и шепчет, ведь между ними нет посредника, убийцы, на место которого себя ставит Уилл. Кровь на его руках, на его теле. Кровь принадлежит его жертве. Она восхитительная на вкус.       Утро встречает Уилла неизменным молчанием. Его никто не донимает вопросами, не требует работать лучше, не ждет улыбок и любезностей. Уилл выходит из дома навстречу чужой боли. Боль обтекает тело — пустой сверкающий доспех — и стремится дальше, оставляя после себя горечь. Уилл чувствует, как злость выплескивается из водителей в пробке, как усталость вытекает из официантки в кафе, куда он изредка ходит завтракать; как горит любопытство в женщине, состоящей из всех оттенков красного. Она сидит через столик от профайлера — губы то и дело сжимаются вокруг железной трубочки. Белые зубы сверкают на фоне алой помады, кудри дрожат вокруг острого лица. Уилл копается в памяти, пока не вспоминает: журналистка, постоянно вертится возле мест преступления. А теперь, после смерти Хоббса, Уилл и сам — место преступления. Приманка для стервятников. Он подзывает официантку и расплачивается за кофе. Выходит на улицу и удивленно хмыкает: за стеклами и кирпичами — зима, а он будто забыл об этом. Мелкие снежинки кружатся в ледяном воздухе, мир делится на черное и белое. Красота расчерченных белизной улиц падает на Уилла тяжелым, влажным одеялом, становится неуютно. Он дожидается, пока журналистка выходит из кафе — звякает колокольчик — и оборачивается к ней.  — Здравствуйте, Фредди.  — Мистер Грэм, — девушка кивает — ее кудри делают аккуратный кульбит и падают медной стружкой на терракотовое пальто. — Пройдемся?       Уилл качает головой.  — Прошу извинить, но я очень щепетилен в выборе компании.  — Правда? — журналистка догоняет его, ее рука тянется к плечу Уилла, но замирает в воздухе. Девушка подходит ближе, смотрит снизу вверх и щурится. — Вы имеете ввиду убийц, маньяков и нелюдимого психиатра, которого сначала задержали, а потом отпустили?       Под ногами что-то трескается. Уилл удивлённо опускает взгляд — серебристая пленка льда на крошечной луже превращается в битое стекло. Он стряхивает воду с ботинка, раздвигает губы в улыбке, открывает рот, чтобы сказать что-то, но сдерживается. Скажи он хоть слово — эта умная, раздражающая женщина использует его против. Поэтому Уилл разворачивается и уходит — молча. ***  — Ваш сеанс назначен на пятницу. Вы не можете приезжать ко мне, когда вам захочется. Без предупреждения! Голос у Ганнибала сонный и грубый, глаза щурятся от яркости и белизны зимнего утра. Уилл склоняет голову в знак смирения и протягивает психиатру небольшой пакет. Атласные ленты вместо ручек, золотое тиснение — подарок выглядит как насмешка. Раньше за такое убивали на дуэли.       Уилл говорит:  — Здравствуйте, доктор Лектер.       Ганнибал коротко кивает и отвечает:  — Я оставлю ваш пакет за дверью. Боюсь, в моем доме он может испачкаться.  — Будет обидно, если Олд Палтни двадцатилетней выдержки засыплет снегом. Можно мне войти?       Ганнибал молчит.  — Помогите мне найти убийцу. Это в ваших интересах, доктор Лектер. — Уилл смахивает снежинку с рукава и разрешает себе короткую улыбку «вы же знаете, как бывает: обвинения сняли, но не наблюдение». Ганнибал кивает. Его ладонь сильнее нужного сжимает дверную ручку, ноздри нервно раздуваются. Ему хочется сказать: «иди к черту, ублюдок!», но он говорит:  — Проходите.       Внутри — полумрак и уютное тепло. Уилл шагает в них стремительно, без оглядки, и на мгновение ужасается: здесь он натянут, словно струна, но в то же время спокоен.       Ганнибал готовит на кухне что-то невзрачное. Он оставляет пакет с виски возле раковины, а сам отворачивается к плите и просит подождать несколько минут. На подоконнике тихо шумит радио. За гранью слышимости профайлеру кажется, что доктор Лектер бранится себе под нос на чужом языке, и каждое слово о нем, Уилле.  — Комната в вашем распоряжении, мистер Грэм. Если только вы не решите что-то подбросить. Ухо очередной жертвы или нечто похуже.       Губы Уилла растягиваются в дрожащей, широкой улыбке:  — Что вы, доктор Лектер. Это было бы ужасно невежливо. ***       Комната наполнена мраком; шторы плотно задернуты, прямоугольники мебели похожи на угольные кляксы. Одиночество таится в каждом углу — откормленное, недовольное, что кто-то тревожит хозяина в воскресное утро. Уилл осматривается: ни картин, ни фотографий, ни даже паршивых сертификатов, которыми так любят увешивать стены врачи. Наполненный пустотой дом отражает сокрытых в душе монстров. У профайлера все наоборот: мраморные полы, шелка простыней, всегда идеальный газон, ровное сияние ламп в огромных провалах окна и раздор, гулкое отсутствие чего-либо внутри. Он тянется к незнакомому человеку, чтобы тот поделился своими демонами, тянется — и нарывается на колючую ограду. Это злит. Будоражит. Ганнибал заходит в комнату, вслед за ним — запах специй, кофе и тревоги. Он предлагает позавтракать вместе, но Уилла всего передергивает от этой мысли — он выдавливает «спасибо, только кофе», затем: «хотя, извините, и кофе не нужно — я просто подожду, пока вы закончите». Спустя пятнадцать долгих минут Ганнибал возвращается в комнату. На нем черные джинсы и рубашка, измятая на рукавах; тонкая цепочка мелькает под воротником, словно лунные блики. Уилл сжимает губы до боли, чтобы не спросить: «какую безделушку вы прячете возле сердца, доктор Лектер?» Он провел несколько бессонных ночей, сначала в поисках информации, затем — в анализе найденного. Профайлеру казалось, он сходит с ума. Ганнибал был чист. Его жизнь текла лениво и тускло. Блестящее образование хирурга, практика в Европе, научные статьи, известные в узких кругах, но не более. Срыв по неизвестной причине, переезд в США, переквалификация, начало работы психотерапевтом. Затем небольшой скандал с Беделией Дюморье, у которой умер пациент, по вине доктора Лектера. Дело быстро и тщательно замяли, но осадок остался — после этого Ганнибал почти перестал принимать пациентов, его имя больше нигде не мелькало. Последняя ступенька — отказ от продолжения лицензии, этот дом, серый и мрачный, одиночество и молчание.       Уилл пытался собрать в кучу скудные факты, но картина в его голове не складывалась. Будто кто-то разбил и заново склеил хрустальную вазу, но потерял несколько черепков и наспех впихнул на их место куски стекла. А теперь Уилл, словно Кай, спустя вечность находит хрустальный осколок на шее доктора Лектера, но не смеет его коснуться.       Профайлер нервно покашливает и отводит взгляд от чужой обнаженной шеи. Он достает из кожаного портфеля бумаги и протягивает Ганнибалу — прошу, ознакомьтесь. Некоторое время они сидят в молчании. Шелест страниц похож на волны, мерное дыхание — на маятник, что медленно вводит в гипноз. Когда Ганнибал откладывает бумаги и фотографии, когда начинает говорить, Уиллу кажется, что он прожил множество жизней, и каждая из них, в конечном итоге, приводила его к дверям этого дома.  — Скорее всего, наш убийца — мужчина среднего возраста, белый. Замкнутый, нелюдимый. Возможно, с каким-то увечьем.  — Вот как? — Уилл довольно хмыкает. — Он психопат?  — Нет. Возможно, первая жертва была случайной. Ситуация послужила триггером, пробудила в нем что-то.  — Да, он через символы пытался… будто оправдаться, объяснить свой поступок, но зачем кому-то убивать человека, чтобы потом его кровью начертить оправдание?  — Он не хотел убивать. Самая первая жертва — случайность, я почти уверен. Убийство по неосторожности. Он хотел оставить послание, но дожди его размыли. И тогда ему пришлось убить ещё раз, чтобы донести до всех свою мысль, но погода снова сыграла с ним злую шутку.  — Скорее его уровень интеллекта, который позволяет спланировать убийство, но не посмотреть прогноз погоды, — на лице Уилла — удовлетворённая усталость.  — Ему очень важно быть услышанным, но он почему-то не может сделать обычным способом.  — Думаете он немой, доктор Лектер?       Ганнибал неуверенно кивает и отходит к окну. Ветер царапает стекло, свет стремительно гаснет, небо заволакивают тучи — порождают чудовищ. Снежная буря обещает разыграться в течении нескольких часов. Уилл достает смартфон, проверяет прогноз погоды и чертыхается: если он выедет сейчас, успеет домой прежде, чем первая снежинка опустится на холодную землю. Но он остается сидеть в кресле, окидывает взглядом полупустую комнату, пока не останавливается на широкой спине Ганнибала. Тот стоит будто призрак, который вот-вот шагнет в белый сверкающий портал вечности, и выглядит очень одиноким.  — Вы ведь не только ради этого приехали, Уильям? — не оборачиваясь, спрашивает Ганнибал. От того, как на чужом языке перекатываются буквы его имени, Уилла прошибает нервная дрожь. Огонь дрожит на щеках и кончиках пальцев — не смахнуть, не потушить, но профайлер все же пытается. Он трёт ладонями лицо, но жар только распространяется дальше — по кистям, по шее, пока не добирается к сердцу.  — Вы проницательны, доктор Лектер, — наконец выдавливает из себя Уилл. Ганнибал тихо смеётся.  — И чего же вы хотите… ещё?       Уилл выдыхает. Ему кажется, он говорит: «вас», молчит, затем добавляет: «хочу узнать вас целиком, всю жизнь высосать по капле, разворошить прошлое и впиться в саднящие шрамы зубами, пока кровь не польется, пока вы не закричите». Ему кажется, мир замер и не шевелится, сжатый с горячих ладонях, но это все ложь. Уилл молчит, его губы плотно сжаты, глаза же широко открыты, а мир дрожит и сияет вокруг в пыльном рассеянном свете.  — Расскажите мне, — слова выкатываются из горла Уилла, словно чугунные шарики. — О своей семье.