***
Доктор смотрит спокойно, без сочувствия. Уиллу кажется, он говорит на незнакомом языке. После МРТ уши будто заполнены водой, в голове пусто; мысли заползают в череп медленно, а чужие слова отскакивают от него с тихим визгом. Когда врач расписывает схему лечения, Уилл только кивает. — Энцефалит — не приговор. Вы вовремя обратились. Уилл поправляет налипший на лоб локон — он вышел мокрым и дрожащим, едва в сознании от ужаса и нервного возбуждения. Быть тенью — невыносимо, остро, прекрасно. — Запишите меня на приём через неделю, — Уилл вертит в руках снимок — нелепый, жалкий, несуразный. Тысяча и одно сравнение для белых шариков глаз да извилин, похожих на червей. — В вашей ситуации промедление сродни смерти, мистер Грэм. Я не пугаю вас, но чем раньше начнем лечение, тем лучше. Уилл кивает. — Конечно, я понимаю. Но мне нужно доделать кое-какие дела, — он давит нервный смешок в корне. — Своего рода искупление.***
Уилл покупает бутылку сухого красного. Затем — ещё одну, немного сыра и сладкие груши. Груши смотрятся особенно нелепо на потертой столешнице, рядом с бутылкой темного пива и пепельницей — Ганнибал явно не ждал гостей. Но все же он бубнит под нос: «Вы бы хоть звонили» и разливает вино по бокалам. Несколько часов спустя — шесть тридцать, время сеанса — щеки у Грэма алые от алкоголя, глаза доктора Лектера блестят в полутьме дешёвыми стеклышками. Ганнибал говорит: «Это непрофессионально», Уилл скалится: «К черту» и облизывает губы. Их второй поцелуй намного лучше первого. Дольше, глубже, с привкусом крови — у Ганнибала обветренная кожа. Уилл чувствует, как несколько капель растворяются во рту, а соленый, резкий до тошноты вкус расползается по горлу. Грэму хочется взять в руки зеркало, чтобы убедиться: губы испачканы алым, так правильно, так восхитительно. Ему хочется большего. Уилл выглядит совершенно, развратно пьяным. Спутанные волосы, крошечное пятно от вина на некогда белоснежном воротнике, дрожащие руки на чужих бедрах. Ганнибал носит джинсы из невозможно плотного денима — дрожь мышц напоминает землетрясение на другом конце мира, жар кожи — лишь призрак тепла. Уилл отстраняется, когда терпеть становится невыносимо. Он открывает новую бутылку, говорит невзначай: — Перед сном я фантазировал, как убиваю человека. Ганнибал — невозмутим и растрепан: — Кто-то скажет, что это деструктивные мысли. Уилл улыбается: — Но не вы, доктор Лектер. — Иногда нужно давать себе волю. Сдерживание неизменных желаний порождает желания намного худшие. Грэм отпивает немного и кривится — вкус у вина пыльный, заплесневелый. — Слабое оправдание насилию. — А разве ваши фантазии порождают насилие, Уилл? — Нет, только его жажду. Ганнибал прячет улыбку за бокалом. Кажется, он доволен. Уилл разрешает себе ответную улыбку — широкую, зубастую, совершенно невежливую. Ему хочется раскрошить бокал в руке, а затем долго вытаскивать зубами осколки. Пусть только это будет не его рука. — Я думал, как убиваю Мейсона Верджера. Что это значит, доктор Лектер?***
Джек звонит во вторник. Уилл выгуливает Хуана в небольшом парке неподалеку от дома — аккуратно подстриженные деревья, мощеные дорожки — и слушает мерный рокот голых веток. Хуан громко дышит, свесив из пасти язык, далёкий гул дороги кажется нереальным; последние проплешины снега бросаются под ноги то тут, то там. Уилл так спокоен и чист — почти тошно. Конечно, он не отвечает на звонок. Конечно, Джек звонит ещё четыре раза. Грэм верит, что он хороший друг, поэтому на звонок Беверли он отвечает сразу. — Прости, Джек меня заставил, — она прячет смешок. — Но дело серьезное. До твоего приезда ничего не трогают. — Таролог? — Наверное. Это же он любит переворачивать людей. — Грэм, приезжай немедленно! — кричит в телефон Джек, Хуан лает на громкий звук, порыв ветра царапает ветками небо, и спокойствие разбивается вдребезги. Когда Уилл приезжает на место преступления, состояние Кроуфорда максимально близкое к бешенству. Желтая лента едва сдерживает толпу зевак — широкий, шумный круг подростков, стариков и угрюмых мужчин в потертых рабочих комбинезонах. Уилл заходит внутрь дома, в удушливый желтый сумрак, и втягивает сквозь зубы воздух. Пахнет кровью и чем-то неуловимо знакомым. Дом небольшой и старый, сквозняки метаются между углами, с потолка свисает паутина. Посреди узкой, темной гостинной человек, привязанный к потолочной балке, истекает кровью. Если сделать фото и перевернуть, то мужчина в ярких одеждах делает шаг, его руки распростерты, в левой зажата белоснежная роза, в правой — палка и узелок, связанный из старой наволочки; голова человека повернута за спину, язык высунут. Но его убили и повесили именно так. Шут, перевернутая карта. Уилл достает смартфон и ищет значение, улыбка расползается по его лицу быстрее пожара в сухой степи. Непродуманное, дурацкое решение, неоправданный и глупый риск. Грэм аккуратно обходит кровавую лужу и опускается на корточки. Из тела вынули мозг — череп разрезали ровно, черные длинные волосы сбрили и засунули в узелок. В застывшем взгляде — совершенная, запредельная мука. — Парень-то совсем без мозгов, — фыркает за спиной Прайс. Уилл заставляет себя промолчать, только выразительно смотрит на Джека, и тот рявкает коронное: «Все вон!» Застывшая кровь похожа на черное зеркало. Грэм смотрит на свое отражение — размытое лицо, темные провалы глаз, блеск на кончиках зубов. Его взгляд цепляется за тонкую светлую трещину на идеально гладкой поверхности. Уилл подцепляет пальцем в перчатке волосок и прячет его в карман. Отходит вглубь комнаты и закрывает глаза. Когда начнется представление, на этот раз он будет готов.***
— В последнее время у меня проблемы с контролем. В какой-то момент его становится слишком много, и тогда я его теряю, — говорит Уилл и на мгновение пугается собственной искренности. — Доспех, что вы надели, бывает слишком тяжёлым. — Да, но я не могу его снять. Ганнибал касается пальцами щеки, молчит некоторое время. — Даже когда остаётесь наедине с собой? — Особенно тогда, — Уилл разрешает себе кривую ухмылку. Ему совсем не радостно. Да, терапия так и должна работать, он наконец рассказывает честно о своих проблемах, но после каждого слова хочется раскрошить лицо Ганнибала в труху. Стереть эту усталую, понимающую улыбку. Лектер пересекает комнату и останавливается возле книжного шкафа. Его пальцы аккуратно гладят корешки, стирают невидимую пыль. — Я могу дать несколько советов, как ваш психиатр. — Или? Ганнибал хмыкает и вытаскивает наугад одну из книг. Уилл давит в себе желание поменять всю библиотеку его психотерапевта на твердый переплет или хотя бы переставить все книги в алфавитном порядке. — Или вы можете снять ремень, закрыть глаза и отдать на несколько часов контроль мне. Уилл мысленно хвалит себя за выдержку — ни смешка, ни нервного вздоха. Он встаёт, медленно снимает ремень — прохладная кожа, ледяное железо — и протягивает Ганнибалу. В каждом его движении абсолютное, королевское спокойствие: я разрешаю позаботиться обо мне, вассал. По лицу доктора Лектера тоже ничего не скажешь. Удовлетворение? Скука? Может, безразличие? Ганнибал садится на диван и кладет ремень сбоку. В серой водолазке и мятых брюках он не похож на способного покорять, но его голос — вполне: — Спускайте брюки и ложитесь поперёк.***
На каждый удар приходится вдох. Ганнибал специально ждет, пока воздух не кончается, и когда Уилл вдыхает — опускает ремень. Конечно, Уилл кричит. Конечно, давится воздухом. Доктор Лектер мог бы усилить удовольствие, но ему хочется заставить Уилла кричать самым нелепым способом. Вдох — удар — крик — вдох — удар — крик. Ганнибал знает: Уилл плохо переносит боль, но хочет этой боли. Наказывает себя за слабость, словно монах-флагеллант. Упивается жертвенностью. Прекрасное чудовище и жуткий рыцарь в одном лице, подаяние, возложенное на алтарь самому себе. Вульгарность. Красные полосы на светлой коже, подрагивающие мышцы, слезы в уголках глаз. Совершенство. — Попроси меня, будь хорошим мальчиком, — говорит Ганнибал. Его голос спокойный и хриплый, Уилл выгибается от этих звуков сильнее, чем от ударов. Понимание, что его член пачкает чужие — отвратительные — брюки приносит отдельное удовольствие. — Пожалуйста, Ганнибал… сильнее, — Уилл едва дышит. Ему хочется — нужно — чтобы ремень ударил резче, тело плотнее впечаталось в чужое, член потерся о жёсткую ткань. Так много. И так мало. Но Ганнибал медлит. Он перехватывает ремень и водит холодной пряжкой по коже. Его пальцы ни разу не коснулись Уилла, в движениях нет ничего сексуального. Это заводит ещё сильнее. Уилл разрешает себе короткий стон, когда холодный металл касается ложбинки над ягодицами, но доктор Лектер сильнее вжимает пряжку в тело, говорит: — Ужасно, Уильям. Ты возбуждаешься от боли или оттого, что ее дарю я? Уилл шипит, каждое слово вылетает из него, словно огненная стрела: — Вы стали слишком самоуверенны в последнее время, доктор Лектер. Потеряли бдительность. На месте преступления нашелся волос. Я его сжег. — Не понимаю, о чем речь, — удар, вслед за ним — почти невесомое поглаживание холодной ладонью. — Но думаю, ты путаешь ошибки с испытаниями. Уилл поднимается с колен и быстрым движением натягивает штаны вместе с бельем. Красную пелену возбуждения смывает белое облако ярости. Мужчина не знает, что его злит больше — собственная наивность или чужая беспечность. Возможно, что-то совершенно другое. — О, так вы проверяли меня на вшивость, доктор Лектер? И как, я прошел испытание? Ганнибал тщательно вытирает пятно смазки на своих брюках — влажная клякса на уродливо-сером. Он скручивает ремень кольцом, прячет в прикроватную тумбочку и тихо отвечает: — Уилл, а разве не ясно? Пойдём, я накормлю тебя ужином.