Ритуал ухаживания жука-геркулеса

⚘

Несмотря на проигрыш Карасуно на отборочных, их обоих заметили F.C. Tokyo. Тоору сидел на диване рядом с Хаджиме в гостиной дома Иваизуми, в то время как рекрутер объяснял условия временных контрактов. — Вы будете играть за академию, пока мы к вам присматриваемся, — улыбнулся рекрутер. — У F.C. Tokyo большая команда академии, около семидесяти игроков, и каждый год мы в сумме выбираем двадцать игроков для основной команды. Нет никаких гарантий, что вы сразу же попадете в основной состав или попадете туда вообще. Хаджиме серьезно кивнул, не отрывая взгляд от контракта и водя пальцем по строчкам, чтобы не сбиться, а Тоору вертел в руках кепку F.C. Tokyo, которую рекрутер принес в качестве сувенира. Толстые белые буквы, вышитые на ней, приятно лежали под пальцами, а ярко-синяя с красным расцветка сильно отличалась от нежной бирюзы Сейджо. — Что думаешь? — спросил Хаджиме, когда несколько часов спустя они сидели почти вплотную друг к другу у него в комнате и смотрели по телевизору игру, особо не вникая в происходящее на экране. — Насчет F.C. Tokyo? Они худшая команда в лиге. — Больше никто не пригласил нас обоих, — сказал Тоору, по-прежнему держа кепку. Даже кинув в сторону Хаджиме дразнящий взгляд, он был не в силах выпустить ее из рук. — Я, конечно, могу пойти куда угодно, но тебе будет без меня скучно~. Отобрав у него кепку, Хаджиме надел ее задом наперед, так, что она прижимала его волосы и впивалась ему в лоб. — Скучно или спокойно? — Хаджиме щелкнул Тоору по бедру, и Тоору взвизгнул, обратив на Хаджиме обиженный взгляд. — Ты со мной такой грубый! — Он протянул руку и в отместку резко перевернул кепку Хаджиме, опустив козырек ему на глаза. Хаджиме тогда поймал его за запястье и притянул ближе, в результате чего они свалились на пол, а Хаджиме оказался придавлен телом Тоору и забрался пальцами ему под футболку, находя самые щекотные места у него в районе ребер. Тоору повалился в приступе смеха, уткнувшись лицом в шею Хаджиме, и Хаджиме, приняв свою победу, переместил одну руку ему на спину. — Пожалуй, — сказал он, ероша выдохом волосы Тоору и обдавая теплым дыханием его ухо, — поработать с тобой еще немного будет не так плохо. Приподнявшись на локте, Тоору взглянул на своего друга — в перекошенной кепке, с розоватым лицом и отражающимся в темных глазах светом от телевизора. — Никто другой не сможет пасовать тебе так, как я, — уверенно заявил Тоору, поправляя одной рукой кепку и подаваясь навстречу теплой ладони Хаджиме у него на спине. — Это я тут оказываю тебе услугу. — Как скажешь. — Губы Хаджиме изогнулись в легкой улыбке. — Если это помогает тебе спать по ночам, Ойкава. — К тому же, — добавил Тоору, выпрямляясь настолько, что Хаджиме пришлось убрать руку, оставляя его спину в холоде, — ты знаешь, что от резких перемен у меня выскакивают прыщи, а такая ужасная вещь не может случиться с будущим лицом F.C. Tokyo, особенно после того, как мы перевернем эту команду. — Какой же ты придурок, — простонал Хаджиме, улыбаясь шире. Ему пойдут, подумал Тоору, цвета F.C. Tokyo, а что до него самого — Тоору во всем выглядел хорошо и не возражал против красного и синего. — Если мы станем жить вместе, я не буду убираться за тобой. Держи свои дерьмовые сай-фай постеры и коллекцию фигурок в своей гребаной комнате. — Мои постеры потрясающие, — напыщенно ответил Тоору. Хаджиме закатил глаза. — Забей, можешь жить один в куче мусора, в которую твоя квартира неизбежно превратится. Рука, которая ранее была у Тоору на спине, легла ему на бедро, и он осознал, что по-прежнему сидел верхом на Хаджиме, обхватив его ногами, и игрался с воротником его майки. «Это нормально», — подумал он, потому что Хаджиме был его лучшим другом, и они вместе спали, принимали душ и мечтали, и Хаджиме был удобным — лучше, чем деревянный пол. — Не глупи, Ива-чан, — сказал Тоору с ухмылкой, поджимая пальцы ног. — Мы определенно будем жить вместе. Ты и я, в Токио. Естественно, все в команде будут тебе завидовать, так что следи за тем, чтобы не попадать на мои селфи. — Не думаю, что это станет проблемой, — сухо ответил Хаджиме, но его лицо смягчилось, и Тоору знал, что не один был счастлив, что они останутся вместе.

⚘

Мать Тоору в тишине готовит завтрак. Несмотря на то, что сегодня суббота, отец ушел на работу несколько часов назад, оставив их дома вдвоем. В воздухе висит напряжение: мать Тоору открывает рот и, не говоря ни слова, усилием воли закрывает его, демонстративно сосредотачиваясь на тамагояки. Тоору проверяет почту на телефоне, пролистывая дюжину писем от студентов, умоляющих дать отсрочку на полусеместровое эссе, и около пятнадцати спамерских писем счастья от Киндаичи, который всегда думает, что если он не перешлет их, его и правда будет преследовать призрак или он лишится всех денег из-за проклятья. Ситуация заметно отличается от той, когда он сидел на кухне у сестры, пока она готовила, шутливо перекидываясь с ней колкостями, и Тоору невольно жалеет, что он сейчас не там, а здесь. Дело в том, что Хаджиме был прав, когда сказал Тоору, что его мама не желает ему зла. Она никогда не желала. Она все детство его баловала, а он в ответ преуспевал практически во всем, за что брался. Он был популярен, получал довольно хорошие оценки и стал капитаном волейбольной команды, и его матери абсолютно не нужно было за него переживать; не так, как ей пришлось переживать за его сестру. Она всегда хотела для него только самого лучшего, и Тоору это знает. Вот почему ему нравится делать ее счастливой. Но иногда, особенно когда он оступается, сходя с пути, который, по ее мнению, является правильным, у него такое чувство, будто ее руки сжимаются у него на шее тисками ожиданий, не давая ему дышать. Ему тяжело дышать прямо сейчас, когда она слишком громко роняет сковороду в раковину, и он случайно открывает одно из писем счастья Киндаичи, дернувшись от резкого звука. Он быстро его удаляет, оставляя во входящих только одно непрочитанное письмо от Бешеного Пса-чана — с опечатками и чрезмерным количеством восклицательных знаков в теме, — в котором наверняка адрес, по которому Тоору потом надо отвезти Яхабу. Когда его мать начинает расставлять тарелки на столе, Тоору убирает телефон и встает, чтобы помочь ей, быстро перенося остальную посуду со стойки, пока мать накладывает рис. Несколько минут они едят в тишине, и Тоору кажется, что он на льду тонком, словно эта самая яичная скорлупа от свернутого рулетом омлета в его тарелке. Он чуть ли не рад, когда его мать наконец прочищает горло. — Мне нравилась Мегуми, — говорит она. Тоору проглатывает кусок и встречается с ней взглядом. — Мне тоже, — отвечает он. Вздохнув, его мать откидывает с глаз волосы. — Это она с тобой порвала или ты с ней? — Она порвала со мной. — От этих слов остается горький привкус на языке. — Ты в любом случае был для нее слишком хорош, Тоору, — говорит мать, распрямляя плечи и опуская взгляд на рис. Тоору гадает, пытается ли она как-то утешить его после того, как прошлым вечером сгоряча по сути подразумевала, что невесты растут на деревьях, и если бы Тоору был хорошим сыном, он бы просто выбрал себе одну. — Ты найдешь кого-нибудь еще. Ты всегда пользовался популярностью у девушек. У тебя всегда была подружка в старшей школе! Тоору ковыряет рис палочками, думая, стоит ли ему упомянуть, что каждую неделю это была новая девушка, потому что они всегда бросали его, утверждая, что он слишком помешан на волейболе, чтобы с ним встречаться. С тех пор он особо не изменился; он по-прежнему зацикленный и странный и склонен неделями забывать про других людей, когда его что-то особенно цепляет, а его настроение меняется, как цвета хамелеона, ползущего по стеблю цветка к яркому бутону. Может, Тоору просто не создан для отношений. В конце концов, единственным человеком, способным вынести его в любой крайности, был Хаджиме, и… — Да, — говорит Тоору, аккуратно откусывая омлет и думая, как сформулировать следующую фразу. — Но я только-только расстался с Мегуми, так что я, наверное, возьму на время перерыв. — Ты точно не хочешь, чтобы я представила тебя брачному агенту? Не отставать же тебе от остальных. — Никто из моих друзей не встречается ни с кем всерьез, — возражает Тоору. — Даже Хаджиме? — Его мать качает головой. — Ну, полагаю, у него есть оправдание — за ним же так пристально следят СМИ. Я буквально неделю назад видела статью в пятничном журнале про его товарища по команде… ну, знаешь, того, с растрепанными волосами и сонным взглядом… — Куроо, — тихо говорит Тоору, вспоминая их фото плечом к плечу, которое он видел на рекламном щите пару месяцев назад — реклама кроссовок или что-то такое. Волосы Хаджиме торчали почти так же, как у Куроо. Не то чтобы Тоору долго рассматривал, нет, но это был большой щит, а на светофоре горел красный свет. — Куроо Тецуро. — Верно, — говорит его мать, а затем слегка закусывает нижнюю губу. — Ты когда-нибудь думаешь, как бы все могло сложиться, если бы ты продолжил играть? — Нет, — резко произносит Тоору, и от продолжения его спасает веселая трель дверного звонка, уносящая с собой необходимость отвечать. — Это Яхаба-чан, — говорит он, быстро встает из-за стола, оставляя по большей части нетронутый завтрак, и легко целует мать в щеку. — Увидимся, мам. — Ты вот так уходишь? — Яхабе надо быть в Токио к часу, — врет он, выпрямляясь и направляясь к гэнкану, где оставил свою дорожную сумку рядом с обувью. Снова раздается звонок. — Позвони мне, когда доберешься до Токио, — говорит мать, провожая его до двери и глядя, как он обувается и поправляет воротник своей мягкой рубашки. — Хорошо? — Хорошо. — Передавай привет своей сестре, — говорит она, когда Тоору поворачивает засов, открывая дверь сонному Яхабе, прислонившемуся к перилам, засунув в ожидании руки в карманы. — Пока, мам, — говорит Тоору, быстро закрывая дверь, потому что его мать все еще в домашнем халате. За его спиной щелкает замок, и Тоору демонстрирует Яхабе свою лучшую улыбку. — Извини, что заставил ждать. — Он драматично вздыхает. — Ты же знаешь, как это бывает, Яхаба-чан! Меня всегда всем мало! Яхаба, усмехнувшись, потирает усталые глаза. — В таком случае вы не просто так заставили меня подняться на рассвете, чтобы ехать? — Яхаба-чан, ты серьезно? — Тоору смотрит на него в притворном шоке. — Сейчас почти девять утра! Где твоя жизнерадостность?! — Она в кровати, где место и мне. — Яхаба внимательно вглядывается в лицо Тоору. — Семпай, вы как-то сказали мне, что вставать раньше двузначных чисел на часах — это оскорбление всего человеческого рода. Вы так сильно торопитесь вернуться в Токио? — Дела, заботы, — отмахивается Тоору, обходя Яхабу и спускаясь по лестнице, и нажимает кнопку на брелке, отпирая автомобиль. — Шевелись, мой маленький кохай, пора отправляться в путь~. Очаровательно растрепанный Яхаба зевает, хрустя челюстью, и непринужденно следует за ним. Чем больше они удаляются от Мияги, тем сильнее Тоору расслабляется, даже несмотря на уплотняющийся поток машин, направляющихся в сторону Токио. Он надевает свои любимые солнечные очки и разрешает Яхабе крутить радио, сколько влезет, пока тот не останавливается на медленной классической музыке вместо чего-то веселого. — Ты хочешь, чтобы я уснул и прикончил нас обоих? — жалуется Тоору, включая свою любимую поп-станцию не отрывая глаз от дороги. — Мне казалось, ты поехал со мной, чтобы составить компанию, а не чтобы быть самым скучным пассажиром на планете! — Ну, я не знал, что вы будете таким странным и заставите меня встать ни свет ни заря, когда пообещал Ханамаки-семпаю, что поеду с вами. — Яхаба снова зевает, пытаясь сесть прямо, и тогда осознает смысл сказанных слов. — В смысле, когда я решил прокатиться с вами до Токио и навестить Кётани. — Ну да, — тянет Тоору, развеселившись, и самодовольно улыбается, потому что смог правильно интерпретировать мотивацию Яхабы — и, возможно, еще отчасти потому, что у него не такие и плохие друзья, по большему счету. Телефон Тоору вибрирует, дребезжа по пластиковому подстаканнику, в который его кинул Тоору, когда садился в машину. — Мне посмотреть, от кого это? — Яхаба берет телефон, не дожидаясь ответа, и краем глаза Тоору видит, как поднимаются его брови. — Это… от Иваизуми. — И что Ива-чан говорит этим прекрасным утром? — спрашивает Тоору, слегка сжимая руки на руле, но тут же одергивает себя и снова расслабляет хватку. — «Я не знаю, когда ты уезжаешь, так что хорошей поездки, Говнокава», — зачитывает Яхаба. Он колеблется. — Вы говорили Иваизуми-семпаю, что едете домой? — Не совсем, — говорит Тоору, глядя, как машина впереди него замедляется и включает поворотник, перестраиваясь в другой ряд. — Но я звонил ему вчера вечером и упомянул, что сегодня поеду обратно. — Вы… звонили ему? — Яхаба кладет телефон Тоору обратно туда, откуда его взял. — Это действительно настолько странно? — В машине вдруг становится жарковато, и Тоору тянется приоткрыть окно левой рукой. Ворвавшийся прохладный воздух похож на прикосновение холодных рук к щекам, и Тоору облизывает губы, позволяя ветру ужалить и их. Яхаба неуютно ерзает, и Тоору хочется посмотреть ему в лицо. — У меня просто… сложилось впечатление, что вы с ним уже не так близки. — Он тянет ремень безопасности у себя на груди. — От вас, если честно. У меня сложилось такое впечатление от вас, потому что я не так часто общаюсь с Иваизуми-семпаем, как Кётани. Он же его почитает и все такое. — Я был капитаном, — хмурится Тоору. — Бешеный Пес-чан должен был почитать меня. — По крайней мере он вас по большей части слушался, — успокаивает Яхаба. — Просто он… ну, питает теплые чувства, наверно, к Иваизуми. — Он смеется. — Я раньше думал, что он на него запал! Тоору внезапно радуется, что на нем солнечные очки и Яхаба не увидит, как расширились его глаза. — Запал? — Его голос звучит странно, даже он сам это слышит, и смех Яхабы обрывается. — Ну, знаете, — сбивчиво произносит Яхаба, активно жестикулируя на периферии зрения Тоору. — Влюбился в него или что-то такое?.. В горле у Тоору стоит ком, и он делает радио чуть громче, прибавляя звук, пока музыка не заглушает стук его сердца. — Ну, о вкусах не спорят, — наконец говорит он, когда находит в себе силы выдавить слова. Яхаба сползает вниз с видимым облегчением от ответа Тоору. — Я не знаю, — говорит он, — Иваизуми-семпай вроде как красивый. Он довольно популярен в этих холостяцких опросах, которые публикуют в бесплатных газетах на станциях. Тоору постукивает пальцем по рулю в такт играющей песне. Это новая, думает он. Он, возможно, слышал ее в баре в понедельник, но многое из того вечера смешалось в кучу, и только вкус вина и поддерживающая его за талию рука Хаджиме ярко отпечатались в памяти. — Наверное, я просто слишком привык смотреть на свое собственное лицо, — говорит Тоору. — После такого все предстает в невыгодном свете. Верно, Яхаба-чан? — Он по-акульи ухмыляется. — Помни, есть только один ответ, за который тебя не высадят на станции, когда мы остановимся заправиться~! — Да, Ойкава-семпай, вы вне всякого сомнения прекраснейший из всех, — покорно отвечает Яхаба, слегка посмеиваясь, и вытягивает перед собой ноги насколько позволяет место. — Ты мой любимый кохай, — довольно произносит Тоору и начинает громко подпевать радио в надежде, что это заглушит любые мысли про Хаджиме и влюбленности до конца поездки.

⚘

— Тебе когда-нибудь кто-нибудь нравился? — спросил Тоору, когда Хаджиме подкинул в воздух и затем поймал волейбольный мяч. Тоору только что позировал для фотографий с компанией милых девушек, которые заглянули посмотреть их тренировку, и Хаджиме, как всегда, держался от всего этого в стороне, периодически посылая в сторону Тоору сердитые взгляды за то, что он не помогал убираться. Все остальные уже разошлись по домам, оставив двоих новичков F.C. Tokyo тренироваться дальше, что за последние пару недель стало традицией. — А что? — Хаджиме передал ему мяч, и Тоору отошел к лицевой линии, крутя мяч в руках. — Ты приглянулся одной из тех девушек, — сказал он, подбрасывая мяч и проводя свою фирменную подачу. Мяч приземлился ровно у линии по ту сторону сетки. — И? — Хаджиме вытер лицо краем своей форменной тренировочной футболки, оголяя ровный бледный живот с тонкими линиями мышц пресса. Тоору тут же отвел взгляд и нагнулся, доставая из корзины еще один мяч. — И я размышлял о том, что ты никогда не подходишь вместе со мной пообщаться с девушками, так что мне стало интересно, нравился ли тебе кто-то когда-нибудь. — Эти девушки здесь не для того, чтобы общаться со мной. — Хаджиме скрестил руки на груди. — И хоть один из нас должен быть сосредоточен на тренировке, иначе мы испортим репутацию префектуры Мияги. — Одна девушка сегодня точно была здесь, чтобы пообщаться с тобой, — ухмыльнулся Тоору. — Ива-чан, ты что, стесняешься? — Чего ты к этому так прицепился? — Хаджиме провел рукой по волосам и хмуро уставился на площадку, избегая взгляда Тоору. — Какая разница, влюблялся я или нет? — Я рассказывал тебе про всех, кто мне когда-либо нравился, — заныл Тоору, крепко сжимая мяч в руках и тряся его вместо Хаджиме. — Ты тоже должен мне рассказать, так будет честно~! — Никто не просил тебя выкладывать дохрена детальные подробности своей личной жизни. Ты сам так захотел. Я не обязан делать то же самое. — Ива-чан, ты обязан! — Тоору подбросил второй мяч и вбил его в площадку в том же самом месте, что и предыдущий. Вытерев руки об шорты, он одарил Хаджиме своим самым чарующим взглядом. — Расскажешь мне? Щеки Хаджиме вспыхнули насыщенным темно-розовым цветом, а сам он нахмурился. — Ни за что, — сказал он. — И вообще, это не важно. — Еще как важно! — Тоору взял новый мяч. Еще раз, подумал он, в то же место. — Знать про твою личную жизнь — мой священный долг как твоего лучшего друга. — Ну да, конечно. — Затем Хаджиме закрыл глаза, как раз когда Тоору подбросил мяч для подачи, готовясь к прыжку. — Я… Не было смысла говорить про это. Про то, кто мне нравится. По-прежнему нет. Тоору подал, и у него снова вышло идеально. Он удовлетворенно приземлился на пятки, резко выдыхая. Его подача стала резче и сильнее, и если бы он подавал в матче с Карасуно, они бы не смогли это принять. Он улыбнулся сгорбившемуся Хаджиме и подошел к нему, закидывая руку ему на плечи и вторгаясь в личное пространство. — Несмотря на твой абсолютно неисправимый характер и средненькое лицо, Ива-чан, я уверен, все было не так безнадежно! Я мог бы… — Он оборвался посреди фразы, внезапно заметив, каким взглядом на него смотрел Хаджиме, а также насколько близко оказались их лица. От Хаджиме пахло потом и дезодорантом, а его брови сдвинулись вместе, и Тоору всегда втайне хотелось провести пальцем по этой морщинке между ними, разглаживая ее. Хаджиме вынырнул из-под руки Тоору. — Ты хорошо подавал, — хрипло сказал он и широкими шагами пересек площадку, направляясь собрать мячи, а Тоору смотрел ему вслед, чувствуя сухость во рту.

⚘

В среду за полчаса до того, как Тоору обычно уходит домой, к нему заходит заведующий кафедрой биологии. Тоору не готов ни к чьему визиту: он сидит на краю стола Сасады с ноутбуком на коленях, расстегнув четыре верхних пуговицы рубашки и закатав рукава выше локтя — спасибо удушающей жаре в кабинете. — Сэр, — произносит он, слезая со стола Сасады, в то время как та хихикает, прикрыв рот ладонью, но быстро принимает прилежный вид, когда Тоору надувает губы. — Ойкава, — говорит заведующий кафедрой, поправляя свой галстук, словно пытаясь подчеркнуть, насколько неподобающее Тоору в данный момент одет, — я все хотел поздравить тебя с успехом твоей презентации две недели назад. — Спасибо, — благодарит Тоору, слегка кланяясь. Его рубашка липнет к спине. На улице даже не жарко, но в их здании плохо продумана вентиляция. Как итог: арктическая тундра зимой, а потом, с первым намеком на потепление, — резкий поворот на раскаленную поверхность солнца. Заведующий кафедрой кашляет. — Ты, конечно, слышал, что Мигучи планирует выйти на пенсию в конце года. Не ожидавший внезапной смены темы Тоору отрицательно качает головой. Мигучи была его научным руководителем, а затем, спустя несколько лет, — руководителем диссертации. Тоору почти уверен, что у нее близится сотый день рождения, но энергии ей по-прежнему не занимать: она каждый раз отчитывает их с Сасадой, когда они забегают за кофе в преподавательскую, на тему вреда печени и кофеинового наркотика, сокращающего жизнь. — Я как-то думал, что она будет преподавать вечно, — отвечает Тоору с улыбкой, призванной смягчить его слова. — Поселится на кафедре биологии призраком и будет появляться по вторникам и четвергам. Горестно рассмеявшись, начальник Тоору качает головой. — Мне кажется, мы все так думали, — говорит он. — Тем не менее с уходом Мигучи на пенсию нам потребуется осенью повысить кого-нибудь до лектора, и с учетом твоего выступления на конференции, а также восторженных отзывов от твоих студентов ты в списке претендентов. Тебя это интересует, или ты уже нашел, куда пойдешь летом после завершения аспирантуры? — Нет, не нашел, — говорит Тоору. — Конечно интересует, сэр. — Он криво улыбается. — Спасибо. — О, не стоит благодарности, — говорит заведующий кафедрой, поворачиваясь к выходу. — Я буду держать тебя в курсе ситуации. Когда он уходит, Сасада тихонько присвистывает. — Ну ты гаденыш, — произносит она, и спокойное лицо Тоору сменяется задорной ухмылкой. — Как сложно быть одновременно умным и обаятельным, — говорит он, снова усаживаясь на стол Сасады и придавливая часть ее бумаг. — Только подумай, я несу это бремя за нас обоих. Сасада стонет, роняя голову на металлическую поверхность стола. — Мне дурно от одной только мысли про следующий год, а ты уже получил предварительное предложение? — Я его не ожидал, — говорит Тоору. — Я последнее время думал в основном про мое исследование. — И крах в отношениях, но он пока не рассказывал об этом Сасаде, откладывая это до последнего. Тоору сомневается, что в мире в принципе существует какой-то социально приемлемый способ рассказать о крахе в отношениях, когда вы граничите на линии между коллегами и друзьями, как они с Сасадой, и вообще, Тоору нравится, как Сасада порой смотрит на него, словно он потрясающий. С таким же восхищенным блеском в глазах на него смотрели, когда он был опорой волейбольной команды Сейджо и на первых нескольких тренировках F.C. Tokyo. Не обращая внимания на сдавившее грудь чувство, Тоору возвращает ноутбук себе на колени, а Сасада сокрушенно толкает пустой стакан из-под воды. — К моему полному огорчению, то, что ты думал в основном про свое исследование, только что с лихвой окупилось. Довольный Тоору грозит ей пальцем у нее перед лицом. — Не завидуй, Сасада-чан~. — Он подмигивает. — Я знаю, что я каждый день изучаю пришельцев и меня обожают студенты, но это не значит, что ты не можешь тоже быть по-своему выдающейся! — Слезь с моего стола, — говорит она, улыбаясь ему. — У некоторых тут есть другие дела, кроме как слушать твое хвастовство. — В числе этих некоторых только один человек. Так как нас тут сейчас всего двое, а я более чем счастлив слушать свое хвастовство… — Как обычно, — раздается голос со стороны двери, и Тоору поднимает взгляд и видит стоящего там Хаджиме. Его руки в карманах джинсов, и на нем старая выцветшая белая толстовка с последних Олимпийских игр, синее и зеленое кольца на которой стерлись намного сильнее остальных, будто Хаджиме переборщил с отбеливателем. Его все еще мокрые после душа волосы определенно приобретают все более растрепанный вид, но Тоору даже нравится, как они обрамляют лицо Хаджиме, слегка завиваясь. — Хвастаться — это второе твое любимое занятие, Ойкава. — Какое тогда первое? — спрашивает Тоору, с трудом скрывая удивление от вида Хаджиме в дверях своего кабинета. — Раз уж мы составляем список. — Делать что-то, чем можно хвастаться, — отвечает Хаджиме, заходя в кабинет и переводя взгляд с Тоору на неаккуратные завалы вещей, занимающие все доступные поверхности в помещении, и свалку одноразовых бумажных стаканчиков из-под кофе, которыми переполнена мусорная корзина возле его стола. — Не знаю, почему я думал, что твой кабинет будет чем-то отличаться от спальни, — пожимает плечами он. — Это не мой кабинет, — говорит Тоору, соскальзывая со стола уже совсем не так резво, как перед заведующим кафедрой. Он отмечает, как ярко Хаджиме выглядит в пыльном и сером офисе среди его рабочих принадлежностей. — Это наш кабинет. — Он указывает на Сасаду. — Как минимум половина этого бардака ее. — Одна пятая, — поправляет Сасада, а затем кивает на небрежную покачивающуюся стопку эссе. — Видишь? Это твое, хоть и лежит у меня на столе. — Он всегда таким был, — улыбается Хаджиме Сасаде. — Я знаю его практически дольше всех и однажды совершил ошибку, начав жить с ним. — Ты же Иваизуми, да? — говорит Сасада, наконец узнавая его. — Так значит, Ойкава и правда дружит с тобой? — Она смеется. — Я думала, он преувеличивает… Тоору легонько бьет ее по руке тыльной стороной ладони. — Сасада-чан! Как ты могла! Сасада пожимает плечами. — Ну, — произносит она далеким от раскаяния тоном, — теперь я знаю, что это была правда! — Затем она обращает свое внимание на Хаджиме, и на лице у нее проявляется любопытство. — Ойкава не говорил, что ты придешь. — Я не предупредил заранее, — признает Хаджиме, подходя к столу Тоору и поднимая два новых пустых стаканчика. Он вставляет их и те, что выпали из маленькой корзины на пол, друг в друга и аккуратно кладет их сверху остального мусора. Затем он поднимает почти робкий взгляд на Тоору. — Но я подумал, что ты можешь быть здесь, так как еще рано, а Ханамаки упоминал, что ты часто чересчур засиживаешься на работе. — Это не чересчур, если ты продуктивно проводишь время, — отвечает Тоору. — Как ты нашел мой кабинет? — Я просто спрашивал у всех, пока мне не подсказали дорогу. — Он хмурится, сдвигая брови вместе. — Надо было догадаться, что лучший способ найти тебя — спросить хихикающих девушек. Сасада давится кофе, а Тоору сияет. — Ах-х, мое обаяние и вправду неоспоримо, — говорит он, дергая воротник своей майки. Взгляд Хаджиме падает на его руку, и по необъяснимой причине шею и щеки Тоору обжигает нечто большее, чем просто жар, и он краснеет в ответ. Хаджиме потирает затылок, переводя взгляд на модель внутренностей лесного клеща, которую в прошлом году выполнил один из студентов Тоору для курсового проекта, и прочищает горло. — У тебя сегодня есть планы на ужин? Покачиваясь на пятках, Тоору прижимает руку к животу, пытаясь унять внезапный трепет. Это всего лишь Хаджиме, напоминает он себе, морща нос и глядя на друга сквозь ресницы. — Ива-чан, как ты можешь звать такого популярного человека, как я, на ужин в последнюю минуту? — Он несколько раз для верности хлопает глазами, и Хаджиме кривит лицо. — И потом, мы же договаривались на обед? — Это значит нет? — спрашивает Хаджиме и, не замечая этого, тянет рукав своей толстовки пальцем. Он по-прежнему смотрит на модель, но у Тоору такое чувство, что это больше во избежание взгляда на него, чем из восхищения. — Полагаю, ради тебя я, так и быть, могу найти окно в своем плотном графике, — тяжело вздыхает Тоору, наслаждаясь раздраженной гримасой на лице Хаджиме. — Надеюсь, ты ценишь эту жертву. Я всегда востребован, Ива-чан, и далеко не каждому пошел бы навстречу. Фыркнув, Хаджиме наконец снова поворачивается к Тоору, приподнимая бровь и одаривая Тоору скептическим взглядом. — Разумеется, Тупо… — он замолкает, быстро метнув взгляд на Сасаду, и исправляется: —…Ойкава, я почтен. Это все знакомые реплики; Тоору знает их так же хорошо, как правила волейбола или шрамы на боку Хаджиме, которые он заработал при падении с дерева в девять лет. — И правильно, — беспечно произносит Тоору и отворачивается, потому что чувствует, как смягчается его лицо, и он не хочет, чтобы кто-нибудь это видел. Закрыв ноутбук, он проходит мимо Хаджиме, пересекая кабинет, и вытаскивает чехол для ноутбука из-под беспорядочного собрания лабораторных отчетов, которые этим утром сдали отстающие студенты, не успевающие по срокам. Часть бумаг падает на кресло Тоору, и у Хаджиме вырывается тихий, ласковый смешок, а затем он подходит и собирает их. — Ты такой неряха, — говорит он и складывает отчеты обратно на стол, задевая руку Тоору. Тоору сглатывает. — Это все мое милосердие. В глубине души я знал, что разобью тебе сердце, если ты однажды зайдешь, и тебе будет не в чем меня упрекнуть. — Он застегивает чехол и убирает его в сумку, ощущая тепло от так и оставшегося стоять сзади него Хаджиме. — Так куда ты поведешь меня на ужин, Ива-чан? Тоору оборачивается через плечо, и тогда Хаджиме отходит, словно до этого не осознавал, насколько они были близко. Его щеки краснеют, и он слегка хмурится и снова засовывает руки в карманы. — Куда хочешь, — отвечает Хаджиме. — Вам стоит как-то отпраздновать, — говорит Сасада, и Тоору вздрагивает, на мгновение забыв, что она по-прежнему сидит у себя за столом. — Так как Ойкаву, возможно, скоро наймут на более постоянную должность. — Да? — Глаза Хаджиме округляются, и он улыбается. — Всегда знал, что ты достигнешь успеха во всем, в чем захочешь, — произносит он тихим, глубоким голосом. Тоору обводит языком зубы и затем поднимает свою сумку, игнорируя, как сжалось все внутри от слов Хаджиме. Он оглядывает кабинет напоследок и, не найдя ничего, на что можно отвлечься, переводит взгляд обратно на Хаджиме. — Тогда угости меня, — говорит он с широкой улыбкой, надеясь, что она затеняет водоворот эмоций, отражающийся у него в глазах. — Когда я тебя не угощаю? — Хаджиме разворачивается и идет по направлению к двери. — Приятно познакомиться, Сасада, — говорит он, выходя в коридор. — Я постараюсь хорошо провести время за нас обоих, — клянется ей Тоору вместо прощания, и она кидает на него притворно-сердитый взгляд, разминая пальцы и поворачиваясь к монитору. Хаджиме ждет его в коридоре, любопытно оглядываясь, словно находится в музее, а не в университете, но когда Тоору пихает его локтем, он чешет затылок и едва заметно улыбается. — Ты хорошо здесь смотришься, — говорит он, роняя руку, когда они двигаются к лестнице. — У себя в кабинете. В этом месте. — Я везде хорошо смотрюсь, — выждав паузу, отвечает Тоору. — Я от природы хорошо выгляжу. — Я имел в виду… — Хаджиме толкает его, втискиваясь рядом с ним на ступеньку, — Я имел в виду, что ты сюда вписываешься. — А с чего мне не вписываться? — Он разворачивается, спускаясь по лестнице спиной. Хаджиме хватает его за рубашку, упираясь пальцами в грудь Тоору. — Ты так упадешь, идиот. — У меня прекрасное чувство равновесия, — высокомерно отвечает Тоору, но Хаджиме не отпускает его, не давая отойти дальше, чем на две ступеньки, и Тоору смотрит на Хаджиме снизу вверх. — Отвечай на мой вопрос, Ива-чан! — Ты выглядишь здесь счастливым, — говорит Хаджиме. Громкое эхо разносится по пустой лестнице. — Вот и все. Я просто заметил, что тебе подходит это место и ты выглядишь счастливым, и я рад, что… ты все-таки нашел то, что тебе нравится. Они заканчивают спускаться, и Хаджиме отпускает его рубашку, давая Тоору возможность пройти еще пару шагов в сторону широких дверей спиной. — Ива-чан, — говорит Тоору, когда громкое сердцебиение больше не грозится заглушить его голос, — да ты у нас, выходит, просто душка, да~? — Он подносит палец к губам, склоняя голову и краем глаза замечая, как Хаджиме краснеет. — Все-таки у тебя есть немного очарования~. — Заткнись нахрен, — говорит Хаджиме и быстро топает вперед, выталкивая Тоору в прохладный вечер улицы. Они в итоге останавливаются в уличном ресторанчике домбури, протискиваясь боком к последним двум свободным местам между ссорящейся пожилой парой и уставшей старшеклассницей, едва не засыпающей над своей чашей. — Как дешево, Ива-чан! — дразнит Тоору, изучая приклеенное к стене малярной лентой меню. — Я думал, ты отведешь меня в какое-нибудь особенное место! — Тут очень вкусный соус домбури, — говорит Хаджиме. Он наклоняется вперед, задевая ногой бедро Тоору, и щурится на меню, сжимая губы в тонкую линию. — К тому же тебе нравится уличная еда. — Может, я изменился, — говорит Тоору, выуживая из переднего кармана сумки свои очки для чтения и разгибая дужки. Он изворачивается, влезая пред лицом Хаджиме и закрывая вид на меню, и надевает свои очки на Хаджиме, касаясь пальцами мягких влажных волос и участка кожи на висках. Хаджиме вздрагивает, и Тоору быстро отстраняется. — Теряешь свое стопроцентное зрение? — Хаджиме по-совиному моргает из-за стекол очков, увеличивающих его глаза, и Тоору смеется. — Ты так мило выглядишь~. — Не выгляжу, — отвечает Хаджиме, но не снимает очки, пододвигая их выше средним пальцем, и его ресницы задевают стекло. — Мне кажется, в мире просто решили начать использовать более мелкий шрифт. — Тут нечего стыдиться, — говорит ему Тоору, хлопая по руке, а затем возвращается обратно на свое место. — Даже лучшие из нас вынуждены время от времени сталкиваться с неизбежным. — Ты носишь их с семнадцати лет, — говорит Хаджиме, но он улыбается и не щурит глаза, пытаясь различить мелкие знаки каны в меню. Они делают заказ, когда официант подходит к их концу стойки, и Тоору скрашивает время ожидания еды историями про своих студентов. Хаджиме не рассказывает про свою команду; он просто слушает и задает вопросы и, когда мимо проходит шумная группа туристов, придвигается поближе, чтобы ничего не пропустить. Тоору это устраивает, потому что в его жизни никогда не было никого другого, кто слушал бы его так, как Хаджиме. Хаджиме ценит каждое его слово, даже если притворяется сердитым или раздраженным или стонет, когда Тоору в сотый раз заводит разговор про свою любимую серию «Super Sentai». Тоору не может объяснить разницу между тем, как слушает Хаджиме и как слушают все остальные, но ему всегда казалось, что дело в том, что Хаджиме слышит не только слова, которые он произносит, но и те, которые он не может или не хочет произносить, и сейчас, когда Хаджиме сидит рядом и смотрит на него, Тоору снова упивается его вниманием. Он по-прежнему не до конца уверен, как он однажды его потерял. Когда к ним приезжают их исходящие паром чаши, Тоору изумляется аромату соуса домбури, мирина, бульона даси и еще чего-то, что он не может определить. — Пахнет волшебно, — уверенно объявляет он, и Хаджиме пихает его ногой. — Я же говорил, — произносит Хаджиме, отодвигая крупные куски курицы в сторону и освобождая место для резаной моркови Тоору. — Я довольно часто тут ем. Это… недалеко от зала, и лучше уж поесть здесь, чем в ресторане с окнами, где я заперт внутри. Тоору аккуратно выбирает морковь по одной штуке и, недовольно глядя на нее, складывает в миску Хаджиме, а затем принимается ковыряться в своей чаше, проверяя, не ускользнул ли кто от его взгляда. — Это еще почему? — Тоору просовывает руку под локтем Хаджиме и крадет один гриб на тонкой ножке, игриво улыбаясь. — Ива-чан, почему тебе нравится есть на улице? Тебя теперь что, возбуждает, когда люди смотрят, как ты ешь? Сидящая рядом с ними сонная школьница рывком просыпается, изумленно глядя на Тоору, и ее глаза округляются, как только она узнает Хаджиме. — Ну спасибо, Говнокава, — ворчит Хаджиме, и Тоору радостно смеется, прихватив у него еще один гриб. — Я всего лишь придаю остроты твоему имиджу~! — В моем имидже и без того достаточно остроты, — говорит Хаджиме, перехватывая палочки Тоору своими, когда Тоору снова тянется к его грибам, игнорируя собственную чашу. — Мой агент и так переживает, как бы я не оказался замешан в каком-нибудь скандале на почве отношений. Тоору выдергивает свои палочки и недовольно переключается на креветки, катая их в рисе, и несколько зерен прилипает к соусу. До него доходили некоторые сплетни, вертящиеся вокруг Хаджиме. Иногда ему их рассказывает сестра и спрашивает, правда ли это — действительно ли Хаджиме встречается с этой поп-звездой, или пошел ли он на тот матч женской волейбольной команды потому, что встречается с либеро. Тоору всегда отмахивался от нее, не желая говорить ей, что не знает. — Ты что, стал дамским угодником после того, как привез домой золотую медаль? — Из-за жара от гриля волосы Тоору липнут ко лбу, и он сдувает лезущие в глаза пряди. — Я не встречался ни с кем с тех пор, как присоединился к команде, — говорит Хаджиме и отправляет в рот огромный кусок панированной курицы. Он смотрит на еду, и его нога отодвигается. Тоору чувствует легкую прохладу. Он хмыкает, облокотившись на стол, и рассматривает профиль Хаджиме. Его нос и лоб стали шире, а волевой подбородок, из-за которого он в юности выглядел нелепо, теперь украшает его. — Тебе стоит побольше наслаждаться жизнью, — говорит Тоору. — Встревать периодически в проблемы. Ива-чан, ты явно метишь на место самого скучного спортсмена. Вот Куроо намного интересней тебя! — Куроо встревает в проблемы за нас двоих. — Хаджиме проглатывает еще кусок курицы. — И команда все еще не развалилась, нет? — Он пихает Хаджиме мыском ботинка. — Ты можешь себе позволить попасться на свидании с кем-нибудь. — Мне кажется, если на свидании поймают меня, проблем будет куда больше, чем от Куроо, — говорит Хаджиме и наконец поднимает сердитый взгляд на Тоору, который опять покушается на его последний гриб. — Ешь свою еду, урод! — Но чужая еда вкуснее, — надувает губы Тоору. — К тому же я отдал тебе свою морковь. — Он снова пихает Хаджиме, и тот придвигается ближе, только чтобы Тоору больше не пинался. — И почему это проблем будет больше? Ты себя что, считаешь теперь секс-символом? — Ты мне ее отдал, потому что ненавидишь морковь и все время забываешь попросить ее не добавлять. Я люблю грибы. — Хаджиме закрывает свою чашу рукой. — И нет, придурок, я не считаю себя секс-символом, что ты несешь? Тоору театрально вздыхает и выуживает из своей чаши веточку зелени, съедая ее вместе с большой порцией риса. Они заканчивают ужин под шутливые споры обо всем подряд, начиная погодой и заканчивая необходимостью Хаджиме подстричься, и Тоору на короткое время забывает, что ему больше не шестнадцать и они не задержались после тренировки с командой, а дома их не ждет домашняя работа. Когда их чаши пустеют, Хаджиме достает бумажник, чтобы расплатиться. На их места уже выстроилась очередь, и хотя Тоору всегда рад заставить людей ждать, Хаджиме присущи чувства вроде вины, поэтому он ставит их чаши друг в друга, чтобы их было проще убрать и освободить место следующим клиентам. — Ну что, поздравляю с предложением работы, — говорит Хаджиме, забирая сдачу. — Как дешево, — произносит Тоору, качая пальцем, пока Хаджиме складывает чек в бумажник и убирает в карманы мелочь. — Разве ты не богатый и обеспеченный профессиональный спортсмен? — Если тебе что-то не нравится, можешь сам за себя заплатить, — грозит Хаджиме, не отставая от Тоору. Они маневрируют среди вечерней толпы людей, большинство которых идет в противоположную им сторону. — Ах-х, Ива-чан, так мило с твоей стороны угостить меня ужином, — поет Тоору, и Хаджиме демонстративно игнорирует его, уходя от ресторанчика в сторону метро. — Эй! Подожди меня! Тоору собирается на этом моменте попрощаться с Хаджиме, но, к его удивлению, Хаджиме садится с ним в метро. — Ты по-прежнему живешь в Кото. Это в другой стороне. — У меня есть свободное время. Решив не допытываться, Тоору просто дразнит Хаджиме, что у него нет своей жизни, и Хаджиме изо всех сил старается не смеяться, когда Тоору пародирует некоторых их учителей из старшей школы, которые были примерно в том же возрасте, что и они с Хаджиме сейчас, и у них тоже не было личной жизни. — Ты станешь как Танака-сенсей, — говорит Тоору, когда они выходят из метро и направляются в сторону его дома. — Начнешь лысеть и обсуждать магазины на диване. Ива-чан, нельзя допустить, чтобы с тобой такое случилось! — Так ли магазин на диване хуже этих жутких документалок про убийства, которые ты смотришь, где используют насекомых, чтобы определить возраст и причину смерти разлагающихся трупов? — Хаджиме идет за Тоору вдоль переулка, который Тоору не смог показать ему в прошлый раз, потому что был слишком пьян. — Ты смотришь их во время еды, и честно, я не думаю, что ты имеешь право что-то говорить про Танаку-сенсея. — Эти документалки связаны с моей профессией, — сообщает ему Тоору, доставая ключи и впуская их внутрь. — Говори себе это почаще, — бормочет Хаджиме, вызывая лифт. Как только лифт доезжает до нужного этажа, Тоору вторгается в личное пространство Хаджиме, кладя голову ему на плечо в ожидании, что Хаджиме решит, что это чересчур, и наконец отстранится. Но Хаджиме лишь подцепляет пальцем петлю для ремня на брюках Тоору и тянет ответным жестом, а затем тащит за нее Тоору до самой двери. — Зайдешь на кофе? — Тоору прижимается к Хаджиме, когда тот прислоняется к стене возле двери. Рукава его рубашки закатаны до локтей и обнажают загорелую кожу. — Мне надо идти, Говнокава, — тихо произносит он, слегка отпихивая Тоору, но не отталкивает совсем, придерживая за талию. — Но… мы вскоре еще увидимся. — Я тебе не верю, — говорит Тоору, внимательно щурясь на Хаджиме. — Так что докажи мне это. — Как требовательно, — говорит Хаджиме, оставляя Тоору перед дверью и разворачиваясь к выходу. Он машет рукой, не оборачиваясь, и Тоору думает, когда Хаджиме встает в ожидании напротив лифта, что Хаджиме не отказался.

⚘

— Я подумываю найти себе отдельное жилье, — сказал Хаджиме спустя три дня после того, как Тоору поступил на курсы в Токийский университет. Они стояли на кухне: Тоору доставал из холодильника пиво, а Хаджиме домывал оставшиеся после ужина тарелки. У них в гостиной Ханамаки и Мацукава дразнили Ячи, а друзья Тоору из подготовительного класса играли в карты на выпивание. Тоору продувал с таким треском, что они над ним сжалились и заставляли пить только через раз. Захмелевший Тоору слегка покачивался, а Хаджиме выглядел полностью трезвым, и смотрел он в раковину, а не Тоору в глаза. — Зачем тебе это? — спросил Тоору, поставив пиво на кухонную стойку и прислонившись к ней для равновесия. — Оставайся здесь, со мной. — Я думаю, тебе тоже стоит переехать. Ты постоянно жалуешься на долгую дорогу до учебы, а когда тебе придется ездить до самого кампуса, будет еще хуже. — А ты постоянно говоришь мне не ныть, потому что не так все и плохо! Хаджиме вздохнул, поставив чистую тарелку на сушку, и по крайней мере развернулся к Тоору, хоть и по-прежнему не смотрел на него. — Мне просто кажется, что так для нас будет лучше. У нас теперь разные графики, и становится все труднее… — Это все из-за того, что я больше не играю в волейбол?! — Тоору ткнул в него пальцем. — Ты не имеешь права бросать меня из-за того, что я не играю в волейбол, Ива-чан! — Я не это имел в виду, — огрызнулся Хаджиме. — Я просто говорю, что ты ночами напролет смотришь фильмы-катастрофы, а у меня тренировка в шесть утра, и я подумал, что, может, было бы лучше… Тоору тяжелыми шагами пересек кухню, остановившись напротив Хаджиме, лицом к лицу. — Ты не имеешь права уставать от меня! — Он вцепился обеими руками в футболку Хаджиме. — Я всегда засиживался ночами, Ива-чан, даже когда был в команде! — Я знаю, — уныло произнес Хаджиме, — но это не единственная причина. — Почему еще ты можешь не хотеть жить со мной? — Тоору всмотрелся в контуры лица Хаджиме в поисках ответов, но нашел лишь слабый след печали. — Мы взрослеем, — сказал тогда Хаджиме. — Нам больше не нужно всюду ходить друг за другом по пятам, Ойкава. Нам пора начинать думать о будущем, понимаешь? Ты не захочешь жить со мной вечность. Ты же захочешь жениться и все такое, верно? — Ива-чан, — сказал Тоору, боднув Хаджиме лбом, — ты что, женишься? — Нет, тупица, — сказал Хаджиме, боднув Тоору в ответ. — Я просто говорю, что пришло время нам жить своей жизнью, хотя бы чуть-чуть. Ты серьезно хочешь привести домой девушку и, открыв дверь, увидеть меня на диване? И Тоору улыбнулся, задевая кончиком носа Хаджиме. — Я был бы не против, если бы такое случилось наоборот. Только представь, как обрадовалась бы девушка, если бы согласилась пойти домой с тобой, а потом открыла дверь и увидела меня. — Урод, — сказал Хаджиме, и голос у него был… растерянный, и это напомнило Тоору его самого, когда он не знал, что написать в бланке про планы на будущее для классного часа в старшей школе. — Я знаю, что мы не можем вечно жить вместе. — Тоору отпустил футболку Хаджиме и взял ящик с пивом. — Но, Ива-чан, ты же знаешь, что без меня ты будешь несчастен. — При мысли о том, чтобы прийти домой и не увидеть в гэнкане четыре или пять ровно стоящих пар обуви Хаджиме под разбросанными ботинками Тоору, его грудь сдавило резкой болью. Он любил этот район с его узкими улочками, усеянными не прикованными ни к чему мотоциклами и широкими невысокими деревьями, и белыми домами и бежевыми многоэтажками. Он любил кафе, и лавки с тофу, и крохотные художественные стенды на пути к Выставочному центру Кото, и продувающий каждое утро ветер с Токийского залива, когда Тоору шел на станцию, чтобы доехать до курсов. Он не хотел оставлять все это или возвращаться домой в пустую квартиру. — Ты будешь слишком сильно по мне скучать, — сказал Тоору. — Я приношу свет и радость в твою унылую жизнь. — Правда? — спросил Хаджиме, но затем из гостиной донесся крик Мацукавы, который интересовался, не застрял ли Тоору в холодильнике и не пора ли вызывать «скорую», и Хаджиме его выставил, заканчивая на этом разговор, хотя мысли о нем не выходили из головы Тоору до конца вечера.

⚘

По правде говоря, у Тоору никогда не получалось игнорировать волейбол или Хаджиме, как бы он ни старался. Это в любом случае было бы невозможно, учитывая успех японской национальной сборной, благодаря которому их развесили на билбордах, а Хаджиме занесло в рекламу всего подряд, от спортивных напитков до обуви. Тоору хорошо умеет избегать чего-то, о чем не хочет вспоминать, но даже он не способен не замечать то, что встречает его на каждом шагу. Иногда кажется, что проще поддаться; у Тоору есть коллекция так и не прочитанных журналов, которые он покупал по пути домой с работы только из-за того, что в них были заголовки про F.C. Tokyo или Хаджиме. Он хранит их в старой коробке с надписью «КУХНЯ» сбоку, оставшейся после переезда из квартиры в Кото, чтобы они не попадались ему все время на глаза. Однако после того, как Хаджиме прощается с ним у двери, Тоору идет в свою неубранную спальню, откидывая в сторону пиджаки, которые, наверное, стоит повесить на вешалку, и рубашки, которые надо сдать в химчистку, и вытаскивает эту коробку из-под кровати. Он достает стопку журналов — из некоторых сестра пыталась показать ему статьи — и листает их, внимая историям, которые Хаджиме ему не рассказывал: про команду, Чемпионат мира и Олимпийские игры. Тоору знает, что Хаджиме не говорил про волейбол, потому что они не обсуждали это с тех пор, как Тоору ушел из команды. В душе Тоору думает, что, возможно, это было для них последней каплей; он сказал Хаджиме продолжать играть, а сам вычеркнул эту часть своей жизни, отгородившись высокой кирпичной стеной, которую никому из них не под силу было снести. И сейчас на это тоже не хватит сил, ведь Тоору — не жук-геркулес и не способен на такие подвиги. Но еще Тоору упрямый, а стену можно преодолеть разными способами. Листая журнал, он представляет себя скорее непарным шелкопрядом, способным медленно проделать дыру даже в плотнейшем гипсокартоне и в итоге выползти с другой стороны. Тоору не хочет оставаться по разные стороны стены с Хаджиме, который всю жизнь был на расстоянии вытянутой руки. Он достает свой телефон и подумывает позвонить Ханамаки, но вместо этого выбирает из списка имя Ячи. Она отвечает после четвертого гудка, и в трубке раздается ее бодрый голос даже несмотря на стук клавиш на фоне, дающий понять, что она еще на работе. — Это я, — говорит Тоору, зная, что Ячи не бросит трубку на такое приветствие от него. — Я тут думал пригласить тебя сходить со мной на волейбольный матч. — Ох! — по голосу слышно, как Ячи непонимающе морщит нос, и Тоору смеется, пускай у него в руках и мнется журнал, который он слишком сильно сжимает. — Почему… меня? — Тебе нравится волейбол! — Тоору приходится положить журнал, чтобы не порезаться страницами. — И привилегии сходить со мной на волейбол удостаивается не каждый, и особенно не люди из Карасуно. — Я просто думала… Ну, Ханамаки-сан и Мацукава-сан тоже оба живут в Токио, и они были с тобой в одной команде, так что… — А, — произносит Тоору, закрывая глаза. Он облизывает губы, обдумывая ответ, и затем говорит: — Эти двое потребовали бы от меня объяснений, а я пока не хочу их давать. С тобой, однако, я могу просто… попробовать. Ячи понимающе мычит, и это звучит очаровательно. — Ты не знаешь, сумеешь ли высидеть весь матч, и понимаешь, что я не стану тебя дразнить? — Ты так говоришь, как будто я боюсь, что меня будут дразнить, Ячи-чан! Это все тактика! Тактика. На фоне снова раздается стук клавиатуры. — Ты хочешь сходить на какую-то конкретную игру? Я сейчас не очень занята по работе, мы только-только закончили проект. Я могу освободить эти выходные. — Я… — Тоору ставит телефон на громкую связь и смотрит расписание ближайших игр. — Ну, я думал насчет матча F.C. Tokyo, но… — Он смеется, глядя на немногочисленные свободные места. — Они больше не худшая команда в лиге, да? Ячи какое-то время молчит, а затем кашляет. — Я могу достать билеты, — говорит она. — То есть у Хинаты есть сезонный абонемент, и он в эти выходные уезжает, так что я могу у него спросить. — У коротышки? — Тоору трет рукой грудь. — Этот пацан по-прежнему поддерживает связь с Тобио-чаном, значит? — Он закрывает глаза. — Забавно, что то, что Коротышка не попал в команду, не испортило их дружбу. — Не испортило, — говорит Ячи, а затем осторожно добавляет: — Вашу тоже не испортило, верно? — Я не знаю, — признает Тоору. — Ты как, справляешься? — Ее клавиатура затихает. — В смысле, когда мы с тобой последний раз виделись, ты был… — Я просто все еще был в шоке, — говорит Тоору, глядя в потолок, на который он не повесил ни одного плаката и не обклеил звездами, потому что думал, что раз он женится, у него должна быть взрослая спальня, — что кто-то по собственной воле может позволить такому отличному парню, как я, выскользнуть из рук. — Н-ну да, — произносит Ячи, потому что она хорошая, милая и добрая, а не вредная, как Ханамаки. — Тогда я возьму билеты? — Отлично, — говорит Тоору, возвращаясь взглядом к куче раскиданных журналов. — Тогда увидимся в субботу. Она пишет ему, когда он заползает в постель с ноутбуком, готовясь пересматривать двенадцатичасовую версию «Вселенной» с японскими субтитрами, пока не вырубится. «Взяла билеты!» — говорится в сообщении, а следом идут милые смайлики волейбольного мяча и улыбающейся рожицы. Тоору собирается ответить, но в этот момент вверху экрана высвечивается еще одно уведомление о сообщении от Хаджиме. Оно без слов, только фото — на нем Тоору, доедающий свой ужин, с блаженно прикрытыми глазами и прилипшим ко рту рисом. Кадр постыдный, и Тоору даже не заметил, что Хаджиме вообще его сфотографировал. «Ива-чан! Это что, шантаж?! — печатает в ответ Тоору. — Не думай, что это спасет тебя от необходимости снова со мной общаться!» Ответ от Хаджиме приходит быстро. «Пофиг», — говорится в нем, и Тоору снова открывает фото, долго его рассматривая и гадая, зачем Хаджиме вообще его сделал. — Пофиг, — произносит Тоору, откидывая телефон в ноги и перекатываясь на бок, лицом к ноутбуку.

⚘

— Ты что, опять смотришь эту документалку? — спросил Хаджиме, заходя с едой на вынос в гостиную, где Тоору сидел на диване, обняв ноги руками и уткнувшись подбородком в колени. — И из-за чего ты на этот раз нервничаешь? — Я не нервничаю, — ответил Тоору, вскользь проследив за Хаджиме взглядом и отвернувшись обратно к экрану телевизора. — С чего ты вообще это взял?! Хаджиме отодвинул ногой коробку с прохода и поставил еду. Они переехали в эту квартиру меньше двух недель назад и еще толком не распаковали вещи, а все их кухонные принадлежности так и лежали в буфете у двери, так что они питались только тем, что можно было взять с собой. — Потому что когда ты о чем-то переживаешь или волнуешься или чего-то боишься, я всегда неизменно застаю тебя тебя за изучением жизненных циклов звезды на английском, — сказал Хаджиме, сев рядом с Тоору. Из-за жары на улице он был горячий и липкий от пота. — Даже при том, что ты ни слова не понимаешь по-английски. — Я знаю как минимум двадцать слов по-английски, — сказал ему Тоору, спуская ноги на пол. — Волейбольные термины и позиции не считаются. Хаджиме бросил на него веселый взгляд, и Тоору сузил глаза. — Я не всегда смотрю это, когда нервничаю. — Верно. Если ты волнуешься перед игрой, ты раз за разом пересматриваешь записи матчей команды, против которой будешь играть. — Хаджиме закинул руку на спинку дивана, и хотя он не касался спины Тоору, Тоору все равно это ощутил. — Хватит делать вид, что я для тебя предсказуемый! — Тоору откинулся на руку Хаджиме, положив голову ему на предплечье. — Мне и не нужно делать вид. Я просто слишком хорошо тебя знаю. Это немного раздражает, если честно, потому что получается, я знаю, что тебя сейчас что-то беспокоит. — Хаджиме легонько пихнул Тоору. — Так в чем дело? — У нас завтра первая тренировка. — Тоору потянул торчащую из кромки его футболки из токийского Диснейленда ниточку. Футболка была новая, но он уже начал ее распускать, а воротник на ней растянулся из-за того, что он жевал его во сне. — Я просто не хочу произвести плохое впечатление, вот и все. — F.C. Tokyo находится на дне лиги с две тысячи девятого, — сказал Хаджиме, наклоняясь к Тоору и прижимаясь к его макушке. Его губы коснулись волос Тоору, а дыхание опалило кожу. — Да они мечтали заполучить себе кого-нибудь вроде тебя. — Аккуратнее, Ива-чан! Это звучит так, будто ты меня восхваляешь! — Я не восхваляю тебя, — возразил Хаджиме, но убрал руку со спинки дивана, приобняв вместо этого Тоору. — В этом нет необходимости. Мне просто нужно было напомнить твоему эго, что оно существует. — Он уткнулся носом в волосы Тоору, и Тоору вдохнул запах свежего дезодоранта и лета. — Ты настолько тщеславный, что для этого вообще не требуется практически никаких усилий. — Уверенность в себе — не тщеславие, — сказал Тоору и сел прямо. — Я очень хорошо играю в волейбол! — Ага, — прямо согласился Хаджиме, — так чего переживать? Разве ты не бывший капитан одной из лучших команд старших школ Мияги? Наклонившись к столу за едой, Тоору метнул в Хаджиме хитрый взгляд. — Теперь ты точно меня восхваляешь! — Мы можем посмотреть что-нибудь другое? — спросил Хаджиме, отводя взгляд, а его щеки залил румянец. — Есть предел тому, сколько раз я могу смотреть, как черная дыра вертится в пространстве, Говнокава. — Конечно можем, — ласково произнес Тоору, потому что по времени был восьмой час и только-только начался «Ультрамен».

⚘

Когда Тоору и Ячи заходят в зал, там уже многолюдно. Тоору отказался от идеи ехать на машине, вспомнив, что даже несколько лет назад, когда команда была плохой, найти парковочное место было практически невозможно, и просто доехал до крохотной квартирки Ячи в Комагоме на поезде. Потом они вместе дошли до станции, взяв по пути пару булочек на потом, и Ячи убрала их в свою милую сумочку в виде кролика. После того, как они находят свои места, Тоору беспокойно вертится и крутится, пока они ждут начала игры. Он постоянно натыкается взглядом на скамейку, где игроки толпятся вокруг тренера, обсуждая стратегию. Они настолько близко, что Тоору даже без очков может прочитать имена у них на спине. — Вон Кагеяма! — говорит Ячи, указывая на мужчину с практичной прической, пьющего с краю молоко из пакетика, и, вглядевшись, Тоору может различить в нем юношу, которого когда-то знал — особенно учитывая, что он выглядит все таким же замкнутым и явно хмурится. Тоору начинает смеяться, но затем его взгляд цепляется за пару знакомых широких плеч, когда один из игроков отходит от группы и встает рядом с Кагеямой, и это Хаджиме — его волосы убраны назад широкой невзрачной повязкой на голову, а на лице у него улыбка. Он хлопает Кагеяму по плечу, и хмурый взгляд Кагеямы чуть смягчается. Они похожи на товарищей по команде, думает Тоору, слизывая крошки от булочки с уголка губ. И Тоору сразу вспоминает, почему он так долго этого избегал. Дело никогда не было только в волейболе; дело было в двадцати годах, проведенных в одной команде, и необходимости принимать будущее, где их разлучили. И это — сильнее, чем потеря волейбола, сильнее, чем мысли о том, что ему теперь делать со своей жизнью, — испугало Тоору настолько, что он вообще не хотел об этом думать. — Ойкава? Он, моргнув, поворачивается к Ячи, которая с ласковым взглядом протягивает ему еще одну булочку. — А, — произносит он, — спасибо. — Иваизуми-сан выглядит иначе, — говорит Ячи. — Не так, как в старшей школе. — Да, — говорит Тоору, но затем прокручивает эту мысль в голове, рассматривая ее со всех углов, и приходит к другому выводу. — Хотя нет. Он такой же. Он по-прежнему… — Он берет булочку и опускает взгляд на расходящихся по площадке игроков. Хаджиме занимает место спереди справа, куда Тоору раньше любил отдавать пас в начале игры. — Он по-прежнему Ива-чан. — Это хорошо, — говорит Ячи, откусывая что-то масляное и с черничной начинкой в ожидании свистка. Первая партия проходит безжалостно. Подачи Кагеямы заставляют команду противника сосредоточиться только на обороне, и им удается ответить только после девяти проигранных очков. Даже когда Toray наконец получает право подавать, сильный состав передней линии не дает спуску на блоке, и Тоору кажется, что раньше Хаджиме так высоко не прыгал, но сейчас он снимает мячи, которые ему посылает Кагеяма этими прицельными пасами, принесшими ему славу на третьем году обучения в старшей школе, и вбивает их в площадку прямо между вытянутыми руками блокирующих Toray. Следя взглядом за игроками, Тоору почти что чувствует покалывание ладоней от мяча, вспоминает его вес, вспоминает, как болели ноги и как по спине медленно стекал пот. — Ты все еще скучаешь по возможности играть? — тихонько спрашивает Ячи в конце партии, которую F.C. Tokyo выиграли с большим отрывом. — Периодически, — отвечает Тоору, упираясь языком в нёбо и складывая руки на коленях. Игроки снова выходят на площадку на вторую партию, возвращаясь на свои позиции, и толпа шумит, скандируя командные кричалки. Тоору раньше слышал крики болельщиков и стук волейбольного мяча об пол площадки во снах. Однако теперь, когда он закрывает глаза, он слышит только звонкий стрекот бесчисленных летних цикад. Он с удивлением осознает, что больше всего скучает не по всеобщему обожанию и даже не по ощущению мяча в руках; больше всего он скучает по прорезающемуся через весь шум глубокому низкому голосу Хаджиме, который просит Тоору отдать ему еще один пас. — Волейбол, конечно, скучает по мне больше, чем я по нему. Ячи, как он и рассчитывал, смеется, и Тоору позволяет себе насладиться игрой, пускай его взгляд снова и снова падает на Хаджиме, даже когда мяч не у него. Когда матч заканчивается победой F.C. Tokyo со счетом 3:1 — безалаберность их либеро в четвертой партии стоила им идеальной победы, — Тоору встает, смахивая со своей черной толстовки крошки, и собирается уходить вместе с торопящейся к выходу толпой. Ячи, однако, хватает его за рукав и тянет обратно вниз. — Если мы подождем, — говорит она, — можем пойти поздороваться. Я обычно заглядываю к ним, когда прихожу. — Она смотрит на него и затем поворачивается в сторону площадки. Тоору прослеживает ее взгляд и понимает, что она смотрит на Хаджиме, который вытирает волосы полотенцем, полностью их растрепав, а влажные от пота темные пряди прилипают к его щекам, лбу и шее. Тоору сглатывает. — Или ты не хочешь? — Нет, все… — Тоору сам проводит рукой по своим волосам, слегка путаясь в них пальцами, и откидывается на сидении. — Все нормально. Мне как раз надо сказать Тобио-чану пару слов о том, насколько ужасно он следит за своим самым высоким нападающим. Хихикнув, Ячи облегченно расслабляется. — Ты высидел всю игру, Ойкава. — Она закусывает губу, сверкая глазами, и не знай ее Тоору, он бы принял блеск в ее глазах за озорной. — Похоже, Ханамаки и Мацукаве в итоге не за что было бы тебя дразнить. — Я ужасно на тебя влияю, — говорит Тоору. — Я глубоко сожалею. Не надо было мне подбирать тебя на той акции. Ячи загадочно улыбается. — Я же менеджер, — говорит она. — Мне кажется, это я тебя подобрала. Тоору оскорбленно ахает. — Нельзя так говорить про старшего, Ячи-чан~! Она лишь снова хихикает и затем оглядывается, оценивая, сколько осталось народу. — Давай спустимся к коридору возле раздевалки. Она приветственно машет охраннику, который ее, похоже, узнает и пропускает, окинув Тоору взглядом. Тоору не ходил по этим коридорам около девяти лет, но за исключением свежего слоя персиковой краски все осталось таким же: над бело-синей линией, ведущей к стадиону и главной площадке, все так же красуются автографы игроков. — По-моему, охранники, которые дежурят на матчах по выходным, думают, что Кагеяма — мой парень, — говорит ему Ячи, прислонившись к стене напротив двери в раздевалку домашней команды. — Можно подумать, у тебя настолько ужасный вкус, — отвечает Тоору. — Может, поэтому он меня так разглядывал — оберегал девушку Тобио-чана от варианта получше? — Получше в сфере мудозвонства, — говорит Хаджиме, и Тоору резко поворачивает голову. Хаджиме стоит в дверях раздевалки. У него по-прежнему растрепаны и торчат во все стороны волосы, и вблизи заметно, что его кожа блестит от пота от шеи до оголенной груди. — Ты здесь. — Я так рад, что ты все еще не утратил навыки когнитивного распознавания реальности после того, как получил мячом в лицо в третьей партии, Ива-чан! — отвечает Тоору, запрещая себе смотреть на капельку пота, стекающую вдоль грудных мышц Хаджиме ниже, к резинке его форменных шорт. — Это ставит тебя на одну ступень с осой-наездником! — Я имел в виду… — Он переминается с ноги на ногу, закидывая полотенце себе на шею. — Ты никогда раньше не приходил на игры. Тоору машет рукой, не обращая внимания на то, как все сжимается внутри. — Ты никогда не звал, — говорит он, и Хаджиме начинает отвечать, но в этот момент выглядывает Кагеяма, и его лицо искажает гримаса — это его подобие улыбки, подозревает Тоору. — Значит, мне не показалось, что я тебя видел, — обращается Кагеяма к Ячи, а затем он замечает рядом с ней Ойкаву, и его лицо дергается. — Это и вправду был ты, — говорит он и опускает взгляд на Хаджиме, который ниже его на несколько сантиметров. — Я же говорил. Хаджиме хмурится. — Я просто не ожидал, что он появится из ниоткуда, после того как девять лет не проявлял ни малейшего интереса, — бормочет он, откидывая волосы со лба. На их с Кагеямой плечи ложится рука, и их обоих выталкивает из дверного проема Куроо, втискиваясь между ними. — Так-так-так, — говорит он, — да это же Ойкава Тоору! И, конечно, прелестная Хитока-чан, — подмигивает он Ячи. — А где малявка? — Он поехал в гости к младшей сестре в университет, — говорит Ячи, на что Кагеяма хмыкает, без колебаний скидывая руку Куроо. Хаджиме же не торопится этого делать, и Тоору хочется убрать его руку, потому что… Наверное, потому что Тоору дурак, ведь естественно Хаджиме подружился со своими товарищами по команде. Время ни для кого из них не стояло на месте. — На что ты так смотришь? — спрашивает Куроо, сильнее опираясь на Хаджиме и вглядываясь в лицо Тоору. — Ты сегодня не играл, — отвечает Тоору, и Куроо приподнимает бровь, а затем указывает на свою ногу. — Растянул лодыжку, две недели не могу играть! — Он по-кошачьи улыбается. — Ты точно поэтому так смотрел? — Он проводит пальцем по руке Хаджиме, и Тоору отрывает взгляд, доставая свой телефон и проверяя сообщения. — Чего мне еще смотреть? — спрашивает Тоору, вновь поднимая голову и решительно встречаясь взглядом с Куроо. — О, кто знает? — Взгляд у Куроо пронзительный, знающий, а Тоору всегда искусно удавалось оставаться для большинства непроницаемым; он не собирается позволять кому-то, кто его даже не знает, пытаться искать скрытый смысл его действий. Он сглатывает, снова бросая взгляд на телефон. — Уже поздно, — говорит Тоору. — Мне пора домой. — Он смотрит на Хаджиме. — Хотя, пока я не ушел: Тобио-чан, ты совершенно не замечаешь мистера Высоченного, который начинает на позиции центрального блокирующего, тебе должно быть стыдно! — Кагеяма бросает на него сердитый взгляд, но затем задумчиво сужает глаза, и Тоору улыбается своей самой самодовольной улыбкой. — Разве не мило с моей стороны помочь тебе? Зови меня семпаем. — У тебя такой ужасный характер, — произносит Хаджиме, будто не веря своим ушам. — Ойкава, ты перед зеркалом тренируешься быть максимально несносным? — Ты хорошо играл, Ива-чан~, — великодушно отзывается Тоору, отворачиваясь от бубнящего себе под нос Кагеямы, которого Ячи, как хороший менеджер, сразу начинает успокаивать. — Ты почти стоил того, чтобы прийти! — Ну спасибо, говнюк, — отвечает Хаджиме, но на его лице играет улыбка, и он подходит ближе, покидая полу-объятие Куроо, и кладет теплую руку на загривок Тоору. — Я рад, что ты пришел, пускай ты и опоздал на несколько лет. — Не опоздал, а задержался, — отвечает Тоору, чувствуя, как пальцы Хаджиме проходятся по его уху, когда тот убирает руку. — Тебе стоит прийти, когда я буду играть, — говорит Куроо. — Я слышал, у тебя хороший взгляд. — Возможно, уже нет, — произносит Тоору. — Боюсь, мне сейчас не так часто приходится сталкиваться с волейболом. — Он натянуто улыбается. — Еще увидимся, Ива-чан, сокомандник Ивы-чана. — Ты знаешь, как меня зовут, — возмущается Куроо, а Тоору разворачивается и направляется в обратную сторону. Ячи торопится за ним, стуча каблуками по полу. Обернувшись через плечо, Тоору еще раз смотрит на Хаджиме. Тот уже полностью вышел в коридор, придерживая руками полотенце на шее и глядя на Тоору. — И не думай, что я не отомщу тебе за ту фотографию, Ива-чан! Удивленный смех Хаджиме эхом разносится по коридору и отдается в ушах Тоору — а прикосновение его ладони отдает покалыванием вдоль позвоночника, даже когда они подходят к главному входу в зал, где на полную работает кондиционер. — Тебе понравилось? — спрашивает Ячи, когда они проходят мимо по-прежнему длинной очереди в туалет. — Я знаю, что ты сомневался насчет этого. — Это было… лучше, чем я ожидал. — Он смеется. — Это так странно, когда ты уже мысленно представил что-то, а в итоге это оказывается просто… пустяк, о котором не стоило так волноваться. — Он вздыхает. — Ива-чан даже не хотел вступать в команду по волейболу, когда мы только пошли в среднюю школу. Он считал, что это будет отнимать слишком много времени, но когда я сказал, что все равно пойду, он тоже записался. Я спросил его насчет этого, и он сказал: «Что мне еще остается, ты же только об этом и будешь говорить». Ячи изгибает губы в улыбке. — Вы с Иваизуми знакомы всю жизнь, да? — Одно из моих самых первых воспоминаний — об Иве-чане, — говорит Тоору, вытягивая вперед руку и шевеля пальцами, чтобы активировать автоматические двери. — Он угощает меня клубникой и говорит мне перестать плакать. Мне порой кажется, что тот момент задал тон нашим отношениям до конца жизни, — смеется он. Ячи молчаливо следует рядом, и Тоору продолжает говорить, потому что в тишине ему неуютно. — Мы вместе выбрали F.C. Tokyo. Это была единственная команда, которая хотела взять нас обоих. После… — Он дотрагивается до бедра, где раньше оканчивался его коленный ортез. — После стало казаться, что все, что у нас было общего, начало исчезать, прямо как мои планы на будущее. — Он смеется, вынужденно улыбаясь. — Я гадаю, может, мы так долго дружили, потому что у нас был волейбол? — Я так не думаю, — говорит ему Ячи. — Мне кажется, Иваизуми для тебя важен. Когда ты о нем говоришь — рассказываешь мне истории из школы или из детства, — ты всегда улыбаешься, даже если речь идет не о волейболе. — Ну, мы же были лучшими друзьями! — Тоору показывает пальцами «V». — Конечно у нас был не только волейбол. Ячи всматривается в его лицо и как будто хочет сказать что-то еще, но лишь убирает лезущие в глаза волосы и достает из своей кроличьей сумочки транспортную карту, когда они подходят к станции. Однако как только они приближаются к турникетам, она останавливается, серьезно на него глядя. — Кажется, я знаю, что имела в виду Мегуми, когда сказала, что ты ее с кем-то сравниваешь, — говорит Ячи, и у Тоору перехватывает дыхание. — И по-моему… — Она снова мнется в нерешительности. — По-моему, ты тоже знаешь. — Если бы я знал, я бы этого не делал, — беспечно отвечает Тоору, проходя через турникет и на автомате поворачиваясь к нужной платформе, чтобы добраться до дома Ячи. Он не смотрит на нее — переживает, что она увидит у него на лице что-то, чего ей видеть не стоит. — Ладно, — говорит Ячи, делая два шага на его один, который случайно получился слишком широким. — Он был рад тебя видеть. Иваизуми, в смысле. — Ну серьезно, Ячи-чан, кто не был бы? — усмехается Тоору, но голосок глубоко внутри, задушенный виной и еще сотней других причин, говорит ему, что получить Хаджиме в обмен на Мегуми — это сделка, на которую он согласится, сколько бы раз его ни ставили перед выбором. Этот же голосок признает, что это Ячи, наверное, и имела в виду; что, наверное, поэтому Мегуми и ушла от него, но Тоору не хочет об этом думать, поэтому эту мысль он тоже давит, хоронит ее как можно глубже и идет за Ячи по лестнице, чувствуя жар от прикосновения Хаджиме даже после того, как они сели на поезд и начали получасовое путешествие обратно в Комагоме, оставляя Кото позади.

⚘

Это была обычная тренировка в тот день, когда сдало колено Тоору. Он выполнял упражнения для связующих с Маэдой, одним из старших ребят в команде: перебегал из одного конца площадки в другой, чтобы отдать пас для успешной атаки. Один неудачный поворот, неверно поставленная нога — этого хватило, чтобы Тоору рухнул. — Черт, — услышал он, как выругался Хаджиме, а затем появился командный врач и, спустив бандаж, который Тоору носил вместо обычного наколенника, слегка прощупал его колено. Оно опухало у Тоору на глазах, прямо как на втором году старшей школы, и Тоору отвел взгляд, повернувшись к присевшему рядом с ним на корточки Хаджиме. Тот положил руку Тоору между лопаток и коротко спросил у врача, было ли что-то порвано. — Это не могло прийти из ниоткуда, — нахмурился тогда врач. — Оно должно было болеть или хоть что-нибудь. Наши тела дают нам подсказку, когда что-то идет не так. — Оно всегда болит, — ответил Тоору. — Я просто привык к этому. — Идиот, — сказал Хаджиме, сминая футболку Тоору в руке и врезаясь костяшками ему в спину. — Надо было сказать! Ты же знаешь, что ты не сверхчеловек, Говнокава! Тоору бросил взгляд на лицо врача — на сжатую челюсть и обреченность в глазах — и запрокинул голову, уставившись в потолок и жалея, что не может сейчас увидеть звезды. — Мне нужно было тренироваться. Не каждый проходит в основную команду, Ива-чан. — Он сжал руки в кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Хаджиме лишь запустил вторую руку Тоору в волосы, путаясь пальцами во влажных от пота прядях, и притянул его к себе, заставляя Тоору уткнуться лицом ему в плечо. — Не смотри, — сказал он, когда врач попросил ассистента принести лед и бинты. — Ты не выносишь вида реальных травм. Так что Тоору вдохнул запах дезодоранта и пота — и не смотрел.

⚘

Тоору особо не задумывался о том, сколько областей его жизни пустовало без Хаджиме, пока тот не начал снова их заполнять, вписываясь в его вечера без необходимости Тоору менять какие-либо планы. Даже когда Тоору еще был обручен, он никогда не планировал все время проводить с Мегуми, предпочитая более редкие и продуманные свидания, чтобы показывать ей только свои лучшие стороны. Большинство вечеров он проводил в одиночестве, периодически соглашаясь выпить с Ханамаки, Мацукавой и иногда — Хаджиме, или навещая сестру, когда она готовила на ужин что-то сложнее магазинного бенто или лапши быстрого приготовления. Теперь, однако, Тоору почти каждый день переписывается с Хаджиме в поезде по пути домой, обедает вместе с ним или просто приглашает его в свою слишком большую и пустую квартиру. Хаджиме часто приносит продукты, которыми потихоньку заполняются шкафчики Тоору: огромные контейнеры с сушеными грибами, маринадами и панировочными сухарями панко, соль, перец и стружка бонито. Они заполняются, прямо как вечера Тоору, и теперь Тоору стремится уходить с работы вовремя, потому что знает, что даже когда он уставший и раздраженный из-за выскочившего на подбородке прыщика, он все равно может пригласить Хаджиме, потому что Хаджиме уже видел его в самом неприглядном свете. И к концу апреля Тоору почти забывает, что между ними существовала эта зияющая пропасть лет, когда они не были постоянно связаны друг с другом; что он действительно провел так много времени без Хаджиме в качестве якоря. Он как шмель со способностью к счислению пути, который забывает все посещенные ранее места, но всегда, всегда может найти дорогу домой. Однажды утром он, стоя в душе и намыливая голову, думает, что, наверное, это потому, что вместе они провели гораздо больше лет, чем порознь — медленно исчезая из жизней друг друга и держась только за тонкую ниточку в виде общих друзей и отчаянного, неуемного упрямства Тоору. Глядя на утекающую в сток пену шампуня, Тоору гадает, провел ли Хаджиме, как и он, эти три года с этой нитью вокруг пальцев, так же не желая его отпускать.

⚘

В четверг Тоору встречается за обедом с Мацукавой. Сейчас только час дня, но он уже провел две лекции и успел поработать с документами, поэтому когда Мацукава приветствует его фразой: «Кто-то сегодня похож на зомби», ему хватает сил только надуть губы, после чего он падает на противоположный стул и широко зевает. — Засиделся вчера допоздна, — говорит Тоору, — хотя я знал, что у меня сегодня будет тяжелый день. — Смотрел сай-фай канал или какую-нибудь противную документалку про природный мир? — спрашивает Мацукава, жестом прося уже знакомую официантку принести Тоору стакан воды с газом. — Ни то, ни другое, — ноет Тоору, удобнее разваливаясь на стуле. — Ива-чан заставил меня смотреть новости. — Иваизуми? — Мацукава ставит на стол свой стакан и удивленно моргает. — Иваизуми был у тебя дома? Тоору лениво улыбается, слегка прикрывая глаза и размышляя над внезапно изменившимся выражением лица Мацукавы. — Ну да, — беспечно отвечает он, словно это не было бы чем-то неслыханным всего пару месяцев назад. — Он заходит несколько раз в неделю, приносит овощи и говорит, что я умру, если не буду их есть. — Он скрещивает руки на груди. — Я — образец здорового образа жизни, так что я понятия не имею, о чем он говорит. — Свои слова он подчеркивает еще более широким зевком. — Несколько раз в неделю, говоришь? — Мацукава уже по-настоящему хмурится, качая в руках стакан. — Серьезно? Так часто? — Не надо завидовать, Маццун! — Тоору качает пальцем. — Я ничего не могу поделать, если моя компания намного приятней твоей~. — Дело не в этом, — отвечает Мацукава. — Просто… Вы с Иваизуми практически не общались, а теперь вы снова неразлучны? — Полагаю, он просто слишком по мне скучал и наконец поддался моему непреодолимому обаянию! — Ха! — Мацукава склоняет голову, внимательно вглядываясь в лицо Тоору, и Тоору приподнимает брови. Тогда Мацукава вздыхает и пожимает плечами. — Я просто поражаюсь выдержкой Иваизуми. Мне кажется, я бы спалил что-нибудь, если бы мне снова пришлось проводить с тобой столько времени. — Он снова смеется, но в его голосе сквозит фальш. Тоору хмурится, озадачившись реакцией Мацукавы. Он вроде как думал, что они с Ханамаки обрадуются, что Хаджиме и Тоору снова начали общаться, но Мацукава не выглядит радостным. Скорее наоборот, он выглядит обеспокоенно, и Тоору этого не понимает. Он хмурится сильнее, но затем расплывается в чарующей улыбке, когда официантка приносит его стакан и изящным жестом ставит его перед ним. Она мило краснеет и убирает выбившуюся прядь за ухо. — Вам как обычно? — спрашивает она, и Тоору кивает, глядя на нее сквозь ресницы, пока она не краснеет еще сильнее. Когда она поворачивается к Мацукаве, который всегда заказывает что-то разное, ее румянец бледнеет, сползая к шее. — Бедная девушка, — говорит Мацукава, — ты разобьешь ей сердце. — Обычное дело, — отвечает Тоору, потягивая минералку через трубочку. Он хлопает ресницами, но улыбка, которую он получает от Мацукавы в ответ на свои усилия, не излучает особого тепла. — Ну да, — говорит Мацукава, облокотившись на стол и подперев лицо рукой, — полагаю, тебе это не впервой. Это звучит так резко, да еще и от его самого спокойного друга, что слова больно жалят Тоору, но он лишь стучит ногтями по столу и демонстрирует Мацукаве все зубы. — Никто из вас не понимает, каково это — быть столь катастрофически привлекательным, — говорит он. — Это и дар, и проклятие! Мацукава наконец искренне смеется, расплываясь в улыбке. — Ты просто нечто, Ойкава, — говорит он, отворачиваясь к окну. — Пожалуй, это здорово, что вы с Иваизуми вернулись к какому-то подобию нормы. По крайней мере насколько это для вас двоих возможно. — Да, — говорит Тоору, и его голос дрожит чуть сильнее, чем ему хотелось бы. Мацукава замечает это и, повернувшись, внимательно на него смотрит. — Это здорово. Вздохнув, Мацукава берет пакетик сахара и высыпает в свой стакан, наблюдая за тем, как газированная вода пузырится, словно ее встряхнули, после чего снова поднимает взгляд на Тоору. — Ты, должно быть, безумно скучал по нему, да? — Я бы не стал так преувеличивать, — говорит Тоору, но они оба понимают, что он так не думает.

⚘

— Снова разбиваешь сердца, — сказала его сестра, заглядывая ему через плечо, когда он отправил селфи в ответ на сообщение своей новой девушки. Тоору наклонил телефон так, чтобы они оба попали в кадр, и сделал вторую фотографию, на которой они показывали язык. — Ты отправишь ей это? — Нет, — ответил Тоору, — это для Ивы-чана. Наоко-чан получит только мои красивые фото. — Повезло Наоко, — пошутила его сестра. — Сколько ты собираешься с ней встречаться? — Ты так говоришь, как будто я завожу девушек, чтобы потом их бросить! — надул губы Тоору. — Это они всегда бросают меня! — Потому что они понимают, что у них нет ни шанса. Но ты все равно соглашаешься с ними встречаться, так что у них появляется надежда. Вот поэтому ты и разбиваешь им сердце. — У них есть все шансы! — Тоору положил телефон на стол, обращая все внимание на сестру. — Одна девушка бросила меня потому, что я был «слишком помешан на волейболе», — добавил он, показав пальцами кавычки, и вздохнул. — Скорее, слишком помешан на Хаджиме, — сказала она, подойдя к холодильнику и достав пакетик сока для Такеру. Тоору непроизвольно замер, но затем медленно расслабил мышцы, а сжатые в кулак руки спрятал в карманы спортивной куртки Сейджо. — Это еще что значит? Его сестра поставила сок на кухонную стойку и снова развернулась к нему. — Любая девушка, которая покусится на твое время с Хаджиме, останется без внимания, — сказала она как ни в чем не бывало, а уголки ее рта дрогнули в улыбке. — У тебя самого уже есть парень, так что можешь переставать тратить время этих бедных девушек. Тоору попытался сделать вдох, но воздух застрял в горле. Может, его легкие еще не отмерли, а язык тоже утратил способность шевелиться. — Ты же не говорила ничего такого при маме? — наконец сумел выдавить из себя Тоору, проклиная себя за то, как внутренности сковал ледяной страх. — Какого «такого»? — Сестра странно на него посмотрела. — Я просто шучу! Я знаю, что вы с Хаджиме лучшие друзья. — Она взяла пакетик сока и направилась в гостиную, где Такеру собирал на полу пазл с Микки Маусом из тысячи кусочков. — И все же, если хочешь встречаться с девушкой, она должна нравиться тебе хотя бы не меньше Хаджиме, иначе ничего не выйдет. Когда она вышла из кухни, на столе завибрировал телефон Тоору. Это оказалось сообщение от его девушки. «Ты такой красивый!», — говорилось в нем, и Тоору улыбнулся, чувствуя, как отступает лед. Затем его телефон снова завибрировал, когда пришел ответ от Хаджиме. «Ты похож на пришельца из «Марс атакует», — говорилось в сообщении Хаджиме, и Тоору рассмеялся и сделал еще одну фотографию, выпучив себе глаза в редакторе. «Если хочешь встречаться с девушкой, она должна нравиться тебе хотя бы не меньше Хаджиме», — эхом раздались слова его сестры у него в голове, и его улыбка увяла, а к горлу подступила желчь.

⚘

К началу мая погода улучшается настолько, что Тоору решает оставить куртку дома, и, как обычно, слишком рано готовится наслаждаться теплом, разгуливая по округе в тоненькой рубашке несмотря на непредсказуемый ветер. В пятницу во второй половине дня они с Хаджиме идут в кино, поэтому он уходит с работы в четыре и устраивает себе прогулку пешком до кинотеатра, наслаждаясь нормальной погодой после на удивление прохладной весны. Он подумывает набрать на телефоне длинное электронное письмо студентам на тему того, что раз изменения климата влияют на людей, то и на насекомых они тоже точно влияют, но отбрасывает эту идею, решив подождать до понедельника, чтобы оставить ссылку на страницы определенных разделов из их списка литературы. Он чуть ли не потирает ликующе руки, но отвлекается, увидев ждущего его у входа Хаджиме, на котором старые, потертые узкие джинсы с подворотами и теплая на вид красная ветровка F.C. Tokyo. — Приветик, Ива-чан! — Хаджиме поднимает взгляд и улыбается, и у Тоору пересыхает во рту от того, насколько Хаджиме рад его видеть. Облизнув губы, он ускоряет шаг, пока не оказывается прямо перед Хаджиме. — Так не терпится посмотреть «Вторжение пришельцев 2040», что ты пришел пораньше? — Мне кажется, тебе не терпится за нас двоих, — смеется он. — И нет, я просто приехал на такси. Я думал, в пятницу будут пробки. — В этом районе довольно спокойно по вечерам, — отвечает Тоору. — Благодаря этому тут проще достать хорошие места, плюс кинотеатр новый, так что он очень хороший. — Уверен, ты бы не выбрал посредственный кинотеатр для своих космических сражений на экране, — пожимает плечами Хаджиме. — Тогда пойдем купим билеты? Тоору вытаскивает из кармана брюк чек и машет им перед лицом Хаджиме. — Я уже купил! Ты же не думаешь, что я оставлю что-то такое на волю случая, а, Ива-чан? — Стоило догадаться, — отвечает Хаджиме многострадальным голосом, но слегка улыбается и проходит следом за Тоору в здание, настояв на том, чтобы заплатить за попкорн. На выходе из зала после окончания фильма они шутливо спорят про сюжет. — Какой сюжет? — возмущается Хаджиме, облизывая масляные пальцы, когда они выходят в фойе кинотеатра. — Пришельцы прилетают на Землю, пытаются захватить нас, и в конечном итоге их атаку отражает бухой Лиам Нисон. Это не сюжет. — Там было много побочных сюжетных линий! — Тоору пихает Хаджиме локтем в бок. — Некоторые пришельцы были мирными, и они прибегли к насилию только потому, что люди первыми на них напали! — Тоору прижимает руку к груди. — А еще был трогательный роман небинарного пришельца и той милой девушки с ужасной прической… — У нее была не настолько плохая прическа, — возражает Хаджиме. — И конечно люди напали, какие-то пришельцы на огромном вооруженном корабле приземлились в Токио! Мы смотрели «Годзиллу», по-твоему, мы кому-то еще доверяем? — Годзилла всего лишь хотел защитить человечество от других, злых пришельцев, — говорит Тоору, переходя на лекторский тон. — Ты как будто никогда со мной не жил, Ива-чан. Хаджиме со смехом вытирает руки об джинсы и открывает дверь, жестом указывая Тоору проходить вперед. — Годзилла все равно разрушил кучу зданий и убил тысячи людей, Ойкава. — Парой тысяч жизней межгалактическую дружбу не испортишь. — Выйдя на улицу, Тоору сразу начинает дрожать, обхватывая себя руками и потирая плечи, чтобы согреться. — Почему тут так холодно? — Почему ты постоянно забываешь надеть пальто, Говнокава? — отвечает Хаджиме, расстегивая и снимая свою ветровку, и накидывает ее Тоору на плечи. — Я еще в старшей школе должен был догадаться начать носить два, но я все время думал, что ты усвоишь урок. Тоору тогда не ошибся: ветровка действительно теплая, и он просовывает руки в рукава. — Она не сочетается с моей одеждой. Хаджиме фыркает и застегивает ветровку на Тоору, щекотно задев подбородок. — Ты всегда можешь ее вернуть, — говорит Хаджиме с кривой улыбкой, не спеша отпускать язычок молнии, в то время как Тоору утыкается носом в мягкую подкладку куртки. — Пахнет тобой, — говорит Тоору, и Хаджиме сглатывает. — Да? — Ты и правда пользуешься тем же дезодорантом, — усмехается Тоору. — Я думал… Хаджиме склоняет голову. — Что ты думал? — Я как-то думал, что мне это приснилось — тем вечером, когда ты провожал меня пьяного домой. Когда от меня ушла Мегуми, в смысле. — Тоору улыбается, засовывая руки в карманы ветровки и находя там лишь пачку жвачки. — Всплыло из памяти или что-то такое. — С чего ты вообще запомнил, как я пахну? — спрашивает Хаджиме. Он смотрит на грудь Тоору, и, опустив глаза, Тоору видит, что его взгляд прикован к нашивке F.C. Tokyo справа. Тоору гадает, представляет ли Хаджиме мир, где у Тоору могла бы быть своя куртка. Однако оценив, как ее цвет контрастирует с кожей у него на руке, он приходит к мысли, что красно-оранжевый подходит Хаджиме больше, чем ему. — Это потому, что ты так часто отбирал мое пальто? — Я не отбирал, ты сам мне его давал, — отвечает Тоору, и Хаджиме протягивает руку и убирает волосы Тоору с лица. — Ива-чан? Хаджиме слегка качается вперед и целует Тоору в лоб, едва касаясь губами. Отстранившись, он выглядит неловко, но все равно улыбается, пусть и кривовато. — Спасибо, что заплатил за билеты, Ойкава. — Ты заплатил за попкорн, — слабо произносит Тоору. — За что это было? — Просто так, — говорит Хаджиме. — Я не могу сегодня проводить тебя домой, извини. Завтра рано утром тренировка, а до Кото отсюда полчаса, а от тебя — почти час. — А как же твоя куртка? — Тоору смотрит на нее и затем снова поднимает взгляд на Хаджиме. — Заберу у тебя потом. — Хаджиме ловит такси и, когда оно подъезжает и останавливается, снова улыбается Тоору. — Увидимся, Ойкава. — Если я соизволю ответить на твои звонки, Ива-чан. Ты ужасно самонадеянный. — Мне же надо забрать свою куртку, нет? Она такая одна. — Он садится в такси, и Тоору прячет руки в рукавах ветровки и направляется домой. Когда он входит в квартиру, он бросает ветровку на спинку кухонного стула, на котором всегда сидит Хаджиме, когда приходит к нему. Он в последний раз проводит по ней рукой и идет спать — и не думает о том, как рука Хаджиме перебирает его волосы или как его губы прижимаются ко лбу Тоору, потому что он не должен придавать этому значение, и он это знает.

⚘

— Поверить не могу, что ты забыл надеть пальто, — сказал Хаджиме, когда они поднялись из метро и направились в сторону дома. Они ходили смотреть спектакль — жутковатую пьесу по мотивам произведения Эдгара Аллена По, — и только они вышли из театра, Тоору едва не вскрикнул от обдавшего его голые руки холодом ветра. Хаджиме снял свое пальто и набросил Тоору на плечи. — Я в толстовке, а на тебе только тонкая футболка, — пробурчал он, когда Тоору поднял на него удивленный взгляд. — Идиот. — О-о, Ива-чан — настоящий кавалер! — ответил Тоору, благодарно просовывая руки в рукава. Уже недалеко от дома Тоору укутался глубже в пальто Хаджиме и рассмеялся. — Когда мы выходили из дома, было тепло! — Сейчас все еще весна. Ты же знаешь, что погода неадекватная! — Сам ты неадекватный! — захохотал Тоору, а затем взял Хаджиме за руку, переплетая их пальцы. — Побежали домой, пока Ива-чан не превратился в Ива-мороженку! Хаджиме закатил глаза, но не стал вырываться и ускорился, набирая темп, пока они оба не бежали на полной скорости по узким улицам, размахивая руками и смеясь. У дверей своего дома Тоору попытался вернуть Хаджиме пальто, но тот лишь покачал головой. — Заберу его завтра, — сказал он, когда они встали на тротуаре между их домами. — Ты же тут же начнешь дрожать, если снимешь его на улице. После этого он отпустил руку Тоору и отошел на шаг назад, и Тоору внезапно поразился тому, какие у Хаджиме были красивые глаза в свете полной весенней луны. — Ива-чан, разве ты не должен меня поцеловать? У нас же было свидание. — Это было не свидание, тупица, — ответил Хаджиме, нахмурившись и покраснев — любимое сочетание Тоору. — Ты просто позвал меня, потому что тебя кинули в последнюю минуту! — Все равно, я платил за билеты! С тебя поцелуй! — Хаджиме еще больше залился краской, и Тоору, к собственной радости, даже в темноте видел, насколько он смущен. — Я понимаю, что у тебя не такой большой опыт свиданий… Подожди-ка, Ива-чан, ты что, опять стесняешься?! — Захлопнись, — пробормотал Хаджиме, а затем в два быстрых шага пересек расстояние между ними и нежно прижался губами ко лбу Тоору. — Все, счастлив? — прошептал он, и сердце Тоору совершило кульбит, подскочив к горлу. — Не слишком профессионально, но сойдет, — выдохнул Тоору и, отстранившись, беспечно махнул рукой и поднялся по ступенькам на крыльцо, перепрыгивая через одну. — До завтра, Ива-чан! Оказавшись дома, он прислонился спиной к двери и, глубоко дыша, скинул обувь. Затем, когда его сердце прекратило странно себя вести, Тоору направился в гостиную, где по вечерам его мать как правило ждала отца с работы. Она сидела там и читала. — Как прошло твое свидание с… как там ее звали, Тоору? Ханако? Как прошло твое свидание с Ханако? — Она меня бросила, — сказал Тоору, снова уткнувшись носом в воротник пальто Хаджиме. Оно пахло им — этот запах свежего дезодоранта, исходящий от Хаджиме после тренировок, ассоциировался с ним у Тоору на протяжении многих лет. — Но раз уж я уже купил билеты, я просто взял с собой Хаджиме. Да и так, наверно, вышло даже лучше, потому что Хаджиме ничего не боится, а спектакль оказался довольно страшный! — Тоору прошел в гостиную, так и не сняв пальто — холод пока не отступил полностью. — А еще он дал мне свое пальто по пути домой! Его мать подняла глаза от книги и внимательно посмотрела на него, окидывая его целиком взглядом. Ее взгляд задержался на голой коже у него на запястьях, где не доставали коротковатые для Тоору рукава пальто Хаджиме, и она нахмурилась. — Тебе не кажется, что это несерьезно, — спросила его мать, — мальчику твоего возраста носить пальто другого мальчика? В чем был Хаджиме по пути домой? — Он сказал, ему не холодно, — возмутился Тоору. — И кого волнует, что на мне пальто Хаджиме? Оно теплое и пахнет им. — Он пожал плечами. — Я просто обнял его в метро, чтобы он не замерз, и мы бежали до дома. — Ладонь Тоору все еще хранила тепло руки Хаджиме. Тогда его мать закрыла книгу и уставилась на обложку. — Ты уже слишком взрослый для такого, Тоору. — Для бега? — Тоору поджал пальцы ног, пытаясь понять, почему у матери такое лицо. — Нет, — сказала она. — Для того, чтобы обнимать Хаджиме в метро и носить его пальто, когда очевидно, что оно не твое. — Она искоса посмотрела на него. — Люди могут не то подумать, и что мы тогда будем делать? — Не то… — У Тоору расширились глаза, а внутри все оборвалось. — Не то подумать? — Сын миссис Хонды из книжного магазина из этих, — продолжила мать. — Тебе не нужно, чтобы про тебя такое думали, Тоору. — Ну да, — произнес Тоору, и пьянящее чувство счастья, весь вечер распиравшее его изнутри, лопнуло, словно воздушный шарик. Он снял пальто Хаджиме и перекинул его через руку. — Я пойду приму ванну и буду готовиться ко сну, — сказал он, и его мать кивнула, откинувшись на кресле. — Спокойной ночи, Тоору. Он принял ванну, смывая запах Хаджиме со своей кожи и растирая мочалкой лоб дольше необходимого. Из этих, сказала его мать, и Тоору ненавидел себя за то, как внутри все скрутилось в узел. — Спектакль был настолько плохой? — шепотом спросила его сестра, чтобы не разбудить Такеру, дверь к которому только что прикрыла. — Нет, он был отличный. — Тогда почему у тебя такой несчастный вид? — До этого, — сказал Тоору, проводя рукой по своим влажным волосам, — ты сказала… Ты сказала, что у меня самого уже есть парень. — Я просто пошутила, — ответила она. — Я же не знала, что ты будешь так загоняться из-за этого. Я не подразумевала ничего ужасного, Тоору. — Это было бы ужасно? — Его сестра внимательней вгляделась в его лицо в тускло освещенном коридоре, и Тоору отвел взгляд. — В смысле, мама только что сказала… что я слишком взрослый, чтобы так дружить с Хаджиме. Его сестра лишь ласково улыбнулась. — Вы с Хаджиме выросли вместе. Разумеется вы ближе, чем большинство друзей. Это не должно становиться чем-то, ну, странным только потому, что мама это так выворачивает. Ты же ее знаешь. — Да, — сказал Тоору. — Верно. Затем он ушел к себе в комнату и лег в постель, забравшись под одеяло с головой в попытках забыть, каким приятным было прикосновение губ Хаджиме. «Если хочешь встречаться с девушкой, она должна нравиться тебе хотя бы не меньше Хаджиме», — часами крутилось у него в голове, и уснуть ему удалось только с восходом солнца.

⚘

Тоору идет на еще один матч. Это выставочный матч между сборными Японии и Бельгии для раскачки перед чемпионатом мира, и смотреть, как Хаджиме играет в этой команде — с Ушивакой, Безбровым из Датеко, парнем с совиным лицом, который играл за Фукуродани, и Куроо Тецуро — это совершенно иной по сравнению с игрой F.C. Tokyo опыт. Напряжение сегодня ощущается намного сильнее — Тоору сидит вместе с Ханамаки настолько близко к площадке, что кажется, он может протянуть руку и дотронуться до мяча, когда тот летит в линию. После с трудом вырванной Японией победы Тоору и Ханамаки ждут Хаджиме на улице, у выхода из большого национального стадиона, попивая холодный кофе из автомата, пока все еще взбудораженные после игры дети носятся по асфальту, сливая излишнюю энергию. Ханамаки вздыхает, сминая в руке банку. — Ладно, Ойкава, должен признать, это странно. — Что странно? — Ты, здесь, на игре, — говорит Ханамаки, поднимая палец. — Ты расстаешься со своей невестой… — Это она рассталась со мной, — поправляет Тоору. Ханамаки по-прежнему держит палец и затем добавляет второй. — Потом ты каким-то образом убеждаешь Иваизуми снова начать проводить с тобой все свое время… — Я не убеждал его, — снова перебивает Тоору. — Убеждать — значит активно прилагать усилия… Ханамаки поднимает третий палец. — А теперь ты опять проявляешь интерес к волейболу, который все боялись даже упоминать в твоем присутствии последние лет девять-десять. — Он подкидывает банку и ловит ее в воздухе. — Ты поменялся телами с собой девятнадцатилетним? — Нет, — говорит Тоору. — Девятнадцатилетний я был довольно неплох, но практически ничего не знал про гестационный период тлей. — Верно, — признает Ханамаки. — Я просто… не понимаю, почему сейчас все изменилось. — Мне кажется, это началось с Мегуми. Потому что до этого казалось, что все шло хорошо. Мое исследование продвигалось согласно плану, моя личная жизнь — тоже. — Пожав плечами, Тоору прищуривается и, прицелившись, отправляет пустую банку точно в ближайшую мусорку. — Мегуми, вроде как… заставила меня осознать, что, возможно, у меня не все было в полном порядке. — Он указывает на стадион. — Я думаю, это сюда входит. — Иваизуми или просмотр матчей? — Я не знаю, — отвечает Тоору. — Может, и то, и другое. — Он морщит нос. — Моя мама считает, что лучше бы я через месяц женился на Мегуми, чем снова открыл в себе любовь к волейболу. — Мы все знаем, что твоей маме есть много что сказать по поводу твоей личной жизни, — отвечает Ханамаки. — Ей как будто нужно скорее тебя женить, и это странно. Моя мама особо не торопится. Это, наверное, думает Тоору, потому, что мама Ханамаки не переживает, что ее сын из этих, но прикусывает язык и в итоге просто улыбается. — Она всегда хотела, чтобы у кого-нибудь из ее детей была свадьба, — говорит он. — По-моему, у нее просто кончается терпение, потому что ей скоро шестьдесят, а ее первый ребенок даже не хочет думать о замужестве. Тоору жалеет, что уже выбросил банку и теперь ему нечем занять руки. За неимением лучшего он поправляет ремень сумки, передвигая пряжку, которая месяцами находилась в одном положении, и слегка укорачивая ремень. — Твоя сестра не хочет замуж? — Она говорит, у нее уже есть один ребенок, о котором надо заботиться, и ей не нужен второй. — Тоору смотрит на двери стадиона. Толпа заметно рассосалась, лишь последние отстающие зрители выходят в ночной воздух. — Можешь поверить, что Такеру уже шестнадцать? — Нет, — говорит Ханамаки. — Я отказываюсь об этом думать, потому что я не настолько старый. — Он сверяется с часами. — Нам вообще есть смысл ждать? — Ива-чан должен мне ужин, — говорит Тоору. — Так что я остаюсь. Ханамаки снова смотрит на часы. — Я взял на дом часть офисной работы, так что я пойду. Передашь от меня Иваизуми поздравления с хорошей игрой? — Возможно, — отвечает Тоору. — Или я могу сказать ему, что ты болел за Бельгию. Тут пятьдесят на пятьдесят. Зависит от моего настроения. Ханамаки легко пихает его в плечо. — Вот поэтому люди и грубят тебе, Ойкава. Потому что ты нарочно испытываешь терпение. — Так ты признаешь, что грубишь мне, Макки-чан? — ухмыляется Тоору. — А мне казалось, ты говорил, что я развожу драму на пустом месте? — Ты, как правило, действительно разводишь драму, — выгибает бровь Ханамаки. — Ты можешь разводить драму и при этом быть немного правым. — Он машет рукой, оставляя Тоору ждать в одиночестве. Тоору садится на одну из длинных скамеек возле двери и закидывает ногу на ногу. Хаджиме выходит один и моментально замечает Тоору. — Ты остался, — говорит он. — Ханамаки просил тебе передать, что он тебя ненавидит и эмигрирует в Бельгию, — отзывается Тоору. — Надеюсь, ты был не слишком к нему привязан. — Он просил передать: «Хороший матч», да? — Возможно. — Хаджиме протягивает ему руку, помогая встать, и Тоору с улыбкой принимает ее. — Ты никогда не узнаешь, потому что он ушел, а я остался. — Историю пишут бездельники? — Хаджиме подтягивает рюкзак за плечами, и Тоору поправляет перекрутившуюся лямку. — Там говорится не так, — произносит Тоору, — но я одобряю направление твоей мысли. — Еще бы. Мы пойдем куда-нибудь поесть? — А зачем я, по-твоему, остался? Хаджиме чешет шею. — Какие мысли насчет удона? — Замечательные мысли насчет удона. — Тоору, не думая, запускает пальцы в волосы на загривке Хаджиме, откидывая его руку. — У тебя скоро будет такая же прическа, как у той девушки из «Вторжения пришельцев 2040», надеюсь, ты в курсе. Хаджиме шлепает Тоору по руке. — У меня не настолько длинные волосы, — угрюмо произносит он. — И не напоминают маллет. — Это ты так говоришь. Но кто из нас красивый, обаятельный и пользуется популярностью как у одиноких, так и у замужних женщин? Спойлер: я. — Не знаю, как я иногда удерживаюсь, чтобы не ударить тебя, — говорит Хаджиме, но он смеется и, поправив рюкзак, направляется вдоль асфальтированной площади к тротуару, ведущему обратно в город. После раннего ужина Тоору уговаривает Хаджиме прогуляться вместе. Неподалеку находится парк, который нравился Тоору, когда он еще ходил на подготовительные курсы перед экзаменами в университете. У него тогда по-прежнему довольно часто болело колено, и этот парк идеально подходил для тренировок — вокруг было множество скамеек на случай, если ему потребуется сделать перерыв и передохнуть. Однако красивее всего там, по мнению Тоору, перед заходом солнца, когда небо постепенно окрашивается в золотисто-оранжевые цвета в преддверии заката. — Приятно было смотреть на трибуны и видеть тебя, — неожиданно произносит Хаджиме и вытягивает руки над головой, разминая мышцы. — Никогда не думал, что еще увижу тебя на волейбольном матче после того, как ты решил забыть об этом. — Я не хотел забывать именно волейбол, — говорит Тоору. — Я хотел забыть, что все изменится. Я хотел сделать вид, что мне не нужно переосмысливать всю свою жизнь и что нам не придется впервые заниматься чем-то отдельно друг от друга. — Это же часть взросления, нет? — смеется Хаджиме. — Правда я не особо ощущаю себя взрослым, хотя нам уже скоро тридцатник. — Взрослеть было не страшно, пока у меня был ты, — говорит тогда Тоору, цепляясь взглядом за пролетающую мимо них желтую бабочку, порхающую над кустами. Он резко останавливается, и Хаджиме следует его примеру и сходит вместе с ним с дорожки, хотя вокруг них в парке никого и они никому не мешают пройти. — При взгляде на тот бланк в старшей школе у меня была только одна мысль: «Я хочу остаться здесь, с Ивой-чаном», но я понимал, что не могу это написать. А когда ты сказал, что если я хочу играть профессионально, ты пойдешь со мной, я почувствовал, что снова могу дышать. — И когда ты повторно травмировал колено… — Я снова очутился в старшей школе перед этим чертовым бланком. «Чем вы хотите заниматься в жизни?» — Тоору, щурясь, изучает бабочку. Это хёмон, или же Brenthis daphne. У профессора Мигучи одна такая из Нагано висит в рамке на стене. — Я никак не ждал, что ты выберешь научную сферу, — признается Хаджиме. — Ты никогда особо не любил учиться в школе. — Уроки в школе были скучными, — соглашается Тоору. — Прочитай, зазубри, бездумно повтори на экзамене. А все интересное превращали в непонятную кашу. Он наклоняется, чтобы получше рассмотреть бабочку, когда та садится на ближайший к Тоору куст. — И тем не менее ты в итоге оказался в университете, — говорит Хаджиме. — Без меня. — Ты знал, что гусеницы все помнят? — спрашивает Тоору, разглядывая бабочку. — Точнее, бабочки помнят все, чему они научились гусеницами. Они же плетут вокруг себя кокон, верно? А потом полностью превращаются в жижу — гормон экдизона смешивается с ювенильным, и активируются каспазы, отчего тело гусеницы начинает растворяться для получения энергии, пока не расщепляются все ткани организма, кроме нескольких дисков с примерно пятьюдесятью клетками памяти. — Ты специально оставляешь жуткие факты о насекомых для моментов, когда мы вместе? — спрашивает Хаджиме, но склоняет голову, явно готовый слушать дальше, понимая, что Тоору к чему-то ведет. — После этого то, что осталось от гусеницы, выращивает себе из этой протеиновой жидкости совершенно новое тело и превращается в красивую бабочку. — Тоору медленно вытягивает палец в надежде, что бабочка примет его за ветку. — Они все это помнят. Разве это не потрясающе? Если гусеницами они научились связывать какой-то запах с опасностью, они будут связывать его с опасностью и бабочками. — Он поднимает взгляд на Хаджиме. — Они в этом прямо как люди. Они растут и меняются, но все равно помнят то, что узнали, когда были молодыми и незрелыми. Они помнят безопасность, страх и все остальное, несмотря на то, что полностью себя перековали. — Это довольно круто, — говорит Хаджиме. — Я перековал себя в профессора. Из потенциального профессионального спортсмена в академика, но я по-прежнему помню все, через что мы прошли вместе, играя в волейбол. — Тоору поднимает взгляд. — Я был отличным связующим. Солнце начинает садиться, и парк окутывает багровое сияние сумерек. Он однажды водил сюда Мегуми, и ей понравились розы. Тоору никогда не было дела до цветов, которые не шевелятся, ничего не едят или не роют ямы в почве на Марсе. — Ты, скорее всего, до сих пор им являешься, — говорит Хаджиме. Их руки соприкасаются, и только в этот момент Тоору осознает, насколько близко они шли. Забыв про бабочку и приготовившись дразнить Хаджиме, он открывает рот, намереваясь спросить, нужно ли ему что-то, но слова застревают в горле, когда его ладонь обхватывает рука Хаджиме. Она теплая, и Тоору гадает, есть ли для него другие способы почувствовать тепло, кроме как держаться как можно ближе к Хаджиме, который всегда защищал его от холода. — Прямо как в детстве, — говорит Хаджиме. — Я помню, что тебя постоянно куда-то уносило. Ты даже дорогу не мог перейти самостоятельно. Ты никогда не дожидался, пока на светофоре загорится синий, и я всегда думал, что если я не буду тебя держать, ты угодишь под машину. Облизнув губы, Тоору поворачивается к Хаджиме. Тот смотрит перед собой, но его щеки розовеют, и Тоору подмечает, какие у Хаджиме выразительные ресницы и массивная челюсть. — Сейчас не надо переходить дорогу, — легкомысленно отвечает Тоору, несмотря на то, что сердце грохочет в груди, а дыхание учащается, потому что Хаджиме не отпускает его руку. — Я все равно переживаю, что тебя унесет, — говорит Хаджиме, на долю секунды метнув взгляд в Тоору. — Не сказать, что твоя концентрация внимания как-то улучшилась. — Он просовывает пальцы между пальцев Тоору, сцепляя их руки ладонью к ладони. — Так что, хоть я и перековал себя во взрослого человека, способного делать что-то и без тебя, возможно, я по-прежнему помню, как переживать за тебя. — Знаешь, — говорит Тоору, — у меня не так плохо с концентрацией внимания. Я уделял внимание тебе почти тридцать лет. — Он вспоминает все те журнальные статьи, которые он собирал, даже если не читал их, и все те моменты из прошлого, которые он хранил как можно ближе к сердцу. — Это же должно считаться? Хаджиме громко выдыхает в тишине вечера. — Да, — говорит он, расцепляя их руки, когда они выходят из парка. — Я и пришельцы — два неизменных увлечения Ойкавы Тоору. — Не забывай еще эстетику, — отвечает Тоору. — К слову об эстетике, почему бы тебе не зайти сегодня ко мне? — Зачем? — спрашивает Хаджиме, сжимая руку, которую держал Тоору, в слабый кулак. — Я тебя покормил и выгулял. Разве уход за домашними животными включает в себя что-то еще? — Ива-чан, как тебе не стыдно! — Тоору врезается боком в Хаджиме, отчего того заносит в сторону. — А я-то хотел по доброте душевной предложить поправить твой маллет! — Это не маллет, — говорит Хаджиме, поднимая руку и дотрагиваясь до своих волос. — Но ты можешь меня подстричь, если хочешь. Они доезжают до дома Тоору на автобусе, и Хаджиме делает чай на кухне, пока Тоору готовит ванную комнату для стрижки. Когда он идет на кухню позвать Хаджиме, он останавливается в гостиной и просто смотрит, как Хаджиме с легкостью ориентируется в его шкафчиках, словно живет здесь, и выбирает любимый чай Тоору из коллекции сортов, которую ему надарили за все эти годы. На Хаджиме мягкие хлопковые штаны и свободная рубашка с расстегнутыми верхними пуговицами и закатанными рукавами. На плечах остались складки от лямок рюкзака, а на шее красуется синяк после неудачного приема. Тоору думает, что вот так, с растрепанными волосами, он выглядит самую малость превосходно. Подстригая Хаджиме, Тоору вспоминает, как впервые это делал — когда им было по семнадцать и Хаджиме просто было лень сходить в парикмахерскую. «Если тебя это так напрягает, — сказал он Тоору, — сам меня и подстриги». Поэтому Тоору взял у сестры в ванной ножницы из аптечки, усадил Хаджиме на пол посреди спальни и состриг все лишнее. Вышло немного неровно, но Хаджиме было все равно. «В следующий раз получится», — сказал он, будто это было само собой разумеющимся, что Тоору будет еще его стричь. Теперь его руки уже знакомы с густыми и жесткими волосами Хаджиме. Тоору оценивает длину и срезает в первую очередь отросшие пряди, спадающие на шею Хаджиме, после чего двигается выше и укорачивает волосы на макушке. Закончив, он стряхивает состриженные пряди, и Хаджиме встает, чтобы посмотреть на себя в зеркало и оценить, что получилось. — Ты не стал коротко стричь, — говорит он, и Тоору встречается с ним взглядом в зеркале. — Да, — отвечает Тоору. — Тебе идет чуть подлиннее. — О, — произносит Хаджиме, облизывая губы. — Ладно. Тоору подметает с пола волосы и, выйдя из ванной, обнаруживает свежую чашку чая на краю стойки и свернувшегося в позу эмбриона Хаджиме, дремлющего у него на диване. Тоору замирает и просто смотрит на расслабленное лицо Хаджиме, который вписывается в эту квартиру намного лучше, чем Мегуми. А может, Хаджиме просто вписывается в жизнь Тоору намного лучше, чем Мегуми. Тоору втискивается рядом с Хаджиме, прижимаясь грудью к его спине, и закидывает на него руку, придерживая его, чтобы он не свалился с дивана. От Хаджиме исходит тепло, а его только подстриженные волосы кажутся такими мягкими. Хаджиме, думает Тоору, тоже проваливаясь в сон, подходит ему, и это должно его беспокоить, но сегодня Тоору позволит себе списать все на сонливость и не придавать этому значения. Когда наутро Тоору просыпается, Хаджиме уже нет, но он укрыт одеялом с кровати, а на плите стоит кастрюля свежего мисо-супа и почти готовый рис в рисоварке, и, несмотря на утренний холод, Тоору чувствует такое тепло, что, кажется, вот-вот растает. Он пьет суп и кормит одну из открытых ловушек Хаджиме-чана, постукивая по ней снизу пальцем после того, как она заглотила замороженную муху, а затем склоняется лицом к лицу с венериной мухоловкой. — Хаджиме-чан, — говорит он, — как ты думаешь, это нормально, если один человек для тебя важнее всех остальных? Растение Тоору не может ответить, и Тоору отчасти рад, потому что он в любом случае не уверен, что готов об этом думать.

⚘

— Разве мы не слишком взрослые, чтобы спать в одной постели? — спросил Хаджиме хриплым со сна голосом. — Мы уже в старшей школе, Ойкава. — В твоей кровати теплее, чем на футоне, — ответил Тоору. — Плюс Ива-чан мягкий, как плюшевый мишка. — Я тебя придушу, когда проснусь. — Неправда, — отозвался Тоору, перекинув руку поперек живота Хаджиме и чувствуя, как он вздымается и опускается с каждым вдохом и выдохом. — Ведь тебе тоже нравится со мной спать! Хаджиме не открыл глаз, но заметно сглотнул и накрыл руку Тоору своей, прижимая к себе. — Это не худший вариант, — сказал он, и Тоору рассмеялся, утыкаясь в теплую щеку Хаджиме.

⚘

Когда на следующей неделе Тоору заходит в свой кабинет, его встречает сердитый взгляд Сасады, и он озадаченно на нее смотрит. — Что я сделал? — Мне по почте пришло вот это, — говорит она, размахивая тонким бежевым конвертом, на котором красивым каллиграфическим почерком Мегуми выведен адрес. Тоору берет его в руки и, открыв, вынимает письмо с извинениями. — О, — произносит он, — я не знал, что она это разослала. — Почему ты ничего не сказал? — Сасада забирает у него конверт, и Тоору осознает, что у него тряслись руки. — Ты что, собирался дождаться, пока до свадьбы останется один день, и тогда мимоходом упомянуть это? — Сасада изменяет тон голоса, пародируя речь Тоору: — О, кстати, Сасада-чан, свадьбы не будет, а я тут уже несколько недель хожу по кабинету, скрывая разбитое сердце! — Несколько месяцев, — говорит Тоору, подходя к своему столу и просматривая бумаги в поисках заявления на должность лектора, которое неделю назад прислал заведующий кафедрой. — Она ушла в марте. — В марте? — Сасада подходит к его столу и кладет руку ему на плечо. — Мне жаль, Ойкава. — О, это, скорее всего, к лучшему, — отвечает Тоору, не реагируя на ее попытку его утешить. — В конце концов, у меня на полке рано или поздно кончилось бы место для бутылок со слезами разочарованных палеоэкологов-фетишисток. Сасада смеется, роняя руку. — Ты, вроде как, в порядке, — говорит она. — Да, — отвечает Тоору. — Это не конец света, пускай мне так и казалось пару дней. — Он наконец находит заявление и кладет его на верхушку стопки, после чего лезет в сумку за своим инканом и достает из переднего кармана небольшой шелковый чехол и подушечку с красными чернилами. Он ставит свою официальную печать на каждой странице заявления в левом верхнем углу, следя за тем, чтобы чернила распределялись равномерно. — Мне надо отнести это в кабинет заведующего кафедрой. — Буду ждать тебя здесь, — говорит Сасада, — в страданиях над этими ужасными лабораторными по планктону, которые, кажется, планктон и писал. — У меня — жизненные циклы ос, — отвечает Тоору, непринужденно улыбаясь. — Можем страдать вместе. Когда Тоору стучит в открытую дверь кабинета заведующего кафедрой, тот разговаривает по телефону и жестом указывает Тоору проходить, завершая звонок. — О, ты его принес, хорошо, — говорит он. — Ты наш главный кандидат на эту должность, если честно. — Я думал, тот постдок из Васэды тоже на нее претендует? — Тоору передает заявление заведующему, наблюдая, как тот с любопытством его листает. — У которого еще опыта на два года больше? Его же уважают за его исследование, верно? — А еще, Тоору знает, он работает в области зоологии, хотя типология птиц его интересует больше. — Да, — говорит заведующий кафедрой, — но, между нами, Гото вряд ли получит работу здесь или в Васэде. — Он поднимает взгляд от заявления Тоору и улыбается. — Он не так хорошо скажется на нашем имидже, как ты со своими международными грантами. К тому же, у него слишком бурная личная жизнь, и это никуда не годится. Тоору не знает, что в данном контексте подразумевается под «бурной», но это вызывает некоторые вопросы. — Какое значение имеет его личная жизнь, если он хороший ученый и преподаватель? — Ну… — Заведующий кафедрой убирает заявление Тоору в файл и кладет на свой опрятный и организованный стол, к которому сам Тоору даже не стремится, а затем складывает руки перед собой. — Большая часть нашего резервного фонда формируется за счет пожертвований наших консервативных выпускников, а у них есть свое мнение. — Понятно, — отвечает Тоору, обводя языком зубы. — На этом все, сэр? — А, нет, еще кое-что. — Заведующий поворачивается лицом к большому монитору. — Курокава с кафедры геологии хотела пригласить тебя на конференцию на Окинаве. Судя по всему, профессор из Калтеха будет выступать с презентацией про состав почвы Марса в рамках «Марсианской научной лаборатории» НАСА, и она подумала, что тебя это может заинтересовать. Тоору, конечно, слышал об этом. Это несколько раз упоминали на зоологической конференции в марте в ответ на его презентацию, и Тоору страстно хотелось наложить руки на данные, которые в НАСА охраняли сильнее, чем покои императора. Если анализы почвы покажут определенный уровень азота и углерода, это может подкрепить теорию о том, что ископаемые, которых он исследовал, действительно являются какими-то самостоятельными насекомыми, и это, в целом, захватывающая перспектива. — Я получал письмо об этом, но в это время в июле проходят ознакомительные мероприятия для студентов, — произносит Тоору вслух, переминаясь с ноги на ногу. — Я представляю кафедру биологии, и так как это немного вне моей области… — Я найду кого-нибудь тебе на замену, — говорит заведующий. — Возьми несколько выходных, если хочешь. Пускай это будет для тебя отпуском. У тебя же есть невеста, верно? Выйдет неплохой отдых. На Окинаве в июле хорошо и прохладно. Вырветесь из удушающей жары Токио. — Ясно, — произносит Тоору. — Тогда… я зарегистрируюсь на конференцию. — Отлично, отлично, — говорит заведующий кафедрой. — Ты должен получить ответ насчет должности через пару недель. — Спасибо, — благодарит Тоору, выходя из кабинета. По пути к себе он проходит мимо двери Мигучи и, заглянув, видит, что она стоит на стуле и пытается дотянуться до книги на верхней полке ее возвышающегося до потолка книжного шкафа. Он заходит в кабинет и, встав на мыски, достает книгу и с улыбкой протягивает Мигучи. — Эта? Мигучи аккуратно спускается со стула, отмахиваясь от попытавшегося подать ей руку Тоору. — Я еще не настолько старая и могу спуститься сама, Ойкава. — Вы не выглядите и днем старше восьмидесяти, — заверяет ее Тоору, и она пихает его в плечо, а затем садится за свой стол. — Твой флирт на меня не действует, мальчишка, — говорит она, открывая толстый справочник сразу ближе к последней странице. — Иди сюда, сделай полезное дело. — Она указывает на открытую рамку возле справочника, рядом с которой лежат три небольших стеклянных короба с мутировавшими бабочками. — Приколи их аккуратно, ладно? Мои пальцы уже не те, что раньше. Тоору делал это несчетное количество раз, когда был ее лаборантом, и сейчас он встает рядом, приготовившись следовать указаниям. — В каком порядке? — Двух самцов расположи сверху друг рядом с другом, а самку — снизу. Так будет проще сравнивать. — Мигучи ведет пальцем по странице и останавливается на строчке про длину усиков. — Слышала, ты можешь получить мою работу. — Такое возможно, — отвечает Тоору. — Если я в ближайшие несколько месяцев никак не запятнаю свою репутацию. — Гото из Васэды попался на интрижке со своим научным руководителем, — говорит Мигучи. — Прошлой осенью из-за этого в Васэде сильно изменился преподавательский состав. Сомневаюсь, что ты повторишь его судьбу, хоть я и только узнала, что ты больше не женишься. — Вам тоже пришло это письмо, да? — Тоору аккуратно разглаживает укороченное крыло первой особи, чуть-чуть прилипая пальцем из-за консервационного воска. — А я все гадал, про что говорил заведующий кафедрой. — Ты постоянно флиртуешь, но дальше этого не заходишь. Это все пустые разговоры. Ты с каждым студентом общаешься так же, как и со мной, потому что на самом деле тебе ничего не нужно. Я в твоем возрасте много таких мужчин встречала. — Она бросает взгляд на его работу. — Переколи туловище — головка булавки видна. Тоору, как велено, подцепляет ногтем мизинца головку и немного опускает ее, а затем снова проталкивает глубже. — Это не все пустые разговоры, — произносит он. — Я бы не раздумывая пошел с вами на свидание, профессор. — Бесстыдник, — отвечает она. — Но ты хороший малый. Тебя любят студенты. — Если бы не вы, я бы не начал изучать насекомых, — говорит Тоору. — Грустно, что вы уходите на пенсию. — Ты тогда искал себе увлечение. — Она снова проверяет его работу и кивает. — Даже этот кабинет может стать твоим. — Если так, то можете не забирать ничего, что вам не нужно, — говорит Тоору. — Я всегда думал, что если стану профессором, то у меня будет как раз такой кабинет. — Разве что в нем будет больше муравьев и сверчков. Я тебя знаю, Ойкава. — Я могу принести из дома свою венерину мухоловку. Посмотрю, будут ли от нее шарахаться студенты. — Вот это настрой, — говорит Мигучи. — Как по-твоему, эти усики длиннее трех сантиметров? — Нет, — отвечает Тоору. — Определенно короче. — Он вытирает пальцы от воска и закрывает рамку. — Все сделано. — У тебя твердая рука, — говорит Мигучи. — Я даже в молодости не могла таким похвастаться. — Она закрывает справочник. — Ты был одним из моих самых любимых студентов, Ойкава. Я рада, что судьба привела тебя к изучению насекомых. — Я тоже, — говорит Тоору. — И я не мог желать лучшего научного руководителя. — Он смотрит, как она берет в руки рамку и переводит взгляд с одного самца на другого. — Кто был руководителем Гото? — Миямото, — говорит Мигучи, и Тоору вспоминает статью про наилучшую микробиологическую среду для поддержки пищеварительной системы крупных млекопитающих в одном из ведущих японских зоологических журналов, на которую он ссылался на конференции про симбиоз млекопитающих и насекомых в магистратуре. — Тоже за это уволили, хотя прелюбодеяние больше не преследуется по закону, да и Гото уже не был его студентом, — в ее голосе слышится осуждение. — У тебя разве нет своей работы, чего ты мне докучаешь? — Второй курс сдал мне лабораторные по жизненным циклам, — признается Тоору. — Я отлыниваю. — Выметайся, — говорит Мигучи, и Тоору, рассмеявшись, выходит обратно в коридор, помахав ей рукой, и направляется в сторону их с Сасадой маленького кабинета. И только у самой двери он осознает, что Миямото, научный руководитель Гото, — мужчина, и останавливается, прислонившись спиной к стене пустого коридора и гадая, связано ли вообще пятно на репутации Гото с самим фактом интрижки.

⚘

Сын миссис Хонды всегда был хорошим. Когда Тоору и Хаджиме были маленькими, а он еще работал в продуктовом на их улице, он тайком угощал их мороженым за сто йен и, подмигивая, прикладывал палец к губам на их радостные возгласы. Тоору прежде всего помнил его за его доброту, когда приехал погостить в Мияги в первое лето после переезда в Токио и услышал, как о нем перешептывались возле овощного отдела. — Я слышала, он сбежал с другим мужчиной, — сказала пожилая Харада, обращаясь к продавщице и ощупывая редис на предмет вмятин. — Бедная миссис Хонда, такой позор. Как будто не хватило того, что в прошлом году поползли все эти слухи. Тоору вместе с Хаджиме покупал салат для мамы Хаджиме. Он быстро выбрал пучок и, расплатившись, убрал его в тканевую сумку, с которой их отправила мама Хаджиме. — Какая вообще разница? — прорычал Хаджиме, как только они достаточно отошли. — Мне он нравится. Он абсолютно нормальный. Разве… Это так ужасно, что он нашел того, кто ему нравится? Что этот человек — мужчина? Тоору сжал в руках сумку с салатом и яблоками, которые внезапно будто стали весить по десять килограмм. — Я не знаю, — сказал Тоору, вспоминая пальто Хаджиме, губы Хаджиме и долгие вечера бок о бок в их квартире, проведенные за просмотром любимых сериалов Тоору и поглощением еды на вынос после тяжелой тренировки. Вспоминая, как мать говорила, что не нужно, чтобы люди думали, что Тоору из этих. — Никогда особо не задумывался об этом. Это же немного противоестественно? Хаджиме пожал плечами. — Возможно, — с нажимом произнес он и опустил взгляд на сумку с овощами. — Пойдем домой, пока мама не начала обрывать мне телефон. — Давай наперегонки! — Тоору сорвался с места, не дожидаясь ответа Хаджиме, и к тому времени, когда они, смеясь и запыхавшись, вернулись к родителям Хаджиме, этот разговор оказался задвинут подальше, как и многие другие вещи, о которых Тоору пытался забыть.

⚘

Зарегистрировавшись на конференцию, Тоору еще несколько дней размышляет об Окинаве. Он бронирует номер в отеле недалеко от конференц-центра и узнает, чем еще там можно занять себя. На Токио уже надвигается жара, и Тоору знает, что к середине июля будет рад нескольким дням отдыха. Однако покоя ему не дает мысль о том, чтобы пригласить кого-нибудь с собой. — Тебе дают отпуска? — Что? — Хаджиме заезжает в подземный гараж под домом Мацукавы, на автомате выруливая сразу на нижние уровни и не тратя время на поиск свободного места сверху в выходной день. — Отпуска. Например, если ты захочешь куда-нибудь съездить. — Зачем тебе? — Хаджиме паркуется и, заглушив двигатель, поворачивается к Тоору. — У меня было бы больше выходных в межсезонье, если бы летом не надо было еще тренироваться со сборной, но вообще у меня даже с учетом игр и тренировок достаточно свободного времени. — А твои выходные, — говорит Тоору, открывая дверь и выходя из машины. Он одергивает на себе серые шорты и приглаживает рукой волосы, которые от влажности вьются еще сильнее, чем обычно. — Они случайно не выпадают на июль? — Возможно, — говорит Хаджиме, направляясь к лифту и не удосужившись распрямить свою тонкую белую рубашку. — Я еще не проверял расписание на следующий месяц. Тоору обгоняет Хаджиме на пару шагов, чтобы первым успеть нажать на кнопку. Двери моментально разъезжаются в стороны, и Тоору выбирает девятый этаж, когда Хаджиме неторопливо заходит в лифт, глядя на него с таким прелестным озадаченным видом. — Ты когда-нибудь бывал на Окинаве? — Конечно, — отвечает Хаджиме. — Мы там иногда играем. Хотя у меня никогда не было возможности просто погулять там. — Я в середине июля лечу на конференцию, и мой, грубо говоря, начальник сказал взять кого-нибудь с собой и устроить пару дней отдыха. — Тоору пожимает плечами. — Я сначала не собирался, но я уже давно не был в отпуске, со времен средней школы, по сути, и… — Он смотрит, как сменяются цифры на табло над их головами. Пять. Шесть. Семь. Восемь. — И медового месяца у меня, получается, не будет, так что… — Так что ты хочешь, чтобы я полетел с тобой на Окинаву? — Хаджиме поджимает губы, демонстрируя ямочку на подбородке. — Будет весело! — Тоору показывает знак мира. — Я все оплачу, так как это почти в твой день рождения. Какой подарок может быть лучше, чем я, нормальная погода и новое интересное место? — Два из трех звучат заманчиво, — говорит Хаджиме, и затем, под сигнал прибытия лифта на этаж, опускает взгляд в пол, словно там написан ответ на какой-то вопрос. — Напиши мне потом даты, я сверюсь с расписанием. — Значит, ты согласен? — Тоору кладет обе руки Хаджиме на спину, легонько подталкивая его к выходу. — Ты же согласен, да? — Ты знаешь, что да, — смеясь, отвечает Хаджиме, и Тоору усмехается и останавливает его прямо перед дверью Мацукавы, чтобы поправить Хаджиме волосы на лбу. — Я даже позволил тебя подстричь меня, и ты все равно недоволен? — Они спадали тебе на брови, — говорит Тоору. — Ты ненавидишь мои брови, — закатывает глаза Хаджиме и звонит в звонок. — Разве ты не должен радоваться? — Брови — самая выразительная часть твоего лица, мистер Ворчун. Только по ним и можно определить, что ты улыбаешься. Уголок губ Хаджиме дергается вверх. — Что за бред, Ойкава? — Я тут эксперт по Иве-чану, — говорит Тоору. — Не ставь мои слова под сомнение. Ханамаки открывает дверь в квартиру Мацукавы, пресекая любой возможный ответ Хаджиме, и проводит их внутрь глотнуть воды, после чего они все четверо снова выдвигаются, в этот раз пешком, в направлении храма Ясукуни, где каждый год проходит фестиваль Санно, на котором люди в традиционных нарядах, потея в жару, гнутся под тяжестью трех знаменитых микоси. Какое-то время они смотрят парад, после чего поднимаются по ступенькам к храму и покупают у уличного торговца вафли с красной фасолью и орешки в бумажных конусах. Затем они занимают места вдоль временной ограды прямо у дороги, чтобы было лучше видно, как заключительная часть процессии движется к Императорскому дворцу. — Не понимаю, зачем этот фестиваль до сих пор проводится, — произносит Ханамаки с раскрасневшимся от солнца лицом, передавая бутылки с водой. — Мы же больше не строим замок Эдо. Токио даже уже не называется Эдо. — Ты каждый год жалуешься по этому поводу, — говорит Мацукава. — Каждый год. Ты просто не любишь проводить время на свежем воздухе, вот и бесишься. — Просто это не имеет смысла, — говорит Ханамаки, делая большой глоток воды. — Изначально парад устроили, чтобы помолиться об удаче в строительстве в пятнадцатом веке. А сейчас мы о чем молимся? Та территория теперь является частью дворцовых садов, там остался только каменный фундамент, так что явно не о его сохранности. Тоору отпивает воду, несмотря на то, что его мочевой пузырь уже полон. — Это все равно хорошая традиция, — говорит он. — И разве тебе не в радость проводить со мной время? — Этого нам и так хватает, — говорит Хаджиме, протягивая Тоору конус с орешками. Тоору подставляет ладонь, и Хаджиме насыпает столько, что несколько штук пересыпается через край и падает на землю между ног Тоору. — И без кондиционера это еще более невыносимо, — добавляет Ханамаки, а Тоору закидывает все орешки в рот разом. — Врешь, — говорит Мацукава. — Ты только недавно говорил, что хотел бы этим летом съездить в дорожное путешествие. — И у Ойкавы, и у Иваизуми в машине есть кондиционер, — говорит Ханамаки. — Иваизуми, у тебя же в июле пару недель нет ни игр, ни тренировок, верно? — Он выливает остатки воды себе на голову и откидывает со лба волосы. — Он занят~, — говорит Тоору, проглотив орешки и запив водой, чтобы избавиться от сладкого привкуса во рту. — Отпуск Ивы-чана уже по праву принадлежит мне! Ханамаки закручивает крышку на пустой бутылке и ставит ее на землю. — Вот как? — Однако смотрит он на Хаджиме, что Тоору кажется странным. Хаджиме лишь пожимает плечами. — Ойкава попросил меня слетать с ним на какую-то конференцию на Окинаве. — Я пойду только на одну презентацию на этой конференции, — говорит Тоору. — Все остальное время мы можем потратить на поиски приключений! — Вы вдвоем отправляетесь в отпуск на остров? — Мацукава вытаскивает из бумажного пакета, опасно покачивающегося между ним и Хаджиме на ограде, вафлю с красной фасолью. — Это… интересно. — Мне в любом случае надо было на Окинаву, — говорит Тоору, глотнув напоследок еще воды, и морщится, ощущая недовольство своего мочевого пузыря. — Почему бы заодно не насладиться этим! — Он встает, стряхивая с себя просыпавшиеся орешки, и кидает свою сумку на колени Хаджиме. — Пойду поищу туалет! Скоро вернусь. — Поторопись, — отзывается Ханамаки. — Вдруг пропустишь этот захватывающий парад в честь несуществующего здания. — В тебе никакой культуры, — отвечает Тоору, после чего пускается вглубь толпы на поиски уборной. Когда он ее находит, очередь туда оказывается не такой длинной, как он предполагал, и вскоре он выходит, отряхивая мокрые руки, и направляется обратно к друзьям. Он замечает их там же, где они и были, и собирается окликнуть их, но резко останавливается, разобрав в толпе голос Ханамаки. — Я не понимаю, зачем ты так с собой поступаешь, — произносит Ханамаки, взволнованно размахивая свободной рукой. — Он делает это не специально, но он просто топчет тебя из-за того, что ничего не знает. Опять. — Я знаю, что это глупо, — отвечает Хаджиме. — Но Ойкаве невозможно отказать, когда он чем-то воодушевлен. — Я просто не хочу, чтобы ты продолжал страдать, — говорит Ханамаки. — Я наблюдаю за этим уже почти четырнадцать лет, а ты по-прежнему идешь прямо навстречу поезду под названием Ойкава Тоору. Тоору не хочет слушать дальше, так что он натягивает на лицо улыбку и подходит к ним, проскальзывая обратно на свое место рядом с Хаджиме. — Скучали по мне? — Тебя не было пять минут, — говорит Ханамаки, выдавливая из себя улыбку, хотя его взгляд остается прикованным к притихшему Хаджиме. — Каким образом мы должны были успеть по тебе соскучиться? — Пять минут могут показаться вечностью, если солнце полностью исчезнет, — отвечает Тоору, хлопая ресницами, и Мацукава, который тоже выглядит несколько обеспокоенно, кидает орешек из все еще полного конуса прямо Тоору в лицо. — Я переживал, что вы прошли через миниатюрный ледниковый период. — Лед, — жалостно стонет Ханамаки, наконец разгоняя неловкость, и Тоору смеется, игнорируя камнем оседающее внутри смятение на протяжении всего оставшегося дня: покупая по пути домой вместе со всеми в киоске свежий рамен и запивая его газировкой из автомата. После фестиваля они снова возвращаются домой к Мацукаве. Уже темнеет, и Тоору так устал находиться на солнце, что чувствует, как постепенно увядает. — Пора домой, Говнокава, — говорит Хаджиме, когда Тоору засыпает посреди разговора, сидя на диване абсолютно прямо. — Пойдем. Он отводит Тоору за руку, как щенка на поводке, к машине, а затем принимается пристегивать его на пассажирском кресле, хотя Тоору уже почти полностью проснулся. — Ты что, моя мамочка? — спрашивает Тоору, отталкивая руки Хаджиме, скользнувшие по его животу и опалившие щекотным жаром. — Я твой вице-капитан. Это все часть делегирования, помнишь? Я должен разбираться с муторными делами. — Ты запоминаешь все, что я говорю, Ива-чан? — улыбается ему Тоору, и веселая улыбка Хаджиме слегка дергается. — Только самое важное, — отвечает Хаджиме, аккуратно закрывая дверь и обходя машину. Хаджиме отвозит Тоору домой от Мацукавы практически в полной тишине. Тоору прислоняется головой к стеклу, наблюдая за мелькающими за окном фонарями и прокручивая в мыслях слова Ханамаки. — Ты не обязан лететь на Окинаву, — говорит он, не поднимая головы. — Если не хочешь. — Я хочу. — Хаджиме постукивает рукой по рулю, и Тоору слегка поворачивается в его сторону. Он не отрывает взгляда от дороги впереди, несмотря на то, что поздним вечером других машин почти нет. Тоору потирает глаза основанием ладони. — Я слышал ваш разговор с Макки-чаном, — говорит он. — Не знай я, что ты от рождения любопытный, я бы возмутился, что ты подслушиваешь. — Уголки губ Хаджиме опускаются. — Что конкретно ты слышал? — Ты сказал ему, что не можешь мне отказать. — Тоору закрывает глаза, думая о том, какой вес для него имеет столь простое заявление. — Только в этот раз, Ива-чан, я даю тебе второй шанс. Ты можешь отказаться. — Дело не в том, что я не могу тебе отказать, — бормочет Хаджиме, останавливаясь на светофоре. — Скорее, я не хочу тебе отказывать. — Он смущается, и когда за ними пристраивается другая машина, свет фар от нее освещает Хаджиме, и Тоору различает на лице своего друга знакомое огорчение. Такое выражение появлялось на лице Хаджиме, когда Тоору уговаривал его купить ему его любимый хлеб или посмотреть еще одну серию «Super Sentai», когда у них следующим утром была тренировка. Словно Тоору — его главная головная боль, но Хаджиме все равно души в нем не чает. Тоору расплывается в широкой улыбке, в груди у него словно что-то отпускает, и внутри растекается тепло. — Как кстати. Я тоже не хочу, чтобы ты мне отказывал! По-моему, это идеальное соглашение! — Еще бы, тебе же всегда нужно все контролировать, — говорит Хаджиме, откидываясь на кресле. Тоору не знал, что он был напряжен, но сейчас это становится очевидно. — Сказал тот, кто никогда не разрешает мне быть за рулем, когда мы куда-то едем! — Тоору выпрямляется. — У меня тоже хорошая машина, Ива-чан! Но тебе слишком нравится быть главным! — Не совсем. Я просто видел, как ты водишь. Не забывай, кто откатал с тобой все часы практики. — Многое изменилось с тех пор, как мне было двадцать! — ухмыляется Тоору, и взгляд Хаджиме быстро перескакивает с дороги на губы Тоору, а затем возвращается обратно. Они уже петляют вдоль узких улиц, заставленных машинами, подъезжая к району Тоору. — Это верно, — соглашается Хаджиме. — Но твоя способность увидеть что-то интересное у дороги и проигнорировать это по-прежнему на том же уровне. То есть — нулевом. — Яхаба-чан, возможно, упоминал это пару раз, когда мы с ним вместе ехали на машине, — признает Тоору, только чтобы Хаджиме рассмеялся, и сохраняет в памяти его неровную улыбку. — Может, настоящим подарком мне на день рождения будет твой отказ когда-либо еще садиться за руль, — говорит Хаджиме. — Может, мне вообще не стоит тебе ничего дарить! — Тоору снова прислоняется щекой к окну. — Люди серьезно празднуют свое тридцатилетие? — Конечно празднуют, — отвечает Хаджиме. — Особенно я, ведь я выжил тридцать лет с тобой. — Как мило с твоей стороны, — говорит Тоору, наслаждаясь послышавшимся в ответ смешком Хаджиме и размышляя о том, что он был бы не против, если бы мир остановился прямо сейчас, навечно оставляя его в этом моменте.

⚘

— Я все еще не понимаю, как ты умудрился втянуть меня в это, — сказал Хаджиме. На нем по-прежнему была форма с тренировки, потная и туго натянутая на груди и спине, где из-за роста мышц стала маловата с тех пор, как они с Тоору вступили в команду. — Мне сняли коленный ортез, — медленно ответил Тоору, не до конца понимая, что хотел сказать Хаджиме. Он снова поправил очки для чтения на носу, сомневаясь, нужны ли они ему для вождения. — Мне можно ездить, и мне надо практиковаться, чтобы сдать экзамен и сократить время, которое я трачу на дорогу до курсов и обратно. — Я все это понимаю, — ответил Хаджиме. — Чего я не понимаю, так это при чем тут я. И моя машина. — Ты мой лучший друг! — проскулил Тоору. — Это твой долг как лучшего друга — проследить, чтобы я не причинил на дороге вред ни себе, ни другим. К тому же, ты видел, как водит моя сестра, — рассмеялся он. — Ты правда хочешь, чтобы я учился у нее? — Аргумент принят, — сказал Хаджиме, со смехом усаживаясь на пассажирское кресло и дожидаясь, пока Тоору займет место водителя, после чего наклонился к нему и чмокнул его в макушку. — Я доверяю тебе свою жизнь, Говнокава. Вопреки здравому смыслу. — Мне казалось, ты говорил, что я могу во всем добиться успеха. — Я, возможно, поспешил, — ответил Хаджиме и снова рассмеялся, пристегивая ремень и откидываясь на кресле, и Тоору так долго не видел его настолько расслабленным, что почти забыл, как Хаджиме выглядел расслабленным, когда они были только вдвоем, делали что-то вместе, и между ними не было ни волейбола, ни пустых разговоров, в которых они избегали обсуждать то, чем занимались по отдельности. — Давай, показывай, на что способен. — Чтоб ты знал, я иду к тому, чтобы стать отличным водителем, — сказал Тоору, заводя двигатель. — Мне всего лишь нужно, эм, немного практики. Хаджиме простонал. Час спустя они стояли на обочине на окраине Кото, вокруг не было ни одной другой машины, а у них было спущено колесо из-за того, что Тоору отвлекся на редкую птицу, пролетавшую над заливом, и въехал в отбойник. Хаджиме метал искры из глаз, бормоча что-то про ось после осмотра, и вернулся в машину вызывать эвакуатор, так что Тоору сам вышел оценить нанесенный ущерб. Краска была поцарапана: вдоль всей машины, подобно следу от когтей кошки, тянулись три длинные белые линии. Тоору дотронулся до них пальцами, а затем вернулся в салон. На улице темнело, отчего заброшенный участок дороги напоминал какую-то мрачную сцену из фильма ужасов, и, когда Хаджиме положил трубку, Тоору сложил руки на руле и повернулся к нему с играющей на губах озорной улыбкой. — Это момент, когда появляется маньяк, да? Хаджиме уставился на него и затем рассмеялся во весь голос, сотрясаясь всем телом и сверкая в темноте белыми зубами. — Боже, — прохрипел он. — Только ты можешь раздолбать мою машину, а потом сидеть и отпускать шутки по этому поводу, Ойкава! — Возможно, мы еще не дошли до этой части, — сказал Тоору, вытягиваясь под странным углом, чтобы устроить голову у Хаджиме на плече. — Это может быть американский ужастик, где парочка подростков начинает целоваться на заднем сидении, и вот тогда появляется убийца. Мы пойдем целоваться на заднее сиденье, Ива-чан? — Когда приедет эвакуатор, домой пойдешь пешком, — сухо заявил Хаджиме, после чего отпихнул Тоору. — Отвали от меня, твоя башка слишком тяжелая. — У тебя бицепсы раза в два больше моей головы, — сказал Тоору, прильнув еще ближе, даже несмотря на то, что ему под ребра упирался рычаг переключения передач, и положил руку Хаджиме на предплечье. — И мне страшно, Ива-чан! Я не хочу вот так умирать. Ты должен меня защищать! — Тогда в следующий раз сосредоточься на дороге вместо того, чтобы думать о птичках. — Хаджиме не стал снова его стряхивать, и Тоору окутала теплая нега, не пропускающая сырость снаружи. — Даже если бы я хотел тебя защитить, мы здесь тренируемся, чтобы ты сам мог ездить, куда надо. Не прокалывай колеса так, что страдает еще и рама, когда ты тут один. — Это была шилохвость! — фыркнул Тоору. — Ты знаешь, как сложно их встретить в дикой природе? — Он хмыкнул, сминая щекой ткань тренировочной футболки Хаджиме, отчего у него на лице несомненно останется след. — Может, мне не стоит учиться водить. Ты просто будешь везде меня возить. Станешь моим личным шофером или что-нибудь в этом роде. Хаджиме запустил пальцы в волосы Тоору, слегка царапая ногтями кожу. — А лет через десять? Кто тогда будет тебя возить? Тоору закрыл глаза. — Все еще ты. — А если меня не будет рядом? — голос у Хаджиме был глубокий, и в темноте он казался интимным, словно обхватывал его сердце призрачными пальцами. — Где еще тебе быть? — спросил Тоору. — Твое место рядом со мной, Ива-чан. Он чувствовал на себе взгляд Хаджиме. — Кто сказал, что я планирую носиться с твоей требующей постоянного обслуживания задницей еще десять лет, Говнокава? — Ты без меня будешь несчастен, — ответил Тоору, распахнув глаза, когда салон через заднее стекло осветило яркими фарами эвакуатора. — Я — свет твоей жизни. — Ты — спущенное колесо на моей машине, — сказал Хаджиме, снова отпихнув Тоору, и в этот раз Тоору не стал сопротивляться. — Будешь платить за ремонт, если еще хоть раз повредишь машину. — Значит, ты продолжишь со мной практиковаться? — Да, — сказал Хаджиме. — Ты же знаешь, что да. — Он усмехнулся. — Ты каким-то образом постоянно завлекаешь меня делать то, что тебе хочется. — Это потому, что ты меня любишь, — беспечно произнес Тоору, когда Хаджиме открыл дверь, собираясь поздороваться с водителем эвакуатора, и Хаджиме замер на долю секунды, а затем вышел из машины, ничего не ответив.