Райские птички

Элизабет Неделю спустя Мы ужинали. Не разговаривали. Но для нас это не было чем-то необычным. Необычным было поведение Лукьяна. Он казался… встревоженным. Он вернулся почти таким же, каким ушел. Его взгляд был немного жестче, наше молчание длилось дольше. Наши любовные ласки стали более безжалостными, жестокими и почти отчаянными. Это было неплохо. Но будто с каждым днем к нам что-то приближалось. Словно шел отсчет, как долго я буду позволять своему разуму запирать себя в этом месте. Создавалось впечатление, что мир вот-вот обрушится на меня, независимо от того, буду я находиться в этих четырех стенах или нет. Сегодняшняя ночь ничем не отличалась. Это было через неделю после того, как Лукьян приехал домой. Первый день мы провели в постели. На следующий день мы тренировались, но он нападал мягче из-за моего окоченевшего и покрытого синяками тела, вызванных его яростными прикосновениями прошлой ночью. К концу недели мы вернулись к привычному распорядку дня, но он заметно отсутствовал, говоря только, что у него «есть дела». Сегодня вечером до сих пор было неуютно. Во всяком случае, больше, чем раньше. Хотя это выдавали лишь мельчайшие детали. То, как он постукивал пальцем по столешнице, то поднимая, то опуская нож и вилку. Он отрывисто смотрел на меня, а не пристально, как обычно. Это нервировало. Наконец я отложила нож и вилку. — Ладно, выкладывай, — скомандовала я. — Что? Я закатила глаза. — Ты наемный убийца, Лукьян. Ты не можешь притворяться невинным, — сухо сказала я. Он сложил руки вместе и наклонился вперед, так что его локти коснулись стола. Я удивленно приподняла бровь. Лукьян, мой Лукьян, тот, кто нарушил все правила, установленные людьми, которым нужно иметь человечность, – он был приверженцем застольных манер. Мечта моего учителя исправительной школы. Он знал, как правильно пользоваться вилками и как складывать салфетку. Он заметил мою изогнутую бровь, потому что замечал все. — Я ошибся, — сказал он. Я сама подалась вперед. — А я то думаю, почему здесь очень холодно. Ад замерз. Уголок его рта дернулся. Но никакой улыбки. За все время, что мы были вместе, я не видела его улыбки. И не была уверена, что когда-нибудь увижу за свою жизнь. Кто знает, сколько она продлится. — Да, я понимаю, что тебя позабавило мое заявление, учитывая твои прежние насмешки, когда ты думала, что я знаю все, — сухо сказал он. — Но, к моей чести, я правда много чего знаю. — Но не всё? — невинно спросила я, широко раскрыв глаза. Другой уголок рта дернулся. Это можно было бы назвать дразнящей улыбкой, если бы не страх в его глазах. — Не всё, — согласился он. — Ну, ты еще молод. Есть время, — поддразнила я. Он пару раз моргнул. — Время есть, — согласился он. — Для других вещей. За этими словами скрывался еще один смысл, который я просто стеснялась уловить. — Сейчас самое время признать, что я был не прав в одном разговоре, который мы вели за этим самым столом, — он взглянул на дерево, словно оно могло хранить воспоминания. Потом снова посмотрел на меня. — Однажды ты сказала мне, что знание – это сила. Я возразил. И это было неправильно. Имея дело с любым противником, с любым врагом, я побеждаю его и узнаю о нем все. Больше, чем они сами о себе знают. Я терпелив. Я наблюдателен. Настороженный. И когда я думаю, что у меня достаточно информации, я все равно смотрю и жду еще немного. — Как ты поступил со мной? — спросила я, все еще чувствуя укол прошлого, но не такой болезненный, так как знала, что если бы не наше прошлое, у нас не было бы этого настоящего. Он коротко кивнул. — Но тогда я тоже ошибался. Я всю жизнь буду тебя изучать. И этого будет недостаточно. Меня это не удовлетворит. Ты – вечный источник, Элизабет. Никогда не наступит конец. Я тяжело вздохнула от его слов, от легкости, с которой он их произнес, и от нежного проблеска тепла за ними. Даже когда он сказал, что любит меня, мне пришлось поднапрячься, чтобы найти в этой фразе тепло. Он не дал мне времени, чтобы теплота меня заполнила. — Когда я все знаю или думаю, что знаю, тогда я и наношу удар, побеждаю своего врага, — продолжал он бесстрастным и ледяным тоном. — Именно это я и должен был сделать со своим злейшим врагом. Я ждала. Он не произнес ни слова. — И твой самый большой враг…? — Ты, — сказал он. — Точнее, та часть тебя, которая все еще позволяет твоей жизни и боли управлять тобой. Та часть, которая означает, что внешний мир потерян. Я замерла. Я не знала, почему меня это так ранило. — Мне нужно узнать об этой части все: откуда она берется, чем питается. Чтобы победить. Уничтожить. Я сказал, что ты единственная, кто в конечном счете может это сделать, и я все еще согласен, — он помолчал. — Это не значит, что я не могу помочь. Я сглотнула. — Так и есть. Я просто… Он поднял руку. — Я не хочу больше унижать себя из-за слабости, — перебил он. — Хватит с нас этого, — он встал, формально застегивая пиджак. Я была права, мой учитель этикета не обратил бы внимания на убийцу. — У меня есть кое-что для тебя, — сказал он. Я восприняла это как приглашение и встала. Молча позволила ему вести меня вниз, в подвал. В основном потому, что я не хотела говорить, потому что боялась того, что он еще скажет. С чем мне предстояло столкнуться. — В последний раз, когда ты привел меня сюда, тут был мой муж, окровавленный и связанный, — заметила я, когда мы спускались по лестнице. — Мне ожидать чего-то подобного? Он ответил не сразу, подождав, пока мы спустимся вниз, пока его рука не сомкнулась на дверной ручке, он повернулся ко мне лицом. Я чуть не споткнулась на последней ступеньке, если бы Лукьян не удержал меня свободной рукой. Я споткнулась из-за объема эмоций на лице Лукьяна. Я мельком заметила что-то похожее на нервы на его обычно непоколебимой внешности. И что-то похожее на тепло. Что-то, что успело распространиться на мои кости. — Нет, не совсем, — сказал он. — По крайней мере, я так не думаю. Хотя можешь убить меня, если что-то пойдет не по плану. И есть большая вероятность того, что все пойдет не по плану, — его хватка на моей руке усилилась. — Обычно я не рискую. Но выигрыш того стоит, — еще одна пауза и скрип поворачивающейся дверной ручки. — Расплата – это ты. Я не успела ответить, спросить его, кто украл моего холодного расчетливого любовника и заменил его этим чуть более теплым, но не менее расчетливым, потому что у меня перехватило дыхание. В буквальном смысле. Мое сердце даже перестало биться. То, что всего несколько дней назад было голой и пустой комнатой, полной смерти и пятен крови, стало… чем-то совершенно другим. Мой рот быстро открывался и закрывался, пытаясь попеременно говорить и получать кислород. Лукьян потянул меня за руку, и от шока я позволила себя вести. Я стояла посреди всего этого, прежде чем мой мозг дал мне шанс запаниковать. Но паника подкралась. Мое сердцебиение стучало в горле так, что я чуть не задохнулась. Страх и тревога затуманили зрение. Сильная боль в ладони вернула меня обратно. Я посмотрела на Лукьяна. — Ты все еще внутри, — заверил он меня. Я с удивлением и ужасом огляделась. — Как? — выдохнула я. Он не ответил. Потолок и несколько признаков бетонной стены дали понять, что я все еще внутри. Я не на улице. Я была словно в саду. Вплоть до каждого цветка, который я рассматривала из окна, густой кустарник, все это окружало меня. Не хватало только свежего уличного воздуха. Даже затхлый и слегка влажный воздух подвала был заглушен запахом цветов, листьев, грязи. Жизни. Я подпрыгнула, когда что-то пролетело над моей головой. Лукьян снова сжал мою руку, и его глаза остановились на том месте, где красочная птица села на маленький скворечник на дереве, который доходил потолка. Наверное, он был в горшке, потому что тут не было почвы, но кустарники всё скрывали. Логика и страх боролись в моем мозгу, не зная, паниковать или расслабляться. Все было как будто снаружи, а вроде и нет. — Я не мог заказать что-нибудь редкое, как мне хотелось, в столь поздний срок, — сказал Лукьян, не сводя глаз с крылатого существа. — Смерть – это совсем другая история, — он перевел взгляд на меня. — Но сейчас нам не нужна смерть. То, что мы сделали в этой комнате, не сработало. Он посмотрел вниз, на пол, который теперь был покрыт травой, как будто видел под ней пятна смерти. — Ну, сработало, — поправился он. — До определенного момента. Но недостаточно хорошо. Ты – не я, Элизабет. Ты не можешь научиться жить с чистой смертью, — он помолчал. — Может быть, и я тоже. Чирикнула птица, и его взгляд устремился туда, где она раздувала грудь, требуя внимания. — Может нам нужно было убедиться, что мертвые – не единственные существа, которые могут жить в этих стенах. Я зачарованно продолжала смотреть, как птица грызет семечки в своем домике. Лукьян был прав. Тут была жизнь, а раньше смерть. Я чувствовала себя живой в этом саду, который даже не был садом. Паника все еще присутствовала, потому что части моего мозга не могли понять то, что я действительно была в безопасности внутри. Но я никогда по-настоящему не буду в безопасности. Я создала себе эту иллюзию, думала, так преодолею страх. И думала, так чувство вины меня не убьет. — В данный момент было бы полезно, если бы ты что-нибудь сказала, — заметил Лукьян ровным, но все еще полным беспокойства голосом. Я взглянула на него. Черты лица пустые, но все равно что-то выгравировано. Моя рука потянулась к его подбородку, с нежностью сжимая. Не думала, что я способна на нежность. Но он просто стоял, принимая это. — Я не знаю, что сказать, — прошептала я со слезами на глазах. Он прочистил горло. — Мой риск окупился. Я приподнялась на цыпочки, прижимаясь к его губам. — Твой риск окупился, — прошептала я ему в губы.

***

Неделю спустя Я сидела в мертвой комнате. На коленях у меня лежала раскрытая книга – моя любимая, на самом деле, – но соблазнительные и ужасающие слова на странице меня не привлекали. Разум был где-то далеко. Мой мозг искал то темное и зловещее место, куда Лукьян удалился в последние дни. Можно было бы не обращать внимание, он часто это делал. Но сейчас все было по-другому. Воздух пах бурей, дразня тем фактом, что я не могу контролировать то, что надвигается, и не знаю, насколько это будет плохо. Разорвет в клочья или я вытерплю? Я пыталась отвлечься на сад в подвале. Я сидела там часами, медитируя, привыкая к ощущению жизни, окружающей меня, пытаясь дать ей посеять семена мертвых, которых я лелеяла в течение многих лет. Я делала это, потому что была в ужасе. В ужасе от того, что я прикована к этому дому, а он был необъяснимо прикован ко мне. В те дни я сражалась в битвах, молча ведя войну против самой себя. Против того, что держало меня в страхе перед миром, который не причинил бы больше боли, чем я уже испытала. Я активно общалась с людьми на сайте, на котором раньше только скрывалась. Я разговаривала с людьми. Это было тяжело, мучительно, но как-то помогло. Хотя мне пришлось притвориться, что я хорошо реагирую на скандирование «ты можешь это сделать». Несмотря на это, я находила какое-то утешение в безликих незнакомцах, попавших в паутину собственных слабостей. Я читала книги, стоявшие на полке «психологии», к которым раньше боялась прикасаться. Это означало бы, что мне нужна помощь. Раньше я этого не делала. Я хотела провалиться сквозь половицы в этом доме и гнить рядом с деревом, пока от меня не останется ничего. Теперь мне хотелось чего-то другого. Помощи. Но именно просьба о помощи отнимала больше всего сил. Увядать в своих страданиях было легче. Если Лукьян и заметил мое оживление – а он замечал все, – то никак это не прокомментировал. Было еще больнее. Вот почему я пришла к комфорту мертвых и красивых вещей, надеясь, что они могут предложить что-то. Но они были мертвы. Мертвые не предлагали ничего, кроме отражения худших страхов живых. Я сидела. Он едва удостоил меня взглядом, когда вошел в комнату, прежде чем направиться к рамке. Мне было бы больно, если бы я не знала его лучше. Если бы я не чувствовала силу и близость в этом коротком, но разрушающем душу взгляде. Я научилась обращать особое внимание на птиц в такие моменты, как этот, моменты, задерживающиеся на краю чего-то. Воздух сгустился от приближающейся грозы. — Часто самые непримечательные вещи оказываются самыми необычными, — сказал он. Птица внутри рамы действительно терялась на фоне красоты и цвета остальных. Она была невелика, особенно если учесть, что по бокам были две большие птицы с широкими размахами крыльев. Перья – грязно-коричневые, смешанные с черными и серыми, почти как тигровые полосы. — Новокаледонский совенок-козодой, — сказал он, когда мои глаза закончили бегать по нему. — Об этом существе мало что известно, даже то, как звучит его голос. В мире известно всего два экземпляра, — он пробежал глазами по стеклу. — Мне потребовалось пять лет, чтобы наконец приобрести одну птицу. Она неуловима для всех, кто ее ищет. Некоторые исследователи сомневаются, что этот вид все еще существует, уже десять лет прошло со времен исследований. Он повернулся ко мне. — Я приобрел ее всего за полгода до того, как… приобрел тебя, — продолжал он. Я не собиралась с этим спорить. В каком-то смысле он правда меня приобрел. Я была точно такой же, как эти прекрасные существа, за исключением того, что я не была красивой, и моя клетка немного больше. Под взглядом Лукьяна я как-то ожила и осталась мертвой одновременно. — Возможно, что этот вид вымер, потому что я решил забрать это единственное существо, — он на мгновение оглянулся. — Может быть. Но, видишь ли, мне это было необходимо. Потому что это было нечто, чем мир никогда не обладал. Ничего не знал. Для всех это было загадкой. Одна из самых редких вещей на планете. Он сделал шаг вперед, я встала, книга на коленях упала к моим ногам. Я сделала это, потому что он преследовал меня, как будто собирался раздавить своими объятиями. Я встала не для того, чтобы избежать этого, а чтобы приветствовать. Но он резко остановился. Это небольшое расстояние, эта определенная остановка были первым ветерком, мягким, но определенным, признаком бури, которая вот-вот разразится в этой комнате. Прорвется сквозь меня. — Интересно, что полгода спустя я решил не стирать с лица земли самую редкую, самую загадочную и замечательную вещь. Я знал, что убить тебя будет ошибкой, потому что тогда я не удовлетворил бы свою потребность узнать что-то непостижимое для всего остального на этой планете, кроме меня. Ветерок усилился. — Не убить тебя, – это было самое важное решение, которое я когда-либо принимал, Элизабет, — заявил он, словно желая закрепить слова в моей душе. Это было еще не все. Я знала это. Мое тело напряглось. Но этого будет недостаточно, чтобы выдержать шторм. Его глаза не отрывались от моих. — В начале этого… — он замолчал, словно не был готов произнести слова. Ужас змеей обвился вокруг моего горла. Вокруг сердца. — Я позволил тебе кое-что предположить, — продолжал он, потом замолчал. — Предположить что? — подсказала я. — Личность человека, ответственного за контракт, — сказал он. Змея сжалась еще крепче. — Кристофер, — уточнила я. — Это был он. Больше никто не мог. Я недостаточно важна для других… — я наблюдала за его глазами, приходя к ужасному выводу. — Ты солгал мне? Он наблюдал за мной. Услышал боль в моем голосе. — Нет, я позволил тебе предположить, что ложь – это правда. Я усмехнулась. — В обмане нет ни подзаголовков, ни лазеек, Лукьян. Это все равно обман, неважно каким способом. Он посмотрел вниз, выглядя почти… стыдливо? Нет, виновато. — Я не возражаю, — тихо сказал он. — Но вначале мне было проще позволить тебе принять то, что ты хочешь, потому что я не планировал, что ты будешь рядом так долго, чтобы узнать правду. Меня не задели ни его слова, ни его деловой тон. Но именно эта вина, эта эмоция, запечатленная на его лице, заставила меня напрячься. Потому что я знала, что мне будет больно. Скоро. Если Лукьян выдавал хоть каплю вины, этот обман, скорее всего, уничтожит меня. — А после? — подсказала я. — После того, как стало ясно, что я останусь? Куда же тогда делась правда, Лукьян? — я не спрашивала эту правду, потому что не была к ней готова. Мне нужна была изоляция «почему», прежде чем я доберусь до «кто». — Потому что если бы ты узнала правду, то не осталась бы, — сказал он. — Я не хотел, чтобы эта правда обременяла нас. Обременяла тебя. Я поджала губы. — Значит, вместо этого ты отягощал меня ложью, а я отдавала тебе всю себя? Он сжал кулак. — Это была ошибка. Напитанная моими чувствами к тебе. Моей любовью к тебе. У меня перехватило дыхание. — Ну, значит ошибки, совершенные во имя любви, – это нормально, — сказала я с сарказмом в голосе. Он не ответил, только сжал кулаки. — Так кто же виноват, Лукьян? — я задала вопрос, на который не хотела получить ответа. — Я, — быстро ответил он, как будто это было бы не так больно. Мое сердце остановилось. — Ты? — я поперхнулась. — Но ты даже не знал меня. Он кивнул. — Я не знал тебя лично, но знал, кто ты. Знал, что ты – бывшая жена Кристофера Атертона, — он помолчал. — И моя семья тоже знала, что он не возьмет другую жену, пока жива его нынешняя. — О нет, — поправила я. — Я бы не назвала тот период жизнью. Он не двигался, но продолжал говорить. — Да, но мы знали, что Кристофер еще не закончил с тобой. Он строил… планы. Слова ударили меня, как ножи. Как пули. Разрывая плоть, раны, которые только что покрылись струпьями после гноения в течение многих лет. Мне не нужно было спрашивать Лукьяна о деталях этих планов. Я знала. Следы, покрывающие мое тело, знали. Он смотрел на меня пристально, даже пристальнее, чем его обычный Лукьяновский взгляд, как будто боялся, что скелет Кристофера может ворваться в дверь и вырвать мое сердце из груди. Ему не стоило волноваться – Лукьян с этим отлично справлялся. — Он был близок к осуществлению этих планов, и это не помогало нашим интересам, — сказал он. Я прикусила губу. — Каковы ваши интересы? — Посадить рядом с ним мою младшую сестру, — сказал он. — Дать ему новую жену. Я сглотнула. — Понимаю. Его глаза блестели, лед таял в них, показывая мне человека внутри монстра. Слишком поздно. Слишком поздно. Все его тело напряжено. Не эта гранитная манера держаться, как обычно, а неуклюже напряженно, как будто он не знал, что делать со своими конечностями. Он чего-то ждал. Может быть, больше вопросов от меня, больше реакции, чем пустой фасад, который скрывал кричащую боль внутри меня. Он ничего не получит. Он уже забрал все, и этими словами забрал у меня то, о чем я даже не подозревала. — У меня нет никаких отношений с семьей, кроме тех, которые я вынужден иметь. Я в долгу перед ними, но не питаю к ним никакой привязанности, — сказал он, как будто это могло как-то улучшить ситуацию. Он не любил свою семью, но работал с ними, чтобы разрушить мои руины жизни. — Мы с ними работаем вместе, чтобы получить власть. Раньше это меня не очень беспокоило. Речь шла только о проблемах и их решении. — И то, что твоя младшая сестренка пойдет к психопату, – решение конкретной проблемы? — прошипела я. У меня зачесались ладони. — Да, — сказал он. — И не утруждай себя мыслью, что она слаба и позволит себе стать жертвой. Она знала, во что ввязывается. Я кивнула, переживая за его безликую сестру, которую я ненавидела без всякой логики. — Да, значит, ты должен был устранить старую жертву? Он коротко кивнул. — А… значит она была готова к насилию? Изнасилованию? Разрушению? — я сделала паузу. — Хотя, о чем я говорю, конечно, была готова. Потому что ты следил за мной, пока все это происходило. Пока он делал это со мной. Да? Я была уверена в ответе, потому что была уверена в том, каким человеком является Лукьян. Он должен знать своего врага. Но я все равно надеялась, молилась богу о другом ответе. Хотела, чтобы из него вышел какой-то герой. Но это все неправильно. Ведь я влюбилась в этого негодяя и должна быть готова к тому, что он поступит как злодей и уничтожит меня. — Да, — сказал он голосом, которым произносил это единственное слово болью. Я не двигалась. Он почти отчаянно вглядывался в мое лицо, ища что-то. Может быть, какое-то понимание. Прощение. Какую-то мягкость, какую-то нежность. Возможно, я влюбилась в этого негодяя. Он был и всегда будет таким. Возможно, он влюбился в жертву. Но я уже не такая. Я стала закоренелым монстром, в которого он меня превратил. Так что он не получит прощения. — Я тебя не видел, — сказал он. — Я ни разу не видел тебя, пока ты была его женой. Я подняла бровь. — Разве бы это что-нибудь изменило? — спросила я, ковыряясь в его оправданиях, которые ковырялись в моей плоти. Он стиснул зубы. — Нет, — признался он. Я кивнула, но ничего не сказала. Это заставило его продолжать, потому что стало очевидно, что он не был доволен тишиной, наступившей после разбитого сердца. — Моя семья очень похожа на твою, Элизабет. Мой отец – прямой потомок людей, которые основали мой родной город своей кровью, болью и страданиями. Кровь, боль и страдания были в нашей крови. Они затвердели, и с течением поколений стали хуже. Мой отец сделал все хуже. У него везде были дела, друзья, связи. Не спрашивай, как, потому что до сих пор, со всеми имеющимися в моем распоряжении ресурсами, я не могу точно определить, как он это сделал. Он смотрел на меня, ждал. И снова я ничего ему не дала. — Но не важно, как, — продолжал он. — Это то, что есть. Мы, русские, живем этим. Мы живем, как волки, воем, как волки. Это популярная русская идиома. Моя семья – хищники, плотоядные. Но все же вьючные животные. Даже меня как-то тянет к ним, несмотря на мое стремление к одиночеству. Он наблюдал за реакцией. Я ему ничего не дала. — Мой отец поставил задачи перед каждым из нас, чтобы достичь цели. Власть – конечная цель. И побег с родины, конечно. Это наша родная земля, и она нас сотворила, но отец презирал ее. Моя задача состояла в том, чтобы сначала приехать сюда, посвататься и жениться на заранее выбранной женщине. Мое сердце пропустило удар. — Женщине со связями, которыми мог бы воспользоваться мой отец, — голос Лукьяна слегка смягчился, как будто он заметил перемену в моем сердцебиении. Но это не повлияло на эффект его следующих слов. — Я так и сделал. Это было не трудно. Она была привлекательной и опасной женщиной. Смерть следовала за ней по пятам. Мне нечего больше сказать, кроме того, что я был верным вьючным животным, — он помолчал. — И я выполнил свою задачу. Ее семья имела связи с нужными людьми в американском правительстве. Мы получили гражданство, а потом наше прошлое быстро стерли. Во всяком случае, официально. Я выполнил свою задачу. Отец не спускал глаз с моей жены. Я наконец-то увидел ее такой, какая она есть, и охотно отдал ему, даже с радостью. Конечно, я должен был официально остаться женатым, как и было частью плана. А отец – с матерью, по крайней мере, на показ. Для меня это не имеет значения. Мне не терпелось спросить, почему. Почему его мать, без споров и борьбы, просто приняла эту жизнь, которую ей навязали. Это не сломало ее? Ее муж так легко отшвырнул ее в сторону, но заставил там стоять, не отпуская? Или она уже была сломана? Неужели ей все равно? У нее, как у сына, ледяное сердце? Но, с другой стороны, это не имело особого значения. Женщины с холодным сердцем и женщины с разбитым сердцем – почти одно и то же. Они жили с болью, терпели ее, потому что по-другому никак. Другого выбора не было. — Я отстранился от плана, от стаи. Но, конечно, у него вся власть. У нее власть. Она дала ему инструменты, чтобы он играл на мне. И у меня нет реальных сомнений в том, кто по правде обладает властью. Вот я и помог. Мне рассказали проблему моего отца, и я предложил решение. Я никогда в жизни не слышала, чтобы он так много говорил. Никогда в жизни мне так не хотелось отрезать ему язык. — Ты, или, точнее, твоя смерть была решением. Это был довольно простой план. Никаких осложнений. Пока все не изменилось. Пока ты не изменила все. Я выслушала всю историю без единой реакции. Ни единого вздоха, ни проклятия, ни крика. Ничего. Я подождала, пока он произнес последние слова, а потом еще долго ждала, пока эти слова не успокоились, разрывая мои внутренности и плоть, ища место, чтобы поселиться внутри. — Ну и что теперь? — недоуменно спросила я. Он вздрогнул. На самом деле вздрогнул от моего мертвого и пустого тона. Это был голос трупа. Если бы мертвые могли говорить. — Что теперь? — повторил он, явно потрясенный моим ответом. Я кивнула. — Да, что из этого следует? — спросила я. — Теперь, когда ты успешно обманул меня, ты наконец-то выполнил свой контракт? Теперь, когда ты вскрыл меня, узнал, что внутри, разорвал на части, играл со мной и с каждым из моих сломанных кусочков. Теперь ты наконец убьешь меня? Это какая-то долгая игра, даже для тебя. Эффективная, конечно. Думаю, я не ожидала ничего меньшего. Ты же предан своей работе. — Ты н-не… — он запнулся, что было так непохоже на Лукьяна. Но я его не знала. Я знала то, что он показывал. — Ты перестала быть моей работой в ту минуту, когда наклонилась и включила лампу, вместо того чтобы закричать, когда я стоял в твоей спальне. Когда ты приглашала смерть своими глазами. Именно тогда ты перестала быть работой и стала жизнью. Моей жизнью. — Ох, да ладно, — прошипела я, гнев скрывал то, как дрожал мой голос. — Мне сейчас не нужны пустые слова. Твоя миссия выполнена. Это будет пуля в голову? — спросила я непринужденно. — Или перережешь мне горло и будешь смотреть, как я истекаю кровью, как зарезанная свинья? С другой стороны, ты смотришь, как я истекаю кровью с того момента, как вошел в мой дом много месяцев назад. Так что, возможно, остановишься на удушье. Тебе нравится придушивать меня в постели. Может быть, на этот раз ты не остановишься. Я расхаживала по комнате, испытывая непреодолимое желание сбросить все рамы и уничтожить их, как он уничтожил меня. — Еще так поэтичнее, — задумчиво произнесла я. — Если мне можно выбирать, то я хочу именно так, — я вопросительно посмотрела на него. — Если я имею право на просьбу. Ты разрешишь мне, нет? Но, думаю, в конце концов это не будет иметь значения. Потому что я буду мертва, и насрать, как это случилось, потому что мертвый – все равно мертвый, да? Он уставился на меня, откровенно разинув рот. Это не было отвисшей челюстью, непривлекательным выражением, как у других людей. Его рот едва приоткрылся, глаза чуть расширились, но вся его аура излучала человеческую беспомощность. Он открыл рот, как будто хотел возразить своим собственным словам, как будто хотел возразить природе. Затем снова закрыл его. — Мертвый все равно мертвый, — сказал он наконец, голосом чуть более хриплым. Эхо слов звенело в моих ушах, когда они снова погрузились в мертвую пустоту между нами. — Это был просто еще один риск? — спросила я спокойнее, чем чувствовала. — С тобой все рискованно, — сказал Лукьян. В этот момент не было никакой победы. Не будет побед и в последующие мгновения. — Нет, ты сказал, что ты виноват в нападении, это был еще один эксперимент, чтобы проучить меня… да? — спросила я. Или, может быть, умоляла. — Ты хотел разозлить меня настолько, чтобы я забыла о всеохватывающей тени, нависшей над моей жизнью за последние полтора года, и просто выскочила на улицу, как капризный подросток? — Нет, — немедленно ответил он, не взвешивая свои слова, не подбирая идеальный ответ. — Признаюсь, это приходило мне в голову, но нет, это не был план, чтобы заставить тебя выйти. Если бы я знал, что так оно и будет, то, возможно, никогда бы тебе не рассказал правду. Я просто не думал об этом так глубоко. Я фыркнула. — Да, конечно. Человек, который анализирует каждый аспект своей жизни и всех, с кем он соприкасается – вплоть до садовника и уборщицы – просто не подумал об этом, — прошипела я. — Может, я и была дурой все это время, доверяя тебе, но я не идиотка. — Ты не дура и не идиотка, — ответил он. — Скорее, я. Его слова звучали правдиво, как и чувство вины, наполнявшее их. — Если тебе нужно сочувствие, ты смотришь не в ту сторону, — честно сказала я ему. Его взгляд был прикован к моему. — Мне ничего не нужно, кроме тебя. Я снова рассмеялась. — И разве это не смешно? Ведь это единственное, чего ты не получишь. Это была ложь. Но я все равно ушла.