Гермиона
В сам город они попадают легко, снова назвавшись придуманными именами, но в этот раз Смитов: Гермиона считает, что чем проще имя, тем сложнее их найти. Им выдают временные пропуска с некоторыми правилами: не появляться возле библиотек и музеев, приносить прибыль французским банкам, посещая рестораны и кафе, заниматься бизнесом и политикой, причем в строго регламентированных для этого местах. Нелегальный бизнес и торговля ценными бумагами приравниваются к особо тяжкому преступлению. Но все эти правила выветриваются у них из головы, стоит им только шагнуть внутрь города. Перед их глазами вырастают огромные стеклянные здания в сотню этажей, над их головой летают невероятные птицы, сделанные из стали, по улицам проносятся авто и скоростные трамваи, люди одеты строго по-деловому и держат в руках кожаные портфели. В воздухе пахнет бумагами и деньгами. Шагая вслед за Малфоем, Гермиона радуется, что они успели трансфигурировать одежду так, чтобы не отличаться от остальных, но ей ужасно некомфортно в этом строгом пальто с кучей пуговиц, шляпке, перчатках и высоких сапогах со шнуровкой. Малфой не сильно отличается от себя обычного, а вот свое отражение Гермиона разглядывает в каждом зеркале здания. Постепенно дома становятся ниже и ниже, пока они не переступают на земле какую-то желтую черту с красной надписью: «Марэ. Сердце Парижа. Берегись!» и не идут вперед, сразу теряясь среди узких улочек. Гермиона с удовольствием втягивает воздух, теперь пахнущий свежей выпечкой. Вот он, настоящий Париж! Драко останавливается на развилке и внимательно смотрит на уходящие в разные стороны четыре дороги. — Я боюсь использовать поисковое заклинание у всех на виду, — произносит он тихо. — Но Винда живет где-то здесь. Предлагаю ненадолго разделиться — район на вид безопасен — и поискать дом, на котором высечен герб: три розы на розовом кусте. Встречаемся здесь через пятнадцать минут. Шагая по неудобному булыжнику, Гермиона думает о том, что им нужно зачаровать монеты или зеркала, чтобы на всякий случай иметь связь друг с другом. Тогда ей было бы гораздо проще сказать Драко, где ее искать в этом чертовом Министерстве. — Не желаете заключить сделку, мисс? — справа от нее вдруг появляется какой-то мужчина во фраке и котелке. — У меня есть интересные предложения. Гермиона натянуто улыбается. — Нет, благодарю. — Первый день в Париже? — Да. — Не забудьте: вам нужно заключать сделки раз в неделю, иначе штрафа не избежать, — мужчина отдает честь и разочарованно вздыхает. — Удачи, мисс! Гермиона выдыхает, чувствуя, как вспотели ладони. По крайней мере в этом городе из нее не пытаются сделать тряпичную куклу. Она еще обходит два дома, держа развилку в поле зрения, и на одном из них — белоснежном, с типично серой крышей — замечает то, что они ищут: высеченный из камня щит, на щите — куст с тремя розами. По спине у нее пробегает холодок. — Что ты собираешься ей сказать? — шепчет Гермиона, поднимаясь вслед за Малфоем по широкой лестнице с изящными перилами. — Правду. Розье стара, но не глупа. Таким нельзя врать, — Малфой подносит палец к звонку. — И Мерлина ради, Грейнджер, не вздумай с порога вставать в позу. Предоставь все мне. Одно неосторожное слово — и мы вылетим отсюда ко всем дракклам. Гермиона сердито поджимает губы. Когда это Малфой научился вести переговоры? В школе он только и умел хвататься за палочку при любой возможной ситуации. — Продолжите пароль, — произносит старческий голос по ту сторону двери. — «Любовь — это роза»… Малфой несколько секунд раздумывает, постукивая пальцами по двери с массивной ручкой в виде головы льва. Потом решительно произносит: — …«каждый лепесток — иллюзия, каждый шип — реальность». — Верно, — произносит голос, и дверь неторопливо открывается. Гермиона приподнимает брови, пытаясь вспомнить, откуда эти вроде бы знакомые строки, но имя только крутится в голове как юла. Она входит вслед за Малфоем в обитую темно-зеленым бархатом полутемную прихожую, в которой приторно пахнет цветами. Гермиона переминается с ноги на ногу, на всякий случай держа руку в кармане, где лежит палочка. Мгновение спустя люстра на потолке оживает, загораясь десятком свечей. Винде Розье на вид действительно лет сто или, по меньшей мере, около того. Она хоть и слегка сгорблена, но все равно почти одного роста с Гермионой. Ее светло-серые, как у Малфоя, глаза изучают их внимательным, опытным взглядом. Темное платье такое длинное, что почти прикрывает лодыжки, и сшито на манер начала двадцатого века. Неглубокое декольте украшено жемчужной брошью. — Элиза, кофе в гостиную! Пройдемте, — она властно указывает на далекую комнату в голубых тонах в конце длинного коридора. — Сядьте и рассказывайте, что вы от меня хотите в эти дьявольские времена. Гермиона с отвращением садится на самый краешек стула с золотой резьбой и вопросительно смотрит на Малфоя. Тот едва заметно кивает и поворачивается к Винде. — Мы собираем руны, — произносит он спокойно, и Гермиона удивляется, откуда в нем берется эта уверенность. — Думаю, вы понимаете, о чем я говорю. Винда склоняет голову набок, и ее длинные серьги с крупным жемчугом плавно покачиваются. — Допустим, Драко. У тебя глаза такие, какие бывают только у семьи Розье. Я сразу поняла, кто ты. Продолжай, я слушаю. — Вам нравится мир за окном? — интересуется Малфой невозмутимо. — Я его ненавижу, — губы Винды складываются в ядовитую улыбку. — Сделки! Маггловские сделки. Магглы и их проклятые машины — в небе, на земле, на воде. Ненавижу их всем своим черным сердцем. Но гоблинская магия сильна, и я одна ничего не сделаю… Элиза, шевелись! Служанка — маленькая девочка лет десяти — торопливо вбегает в гостиную с подносом, на котором стоят серебряный кофейник, молочник и три чашки из такого тонкого фарфора, что Гермиона буквально осязает его изящную хрупкость. Девочка ставит поднос на столик и, поклонившись, убегает. — Одна руна у нас есть, — Малфой разливает кофе и протягивает чашку сперва Винде, потом Гермионе. — Остались еще шесть. Я знаю, что в Париже нужно обязательно заключить сделку. Так вот, мои условия: вы помогаете нам проникнуть в Лувр, а я помогу вам вернуть мир таким, каким он был раньше. Винда следит за каждым его движением. Гермиона почти уверена, что она сильнее Снейпа, сильнее МакГонагалл — всех, кого они знают. Их знания не помогут, если придется бежать. И она выдавливает из себя улыбку, но выходит лишь странная гримаса, отражение которой она видит в стеклянном буфете напротив себя. — Мы? — Винда осторожно насыпает ложку сахара в чашку и непринужденно размешивает. — Ты и грязнокровка? Гермиона выдерживает ее презрительный, полный пренебрежения взгляд и яростно задирает рукав. Винда несколько секунд разглядывает косые буквы, потом взмахивает рукой. — Какая пошлость. Кто проявил такое рвение? — Беллатриса Лестрейндж, — отчеканивает Гермиона с таким напором, что Малфой нервно вздрагивает. — Думаю, для нее было бы комплиментом узнать свою схожесть с вами. И разочарованием услышать, что она — лишь жалкое подобие. Винда самодовольно усмехается, морща старческие губы. — Дерзкая девчонка. Пей кофе и помалкивай. Лестрейнджи всегда были слабы. Лита Лестрейндж… Какой позор для семьи! Путаться с этим магозоологом… Гермиона уже собирается демонстративно отодвинуть чашку, но Малфой делает такие свирепые глаза, что она неохотно слушается. Кофе, впрочем, оказывается самым вкусным из тех, что она пила за прошедший год. Как бы им не намешали какой-нибудь отравы… — Где вы нашли первую руну? — требовательно спрашивает Винда, делая глоток. — В часовне Рослин. — А, — она дергает уголком губ. — Значит, вы знакомы с этим тюфяком Роджером. Подозреваю, что он помог вам попасть в Париж. Ла-Манш сейчас простыми смертными не пересекается. Драко кивает, глядя на нее выжидающе. Винда не торопится, наслаждаясь кофе и переводя цепкие серые глаза с одного гостя на другого. Потом она как бы невзначай спрашивает: — Как поживает Нарцисса? — Я не видел ее почти два месяца. — Будем надеяться, что она жива, — Винда переводит взгляд на Гермиону. — Я приму сделку, если грязнокровка поцелует мою руку в знак смирения. В ней слишком много гордости, а магглорожденные всегда должны знать свое место. Гермиона медленно поднимается со стула и выпрямляется. Что там говорила тетушка Мюриэл про плохую осанку? Малфой не дает ей ничего сказать, быстро вставая между ними. — Вы примете нашу сделку без этого условия, мадам. Я один из немногих ваших чистокровных родственников, кто остался в живых и может иметь наследников. Блэки мертвы, Розье закончатся на вас или на вашем племяннике, который, кажется, не жалует девушек, из Лестрейнджей выжил лишь Родольфус, но он вряд ли сможет иметь потомство после стольких лет в Азкабане. Есть еще Тедди Люпин, внук Андромеды Блэк, рожденный от оборотня. Не уверен, что вы будете рады его видеть. Грейнджер спасла мне жизнь, — Малфой достает из кармана гоблинский стилет. — Не отходила от меня ни на шаг. Я думаю, она заслужила некое уважение даже с вашей стороны. Винда приподнимает брови, увидев оружие, и требовательно протягивает руку. Малфой аккуратно кладет стилет на ее морщинистую ладонь. — Тебя этим ранили? — осведомляется она негромко. — Покажи. Малфой тут же задирает свитер и рубашку, показывая ей круглый затянувшийся рубец. Гермиона невпопад думает, что его снова нужно смазать заживляющей мазью, чтобы он понемногу рассасывался. — После гоблинского стилета не выживают, — Винда вертит стилет в пальцах, потом зло смотрит на Гермиону. — Впрочем, грязнокровки бывают не такими глупыми, какими я их обычно представляю. Будет тебе сделка, Драко. Вот моя подпись, возьми с этажерки чернильницу и перо и распишись. Элиза! Нож. Винда делает надрез на руке — и Малфой, отзеркаливая ее движение, протыкает свою ладонь тонким острием. Винда бормочет какие-то слова — как кажется Гермионе, на латыни — и смешивает их кровь. Спустя мгновение в окно стучат: Винда распахивает створку и отдает подлетевшей серебряной птице кусочек пергамента. — Чертовы магглы, будь они прокляты, — морщится она, и у Гермионы по спине пробегает холодок. — Я выделю вам две комнаты. И чтобы никаких пошлостей. Элиза вас проводит, и через час жду вас на обед. Гермиона от обеда категорически отказывается, оставаясь одна в темной комнате с синими обоями, мрачной и душной, как сама старость. Среди этого книга о Лувре выглядит оплотом света и добра, на некоторое время помогая ей забыть о том, что ее окружает. А потом она решает ненадолго прилечь. И вскрикивает от ужаса, едва приоткрыв плед, покрывающий кровать. — Что случилось, Грейнджер? — Малфой оказывается рядом спустя мгновение, и Гермиона указывает на белоснежное постельное белье, на котором кроваво-красными буквами то здесь, то там проступает слово «грязновкровка». — Мерлин святой… Гермиона бледнеет, и Малфой едва успевает догнать ее у самых двустворчатых дверей с вырезанными лотосами, чтобы она не смогла выбежать из комнаты. — Пусти меня немедленно, — сердито произносит она, пытаясь вырваться из его крепких объятий. — С меня хватит, Малфой. Я не собираюсь терпеть унижения, я ничем их не заслужила! Я почти два месяца хожу по лезвию ножа, а она… — Она чертовски старая и самим дьяволом забытая старуха, — успокаивающе произносит Малфой, обнимая ее еще сильнее. — И всеми силами старается дать тебе повод разозлиться. Ты выше этого, Грейнджер. Если я скажу, что для меня только ты достойна ста двадцати баллов у Флитвика, ты перестанешь биться, как раненая птица о дверцу клетки? Гермиона тяжело дышит, поворачиваясь к нему. Он смотрит на нее серьезно, и в его глазах нет ни капли насмешки. — Не нужно доказывать всему миру, что ты из себя представляешь, Грейнджер. Достаточно того, что это знаю я, Поттер, вся мерзкая семейка Уизли и преподаватели Хогвартса. Да даже Северус, хотя не признается в этом и под пыткой. У нас сейчас есть более важные дела. И он разжимает руки. Гермиона прикрывает глаза, выдыхая и пытаясь вспомнить, когда она испытывала такую яростью последний раз. Пожалуй, когда Сивый напал на Лаванду. А может быть, когда Сириус упал в Арку. Ее дурацкое обостренное чувство справедливости не должно испортить их поиск — в этом Малфой прав. И Гермиона делает несколько глубоких вдохов и выдохов. А потом взмахом палочки меняет цвет белья на нежно-голубой. — Мне удалось кое-что выяснить, — делится Малфой, когда они выходят в широкий и длинный коридор, чтобы не нарушать правила. — Лувр в десяти минутах пешком отсюда, и он действительно хорошо запечатан. Винда даст нам какой-то порошок, который нейтрализует действие заклинания, но придется поторопиться. Гермиона кивает, с любопытством рассматривая портреты в темно-золотых рамах, украшающие стены. На первых из них, датированных еще шестнадцатым веком, гордые, породистые лица мужчин и женщин в одежде своей эпохи, на последнем — темноволосая красавица с серыми глазами, в синем платье. Гермиона всматривается в ее лицо несколько долгих мгновений. — Бывают женщины со страшной красотой, — замечает она тихо. — Я даже не могу представить, сколько силы они имеют в дополнение к магии. Очаровывать, сводить с ума, играть… Малфой пожимает плечами, равнодушно глядя на портрет. — Играть. Как точно сказано, Грейнджер. Не скажу за других, но я бы к такой и подойти бы не решился. Слишком много требовательности в глазах. И какого-то нездорового вызова. Даже не могу представить, кто решится быть спутником такой женщины. Хриплый голос раздается позади них: — Такие женщины сами выбирают себе спутника, но увы, этот выбор не всегда взаимен. Она выбрала Геллерта и проиграла. Гермиона изумленно переводит взгляд с портрета на Винду. Это же она — женщина на портрете! Страшная своей красотой, высокомерная и знающая себе цену. И теперь она — всего лишь сморщенная одинокая старуха, живущая взаперти, окруженная теми, кого она презирает. Знала ли об этом та, что она портрете? Вряд ли. — Каждый в Париже обязан заключить сделку, так что мне придется заключить ее и с грязнокровкой, чтобы не нарушить порядок, — Винда устало морщится. — В Лувре хранится одна драгоценная вещь, украденная из моей семьи. Золотая брошь с сапфирами, вплетенная в средневековую книгу. Принесешь мне ее — я помогу вам выбраться из Парижа. В противном случае вам придется иметь дело с жандармами. Гермиона насмешливо произносит: — Но вам придется смешивать свою кровь с моей. Не боитесь заразиться? Морщинистые губы Винды растягиваются в усмешку. — Мои руки однажды были по локоть в крови. Я в этой жизни давно ничего не боюсь. Тот, кто все потерял, не боится ни петли, ни огня, ни воды.Драко
Поздним вечером они составляют список самых ценных артефактов, в итоге получается около двадцати предметов. Драко все равно уверен в том, что руна не может храниться вот так просто, на поверхности, и в который раз сожалеет, что профессор Бабблинг мертва. Она могла бы значительно облегчить их жизнь своими знаниями о рунах. Они расходятся по своим комнатам около часа ночи, несмотря на то, что встать придется на рассвете. Драко снится мать, гуляющая в занесенном снегом саду мэнора среди умерших роз. Ее лицо печально, а в глазах — слезы. Драко хочется коснуться ее руки и спросить, что случилось, но его будят едва различимый стук в дверь и громкий шепот Грейнджер: — Малфой, это очень важно. С трудом открыв глаза, Драко откидывает одеяло и выходит в темный коридор, сонно смотрит на раскрасневшуюся Грейнджер. Напольные часы за ее спиной показывают два часа ночи. — Я сказала Гарри, что мы в Париже, и он услышал! — ее карие глаза возбужденно блестят. — Я представила себе, словно вокруг меня реальность, и произнесла «Легилименс!», и все сработало даже без палочки. Драко хмурится, не разделяя ее восторга. — И что ответил Поттер? — Ничего. Только улыбнулся и взъерошил волосы. — Ты рассказала про руны? Грейнджер отрицательно качает головой, и Драко выдыхает. Черт его знает, что происходит внутри Азкабана и кто еще может проникать в сны Поттера, кто может выуживать из него всю необходимую информацию. Чем меньше подробностей он знает, тем лучше. — Отлично, Грейнджер. Теперь я могу наконец пойти спать? Она раздраженно фыркает и, повернувшись к нему спиной, широким шагом возвращается в свою комнату. Драко некоторое время стоит в коридоре, оказавшись напротив портрета молодой Винды. Ее светлые глаза едва различимы в темноте, но смотрят на него пристально и любопытно. Драко никак не может понять: портреты в этом доме живые, как в Хогвартсе, и просто не хотят разговаривать, или обездвижены каким-то особым заклинанием. — Мы все разочарованы, — голос словно ударяет ему в спину, когда Драко уже поворачивается к дверям. — Мы разочарованы той, которая могла все, а теперь живет с выжженным сердцем. Они снова трансфигурируют одежду в деловые костюмы и выскальзывают на улочку, вымощенную старинным булыжником. Холодное январское солнце не греет, и небо кажется высоким и недосягаемым. Грейнджер шагает рядом, погруженная в свои мысли, и Драко два раза приходится ее окликать, чтобы она не прошла мимо нужного поворота. Настроения расспрашивать у него нет, и он в десятый раз сжимает в кармане «порошок для взлома», как назвала его Элиза, передавшая пакетик утром. Драко подозревает, что на самом деле — это настоящая черная магия. Что-то вроде обманки. Лувр огорожен высоким стеклянным забором, на котором карикатурно нарисовано все вперемешку: распятия, Мона Лиза, средневековые святые со смешными лицами — и все как один в нелепых, неприличных позах, с раскрытыми ртами и выпученными глазами. — Моментус! — произносит Драко, остановившись около маленькой дверцы, и все прохожие вокруг них на мгновение замирают. — Быстрее, Грейнджер! Они торопливо протискиваются сквозь стекло и оказываются по ту сторону забора. Сразу становится тихо и безмятежно. Стеклянная пирамида манит своей загадочностью. Драко вспоминается их последняя поездка сюда с матерью. Ему было, кажется, двенадцать. Мать купила им обоим шоколадное мороженое, а отец попросил сделать проходящего мимо волшебника колдографию. Она до сих пор где-то в мэноре — сожжена или утеряна. Драко вынимает из кармана пакетик с порошком и подбрасывает в воздух у двери. Полыхает зеленым, и Грейнджер осторожно произносит: — Алохомора… Дверь со скрипом распахивается внутрь, и ветер обрушивает им в лица пыль. Кашляя, Драко заходит вслед за Грейнджер, держа палочку наготове. Свет едва проникает сквозь плотные красные шторы, воздух в холле спертый и словно впитавший в себя вековые шедевры. Паркет покрыт слоем пыли, такая же пыль и паутина прикрывает скульптуры и картины. — Давай начнем с крыла Ришелье, — предлагает Грейнджер, останавливаясь в центральном зале, откуда галереи расходятся в разные стороны. — Мне кажется, там много всего важного. Думаю, у нас полно времени — день как минимум. Если что, сможем заночевать прямо здесь. Я попросила положить нам немного еды на всякий случай. Драко снова пропускает ее вперед и поднимается следом по небольшой лестнице. Они неторопливо проходят из одного зала в другой, внимательно осматривая помещения. Где-то посередине крыла дорогу им преграждает вылетевший из разбитого серванта боггарт. Он сначала оборачивается плачущей Гермионой, а затем мертвенно-бледной матерью, и Драко раздраженно произносит: «Ридикулюс!», и мать, улыбаясь, протягивает ему руку. — Люпин остался бы доволен, — бормочет Грейнджер, бросая на него косой взгляд, который Драко предпочитает не заметить. Сейчас не до этого. Может быть, попозже, когда они сядут отдыхать… — Стой! Драко замирает, не успев поставить ногу на следующий квадрат паркета, и вопросительно приподнимает брови. — Докси, — шепчет Грейнджер, прикладывая палец к губам и кивая на штору. — Слышишь жужжание? — Дьявол, — ругается Драко шепотом. — Попробуешь магическую сетку? На счет три. Раз, два… Давай! Он бросает оглушающее заклинание в докси, которое только пробуждает весь улей, подействовав лишь на трех, и Грейнджер ловко набрасывает на них сотворенную в воздухе серебристую сетку. Докси возмущенно пищат, но сетка пригвождает их к полу, не давая возможности пошевелиться, и Драко не без удовольствия смотрит на их жалкие попытки освободиться. Как полезно знать нужные заклинания! — …Выглядит так, словно мы на месте, — Грейнджер сдувает пыль с плана Лувра, который они взяли на стойке информации. — Вот, зал двести. Здесь должна быть скульптура, но, честно говоря, я не возлагаю на нее больших надежд. Драко заглядывает в первый зал. — Просто проверим каждый из подозреваемых артефактов: другого выбора нет. Боюсь, это действительно может занять больше времени, чем мы рассчитывали. Я и забыл, какой Лувр огромный изнутри. Мы с матерью посещали его два дня подряд, и то не все успели охватить. Больше всего матери нравилась «Кружевница» Вермеера. Я теперь забыл почему. Грейнджер легонько касается его плеча. — Ты еще сможешь ее спросить. В следующем зале они пристально рассматривают многочисленные Благовещения, запрестольные образы и снятия с креста, а также многочисленные фигуры королей и Святых дев. Драко вглядывается в каменные лица: некоторые из них словно живые, другие — грубые, со сбитыми руками и носами. — Ничего, — произносят они одновременно, встречаясь в конце третьего зала. Грейнджер пожимает плечами, но у них в списке еще полно артефактов, и они быстро переходят в другой зал. Посреди него стоит большая скульптура-надгробие, и Драко, быстро пробежав глазами табличку: «Погребение Филиппа Пота», огибает его справа, чтобы пройти вперед, к очередной скульптуре Святой Девы. — Малфой, — неуверенным шепотом произносит Грейнджер, и Драко сразу оборачивается. На его глазах восемь фигур, несущих рыцаря на погребение, опускают его на пол и поворачиваются к ним. В левых руках их — щиты со старинными гербами. Правыми они стремительно вытаскивают спрятанные под черными балахонами мечи. — Что будем делать? — Грейнджер отступает в противоположный угол, окружаемая тремя фигурами, Драко быстро окидывает взглядом тех, кто достался ему. — Как их обернуть обратно в камень? Меч, острый и вполне настоящий, сверкает в нескольких дюймах от его головы, и Драко вовремя отскакивает, но лезвие оставляет царапину на его щеке. Отступая вглубь зала, Драко пробует все, что успевает вспомнить, но оглушающее заклинание рыцарей не берет, а взрывающие не работают, откалывая от статуй лишь крошечные кусочки. — Шахматы! — кричит Грейнджер издалека. — Шахматы МакГонагалл! И взмахивает палочкой. Драко повторяет ее движение, и скоро обезглавленные рыцари падают навзничь, а потом рассыпаются на куски. Драко проводит рукой по лицу, стирая выступившую кровь, и наклоняется к поясняющей табличке, желая узнать, кто пытался их убить. — Чертовы бургундцы, — произносит Грейнджер возмущенно, стряхивая с себя крошки камня. — Разумеется, их двор был одним из самых процветающих в Европе, но они продали Жанну англичанам… Малфой, здесь ничего нет, нам нужно идти дальше. Изящные золотые часы показывают уже пять вечера, когда они еще раз проверяют залы со скульптурой и помечают их крестами на плане. Грейнджер предлагает сразу идти к картинам, а Драко упрямо стоит на том, что нужно передохнуть и хотя бы выпить чаю. После душных, пыльных комнат у него пересыхает в горле, царапина саднит, а перед глазами стоят улыбающиеся и глуповато-набожные лица святых. Он несколько раз зажмуривается и мотает головой, чтобы отогнать их образы. — Хорошо, — Грейнджер сдается, когда он демонстративно кашляет в кулак. — Только недолго, ладно? Мне почему-то неуютно в этом крыле, так и хочется поскорее отсюда выбраться. Малфой пожимает плечами, увлеченно поглощая сэндвич с курицей и запивая немного остывшим чаем из большого термоса. Как удачно Грейнджер придумала взять с собой еду. Еще неизвестно, сколько часов им придется искать руну. — Откуда эти стихотворные строки из пароля? — Грейнджер садится напротив и наливает чай в свою кружку. — Звучит знакомо, а автор никак не вспоминается. — Бодлер, «Цветы зла», — отзывается Драко, вспоминая, как первый раз открыл потрепанную книгу, которую нашел в домике, в который их выкинули гоблины. Он тогда успел немного ознакомиться с маггловской литературой, потому что от скуки можно было помереть. — Бодлер был волшебником, если ты не знала. Просто магглы гораздо охотнее разбирали его сборники, а на голом энтузиазме долго не проживешь. Пообедав, они направляются в следующее на очереди крыло — Денон, где собрана вся главная живопись. Залы здесь выглядят мрачнее, и Драко кажется, что люди с картин следят за ними, хотя портреты и пейзажи кажутся неподвижными. Грейнджер первая заходит в зал со средневековой живописью и останавливается перед самой первой картиной, сверяясь со списком. — Я бы не стал оставлять руну на таком уродце, — скептически замечает Драко, рассматривая бледное лицо Карла Седьмого. — Это у него, кажется, была прекрасная любовница? Представь, что Гойл начал бы встречаться с вейлой… Грейнджер смотрит на него укоризненно. — Гойл — тупица, и это его главный недостаток, а совсем не внешность. Карл Седьмой, конечно, никакой руны не хранит, и они идут дальше, к автопортрету Дюрера. Грейнджер тихонечко произносит: «Явись», и на картине вдруг вспыхивают синие буквы и тут же исчезают. — Малфой! — вскрикивает она, когда Драко уже радостно поднимает палочку. — Сзади! Протего! Невидимый щит отделяет их от призрака, появившегося за их спиной. Он высокий — выше Драко на голову — и одет в красный кафтан, с которого капает кровь. Призрак легко пробивает щит и хватает Драко за горло мокрыми от крови пальцами. Становится трудно дышать, и зал с картинами кружится перед глазами, и вместе с ними кружится испуганное лицо Грейнджер. Драко пытается ей напомнить о заклинании, которому их учила МакГонагалл, но призрак сжимает кулак чуть сильнее, и Драко падает на пыльный пол. Воздуха начинает не хватать, и Драко отчаянно наблюдает, как Грейнджер крутится возле них, что-то чертя палочкой в воздухе. Хватка призрака ослабевает, и Грейнджер с силой дергает Драко за руку, вытаскивая за пределы начерченного круга. Стоит им сделать несколько шагов назад, как ловушка начинает светиться желтоватым светом, и призрак, ударившись о желтое силовое поле, бешено ревет. Драко с облегчением проводит рукой по горлу и несколько минут с наслаждением дышит. — Вовремя, Грейнджер. Она смотрит на него взволнованно, и они оба оборачиваются к Дюреру. — Он охраняет картину, понимаешь? — ее шепот разносится в зале, и красный призрак снова ревет. — Это Жан-живодер, наемный убийца королевы Медичи. Я помню историю о нем: нам рассказывали ее во время первого посещения Франции. Но я думала, что он исчез после того, как дворец Екатерины сгорел… Драко с некоторым интересом разглядывает призрака. Их школьные привидения были абсолютно безобидны, а призраков-убийц он еще не встречал. Как им повезло, что по пути сюда они попали в Хогвартс. Если бы не заклинание ловушки, он был бы уже мертв. — Явись! — произносит Грейнджер дрожащим голосом, и картина вспыхивает синим светом, но никакой руны не появляется, лишь загадочные слова: «У Дамы есть пять чувств, впрочем, как и у всех». — У Дамы? — Драко морщится, переглядываясь с не менее озадаченной Грейнджер. — Дьявол, руна спрятана у какой-то Дамы? Их здесь не менее тысячи во всем музее. — Не забывай о пяти чувствах, — Грейнджер тут же вытаскивает маггловскую ручку и деловито переписывает подсказку в блокнот Гуссокл, открыв его с обратной стороны. — Наверняка это какие-то аллегории или что-то вроде того. Нам нужно прикинуть, какие Дамы смогут нам помочь. Придется пройтись по книге заново, и это займет некоторое время. Драко бросает косой взгляд на беснующегося внутри своего круга призрака. Теоретически, он не должен пробить защиту. Но в их мире ничего нельзя сказать наверняка. Тогда Драко переводит взгляд на настенные часы: они показывают семь вечера, и становится понятно, что выбраться из Лувра им сегодня уже не удастся. — Запечатаем это крыло и переночуем в крыле Сюлли, — решительно предлагает Грейнджер, обходя призрака стороной. — Я хочу поставить палатку как можно дальше от этого существа. Крыло Сюлли выглядит мирным и светлым, и они ставят палатку в дальних залах. Драко заглядывает в мужской туалет: вода в кранах по-прежнему бежит, но только холодная. И он набирает ее в большой походный чайник, врученный ему Грейнджер. Они снова накладывают все защитные заклинания вокруг палатки и наконец заходят внутрь. Тепло и уютно, хоть камин и невозможно разжечь. Грейнджер тут же принимается возиться с ужином, Драко же зачитывает ей возможные варианты картин и скульптур с Дамами, и Грейнджер то кивает согласно, включая Даму в список вероятных, то отрицательно качает головой. К полуночи у них набирается под сотню Мадонн, Дам и Дев в самых разных залах. Усталые, они садятся на кровати и смотрят друг на друга сонными глазами. И тогда Грейнджер вдруг говорит, нервно касаясь волос: — Я не хотела тебя показывать — думала, ты посмеешься или обидишься, — но я вчера почти не спала, все думала о Гарри, и вот — немножко вспомнила уроки рисования в школе. Я до двенадцати лет ходила на самые разные кружки в школе, пока не получила письмо, так что рука помнит, но художник из меня отвратительный. Драко молча разворачивает протянутый лист пергамента. С желтой страницы на него смотрит мать — как с той самой колдографии. Ее лицо чуть отличается от настоящего, и волосы нарисованы слегка небрежно, но выражение глаз — правдивое и живое. Он встает и прячет рисунок в карман пальто. — Спасибо, Грейнджер, — произносит он не оборачиваясь, и горло сдавливает от нахлынувшего желания увидеть мать. — Я не знаю, что нужно сказать. — О, ничего, — отзывается она торопливо. — Просто я буду рада, что хоть немножко смогла компенсировать то, что у тебя отняли. Драко заворачивается в одеяло, думая, что их палатка разбита в Лувре, а он за весь день не видел ни одной картины и ни одной скульптуры, которая задела бы его сердце так, как простой рисунок Грейнджер. Чтобы воспринимать искусство, нужны силы, а сил у него нет.Гермиона
В эту ночь ей не снится Гарри, только ожившие скульптуры, пытающиеся убить ее в каждом зале. Проснувшись в семь утра, Гермиона решает дождаться, пока встанет Малфой, потому что еще раз погружаться в кошмары не хочется. Она встает и, на цыпочках выйдя из спальни, занимается завтраком. Еды остается на сутки, может, больше, но чем скорее они найдут загадочную Даму и пять чувств, тем лучше. — Красный человек охраняет руну, значит, она не могла появиться раньше шестнадцатого века, потому что Жан-живодер жил при Екатерине Медичи, — Гермиона задумчиво намазывает джем на тосты. — А автопортрет Дюрера написан в 1453 году. Все сходится. — Странно, но ты не прыгаешь от радости, — скептически отзывается Малфой, наливая себе кофе. — Наверное, потому, что нам придется весь день лицезреть женские лица на картинах? Гермиона фыркает. — Буду прыгать, когда найдем руну. И кто его знает, какие еще опасности прячутся в этих пустынных залах. Не говоря уже о том, что мне нужно найти брошь для Розье. Даже не представляю, когда успею этим заняться. Малфой качает головой. — Забудь о броши, если хочешь остаться в живых. — Но я не могу проигнорировать сделку, — возражает она резонно. — Невыполненная сделка наказывается законом по местным правилам. Нас просто не выпустят из Парижа. Придется что-нибудь придумать. С сожалением сложив палатку, они держат палочки наготове, возвращаясь в крыло Ришелье. Первые комнаты не приносят успехов, и Гермиона решительно сворачивает в залы с нидерландской живописью, почти уверенная, что они могут найти ответ на знаменитейшей картине: «Мадонне Канцлера Ролена». Малфой же настаивает, что начать следует с Леонардо да Винчи. — Банальная идея, — заявляет Гермиона, глядя на него искоса. — Ты бы стал хранить тайну на самом известном полотне мира? — Насколько я помню по каталогу, есть еще «Мадонна в скалах», в ней двойное дно, — отзывается Малфой, отвечая взглядом на взгляд. — На всякий случай можно проверить. Гермиона пожимает плечами, глубоко внутри себя осознавая, что уже привыкла к этому странному, неправильному ритму жизни — и к Малфою рядом с собой. И она тоже совершенно не представляет, как вернется в привычную жизнь. — Явись! — произносит Гермиона тихо, останавливаясь перед картиной. — Есть! Но синий цвет показывает не руну, а слово: «Слух», и это слово только намекает на одно из пяти чувств. — А может быть, чувства разбросаны по отдельным картинам? — предполагает Малфой, когда они, расстроенные, уходят ни с чем от Леонардо да Винчи. — У тебя еще есть в списке портрет какой-то Габриэль д`Эстре, и она в соседнем зале. Заглянем туда? Гермиона отчаянно краснеет. — Я могу зайти одна, а ты пока посмотришь… — Грейнджер, обнаженные женщины не нанесут мне моральную травму, честное слизеринское, — отвечает он насмешливо, и Гермиона краснеет еще сильнее. — Брось, это же живопись, а не похабное приложение для мальчиков к журналу «Придира». — Есть такое приложение? — Гермиона приподнимает брови и хмурится. — Так вот что вечно читали Гойл с Крэббом. Я еще пыталась отобрать у них эту гадость. Слава Мерлину, что не отобрала. Портрет Габриэлы д`Эстре хранит надпись «Осязание», и Гермиона радостно улыбается. Пока что непонятно, как нужно складывать чувства, но во всяком случае, они точно на правильном пути. Следующие картины из списка удачи не приносят, и они с Малфоем садятся на пыльную скамью, чтобы немного отдохнуть и решить, куда отправиться дальше. Еще три картины, три чувства — и можно будет ломать голову над тем, на что они указывают. — Мне не нравится эта галерея, — Малфой останавливается в самом начале длинного коридора, из которого залы расходятся налево и направо. — Выглядит так зловеще, словно паркет провалится под ногами, стоит нам на него ступить. Гермиона задумчиво заправляет прядь волос за ухо, потом берет со столика статуэтку Гермеса и левитирует ее вперед. Сначала ничего не происходит, потом из стен вылетают зеленые лучи заклинаний, чуть дальше паркет действительно внезапно раскрывается, и под ним зияет бездна. Гермиона тут же вычерчивает красный крест на полу и разворачивается: — Есть и другие пути, но придется немного повредить интерьер… — Не время оправдываться, Грейнджер… — Малфой закатывает глаза, но в это мгновение Гермиона вскрикивает, вдруг заметив за его спиной страшную тварь, напоминающую то ли человека, то ли ящерицу. — Остолбеней! Тварь, вцепившаяся в его ногу, не хочет отпускать обед, который сам пришел к ней, и с силой тащит Малфоя за собой, петляя из стороны в сторону, в темный зал, полный человеческих костей. Они оба пытаются ударить в тварь заклинанием, но постоянно промахиваются из-за рваных движений, и в конце концов, улучив момент, Малфой выпаливает: — Бомбарда! Тварь тут же выпускает его из хватки, подлетая вверх, ее голова отрывается, а часть туловища разрывается на куски, и брызги обдают Малфоя и Гермиону с ног до головы. — Нельзя было избавиться от него менее кровавым способом? — интересуется она, оттирая кровь с руки и пытаясь найти внутри сумочки бинты и мазь. — Простого «Остолбеней» вполне бы хватило. Малфой с трудом поднимается на ноги и, хромая, с отвращением рассматривает погибшее существо. Его одежда — в пятнах крови, смешанной с грязью, и на лице — злость. — Грейнджер, это же чупакабра, — говорит он на полном серьезе, тыкая в оторванную голову ботинком. — И я даже знаю, кому она принадлежала. Гриндевальд возил с собой любимого питомца по имени Антони, если ты когда-нибудь об этом слышала. Дело ради общего блага закономерно провалилось, а чупакабре пришлось выживать в дьявольски холодном Париже, полном безумных дельцов. Гермиона смотрит на него недоверчиво. Питомец Гриндевальда? Здесь, в Лувре? Пока она разглядывает желтые, стекленеющие глаза существа, Малфой безуспешно пытается оттереть липкую кровь с плеча и рукавов, и его икра слегка кровоточит в месте укуса. Гермиона с трудом отрывает взгляд от погибшего существа и невозмутимо предлагает Малфою перевязать ногу. — Сначала доберемся до картины, — упрямо произносит он, хромая в сторону дверей. — Мы в шаге от этого чертового «Корабля дураков», и я не собираюсь тратить время на какие-то укусы. Еще неизвестно, что ждет нас дальше. Босх приносит им слово «Зрение», потому что люди на картины абсолютно слепы и глухи к тому, что происходит в окружающем их мире. Они плывут в никуда на своем крошечном корабле без направления, погруженные в мелочные заботы и дела. — Напоминает нас в начале пути, — Малфой кривит губы, указывая на персонажа на мачте, и Гермиона сердито толкает его локтем. — Зато они плывут и не знают ни черта ни о гоблинах, ни о смертях, ни об одиночестве. Гораздо проще быть тупым и приземленным, это, во всяком случае, дает тебе возможность радоваться всякой ерунде. Чем больше у тебя мозгов, тем больше разочарований. В его словах слышится горечь, и Гермионе хочется сжать его руку, показать, что он сейчас не один. Но Малфой, отворачиваясь от картины, замечает: — Предлагаю разделиться ненадолго. Если ты дашь мне бинты и мазь, я справлюсь с укусом сам. К счастью, чупакабры не ядовиты. Вот Винда удивится, когда узнает… Шагая к двери с эмблемой женщины, Гермиона думает о том, что одной Розье как раз бы нашлось достаточно яда, чтобы сделать ядовитым весь вид чупакабр, и не сдерживает улыбку от этой мысли. В туалете необычно просторно и темно, в матово-золотых кранах действительно течет вода, хоть и слабым напором. Гермиона долго умывает лицо и, найдя в сумочке щетку, приводит в порядок растрепавшиеся волосы. Из мутного зеркала на нее смотрит вполне привлекательная девушка, только под глазами виднеются синие круги. Однажды она выспится. Скорее всего когда им удастся покинуть Париж. Жаль! В другое время — летом или весной — она с удовольствием прошлась бы по набережным, поднялась на башню Нотр-Дама, прогулялась около Триумфальной арки, выпила кофе на Елисейских полях. В другом Париже, да. Возможно, ей еще это удастся. Гермиона толкает дверь, возвращаясь обратно в галерею. Они с Малфоем договорились встретиться в зале номер двадцать, это в пяти комнатах от нее, и она уже делает шаг к дверям с отколовшимся декором, как замечает в конце галереи мужскую фигуру. Несколько секунд тишина буквально звенит, а потом Гермиона требовательно произносит: — Покажись! Фигура в том конце галереи делает шаг и взмахом палочки зажигает светильники на стенах. — Гермиона? — знакомый голос колоколом отзывается в сердце. В том конце галереи стоит Рон.