Это война

РСФСР прихрамывая шел по холодному полу. Ступни ужасно гудели, отдаваясь неприятной болью. Старые раны на них еще не успели как следует затянуться, как приходилось их тревожить ходьбой по голому бетону. До этого Росс намеренно игнорировал любые болезненные ощущения своего измученного тела, полностью погрузившись в круговорот событий. Сделка с Рейхом. Разговор по душам с Аней. Мальчик боялся, что, увидев бледное лицо подруги, он утонет в апатии и ненависти к себе за то, что не смог уберечь самых дорогих, из хрупких и недолговечных, ему сокровищ. Но встреча с нежным Лютиком осчастливило его, став одним из самых светлых и теплых ощущений, что он смог почувствовать за последнее время. Рука инстинктивно сжала мятый край порванной футболки. На ней все еще оставался легкий, ничем не заменимый и не повторимый, запах его подруги. Ее аромат и большие детские карие глаза, в которых отражались невинность и упорность, оставались единственным, что так и не смогли забрать, сломить, подчинить и уничтожить нацисты. Какао с корицей – олицетворение Ани и стойкости советского народа, а значит, и его тоже. Незаметно для себя, РСФСР улыбнулся. Это чувство. Окрыленности, уверенности в себе. Неважно, что его сейчас ждет, он со всем справится. Ради себя. Ради семьи и народа. Ради двух лучиков его жизни – Ани и Светы. Проводив его до комнаты, за мальчиком, с ужасающем гулом, закрылись двери, выводя его из своих мыслей в реальность. Практически сразу РСФСР закрыл нос и рот руками, сдержав рвотный рефлекс от отвратительного запаха стухшей плоти. В маленьком помещении было ужасно темно, хоть глаз выколи. Мальчик, еле стоя на дрожащих и ослабленных ногах, попытался привыкнуть к мраку, стараясь разглядеть место, в котором он по своей участи оказался. Живот страшной силой крутило от тошнотворного запаха, словно здесь сгнил чей-то труп под солнцем. Оперевшись рукой об холодные и ржавые двери, Росс старался отдышаться. Голова кружилась, в глазах темно. В этом помещении было чертовски душно. Откашливаясь, мальчик слабо пробежал взглядом в поисках чего-то на подобии окна, но не найдя, РСФСР упал на колени, понимая, что задыхается от запаха гнилого мяса. Холод пробивал до костей. Одной рукой схватившись за горло, а другой ударяя себя по грудной клетке, ребенок пытался вздохнуть спасительного воздуха. Несмотря на сильный холод, от которого ныли ноги, голова кружилась, руки и лоб горели, словно в лихорадке. По телу скатывались крупные капли пота, из-за которых порванная и грязная футболка липла к коже. Каждый новый вздох давался с острой болью в легких, от прогнившего запаха, казалось сам славянин сгорал. Жалило все: легкие, горло, нос. В глазах проступили ненужные слезы, щипавшие нежные горящие щеки. С каждым новым ощущением, сопровождающимся пагубным контрастом, мальчика накрывало волной паники. Внутри него царило бушующее пламя. Горло и легкие жгло, что РСФСР был готов поверить, что сейчас начнет их выкашливать. Слезы, градом скатывающиеся с его расширенных глаз, попадали в нос и в рот, перекрывая возможные пути свершить спасительные вздохи. И так кромешный мир погружался в еще большую тьму. Продолжая кашлять, Росс сжал слабые и дрожащие руки в кулаки. Стараясь придать в каждый свой удар всю свою боль, панику и отчаяние, славянин принялся что есть силы колотить по железной ограде, но это не давало утешительных результатов. Толчки получались тихими и редкими, а возможности кричать просто не было. Поняв, что его никто все рано не услышит, не поможет, не найдет, обжигающие слезы пуще прежнего полились из испуганных детских глазок. Почему-то ребенку сразу вспомнилась страшилка отца, которую он рассказывал перед сном, если кто-то из малышей сильно провинился. Что если они будут себя плохо вести, то их заберет страшный, неотесанный и голодный Бабай под покровом ночи в свой темный-темный подвал, где будет держать провинившихся детей, насылая на них страшные ведения, а когда достаточно насладится их криками и плачем, то съест, оставив от них лишь рожки да ножки. РСФСР не верил во все эти отцовские байки про нечисть, но заснуть крепким сном после такой сказки не мог, рисуя себе жуткие картины, где он один в кромешной темноте, которую он не любил за ее неизвестность и мрачность. Сейчас, если бы у него был шанс, то он бы с бешенной силой забарабанил по двери, крича нечто нечленораздельное, выкрикивая имя отца, чтобы тот спас его из этого кошмара, звал бы Аню и Свету, чтобы те обняли его, не оставляя одного в этом месте. Но он не мог. Кашель с каждой секундой становился все более надрывным, наполненным отчаянием. Прикрыв рот рукой, больше всего желая остановить этот кошмар, Росс старался сохранить сознание, не давать глазам замкнуться. Не дыша, РСФСР медленно отпустил дрожащую руку, почувствовав теплую липкую жидкость на ней. Не осознавая себя и свои действия, русский облизал ледяную и безжизненную, как у мертвеца, руку. Понимание пришло слишком быстро, как и новая волна паники и отчаяния. Эта была вязкая, слегка сладковатая, слегка солоноватая жидкость, отдававшая неприятный металлический привкус на опухших губах. Эта была кровь. Его кровь. Славянин вздрогнул, издав немощный немой крик, больше похожий на кряхтенья, начав кашлять с новой силой, хотя он считал, что хуже быть уже не могло, только теперь мальчик стал окроплять кровью холодный пол. Его тошнило, рвало. Тело трясло, будто в предсмертной агонии. Голова кружилась, ноги болели от усталости и холода, а слезы перемешивались с горячей алой жидкостью, почти полностью испачкав мятую футболку. РСФСР умирал, задыхаясь собственной кровью. Ему было страшно, больно и одиноко. Что скажет его семья, когда увидят безжизненное тело мальчика, какая боль сдавит их сердца? А как же бедная Аня, оставшаяся в этом немецком аду совсем одна? Он обещал…обещал, что спасет, а в итоге умирает сам. Голова гудела от всех этих мыслей, перетекая в новую мучительную боль. Попытавшись облегчить свои мучения, РСФСР попробовал кричать. Кричать громко, протяжно, передав в этот вопль все свое отчаяние, но вышло лишь очередное старческое кряхтенье, а горло садило острой надрывной болью. Ребенку было ужасно жарко, он весь горел. Ему было холодно так, что будь возможность он стучал зубами. Его било неописуемыми чувствами. Краем сознания, русский услышал какое-то метанье в ближайшем углу. Невесть как, словно зачарованный, РСФСР поднял голову в сторону этой возни, продолжая надрывно кашлять. Там, от куда доносились шуршанья, к нему стало что-то приближаться. Не узнав себя от страха, ребенок стал неразборчиво махать по воздуху руками, стараясь отползти подальше от неизвестного объекта. Паника била с удвоенной силой, становясь непроходимым комом в горле. Когда мальчик почувствовал по своему оголенному бедру нечто твердое, гладкое и холодное, а в следующую секунду на коленах чьи-то маленькие лапки и жесткую слипшуюся шерсть, он резко поднялся на трясущихся ногах и закричав, что было мочи, непрерывно откашливаясь кровью. Здесь были крысы. Страшные, дикие, заразные крысы. Отходя назад, продолжая трястись как осиновый лист, РСФСР на что-то наступил. Хрипло вскрикнув, от ужасной тянущейся боли в горле, мальчик с опаской взял этот предмет в дрожащую ладонь. Как только кожа соприкоснулась с гладкой поверхностью с впадинами, мальчик сразу отпрянул от него руку, в панике начав еще сильнее кашлять. Пнув этот предмет подальше, не заботясь о его сохранности, РС подбежал на ватных ногах к двери, начав снова по ней колотить. Это был череп. Человеческий. Он находится в неизвестном месте, где отвратительный трупный запах, давящий легкие, не позволявший свободно дышать, крысы и череп. Если здесь череп, значит и другие кости. Оставаться в помещении с разлагающимися людьми мальчик более не желал, не желал и становиться частью этого помещения. Он хотел выбраться, хотел жить. Забарабанив по двери, Росс плакал, рыдал, задыхался, выплевывая кровь, и снова плакал. Ему страшно. - Выпустите меня! Выпустите! – сквозь слезы, кашель и крики умолял русский, что-то стараясь бормотать хриплым шепотом еще. Ответа на его старания и мольбы не было. Бешенное сердце билось в невозможном ритме, вместе с осознанием, что он – один. Он в кромешной темноте, с ощущением, что по нему ползут крысы и прочие мерзкие твари. Спасения нет. Ужас сковал тело, а воздуха стал не хватать более не на что. Упав от бессилия на пол, РСФСР прекратил свои бессмысленные попытки выбраться или позвать на помощь. Глаза, показавшиеся ему свинцовым грузом, стали медленно закрываться. Россу страшно захотелось спать, забыться от этого ужаса, и больше не находя в себе сил бороться с этим состоянием, он постепенно отдавался в царство Морфея. Кашель перестал быть надрывным, да и больше уже не беспокоил старшую республику, как и боль, холод, жар и страх. Губы еще беззвучно звали родных, но даже он постепенно замолкали. Сжавшись в комочек, РСФСР последний раз бросил взгляд надежды на большую и тяжелую дверь. Издав не то вздох разочарования, не то кашель, мальчик прикрыл глаза. Он устал. РСФСР не помнил сколько прошло времени. Ему показалось, что прошли часы. Его колотило, руки и ноги дрожали, посинев до трупного оттенка. Все пространство вокруг него было запачкано кровью, которая уже успела высохнуть. Он проснулся, когда почувствовал скрежет открывания дверей. Зажмурившись от света, от которого уже успел отвыкнуть, ребенок попытался прищурить взгляд, да бы увидеть того, кто спас его от этого ада. Разглядеть лица не вышла, но высокая мужская фигура в ореоле света вызвала спасительное облегчение. Его услышали. Неизвестный взял его на руки, убрав с лица запутавшиеся пряди волос в запекшейся крови. Что-то сказав, непонятно кому и что, мужчина со славянином на руках пошел по светлому коридору. Голова русского крепко облокачивалась к широкой, теплой мужской груди. Ритм его сердца успокаивал, давал понять, что мальчик жив. Посмотрев своими опухшими от слез глазами через опущенные ресницы, РСФСР отчаянно вглядывался в лицо, стараясь узнать. Почувствовав на себе сосредоточенный взгляд, мужчина посмотрел на все еще испуганного ребенка, так доверчиво прижимающегося к нему. Стараясь изобразить на своем лице что-то на подобии улыбки, он крепче прихватил к себе мальчика. - Никогда не гавкай на того, кто превосходит тебя. А если лаешь, то будь готов встретиться с последствиями своего безрассудства – ласково, почти нежно прошептал мужчина. Лицо ребенка не изменилось, видно не поняв смысл сказанного. Добро улыбнувшись, как только мог ребенок, переживший подобный кошмар, РСФСР зарылся в грудь мужчины, чувствуя себя в безопасности. Заснув на руках своего спасителя, последней неспокойной мыслью было лишь одно: «Рейх».