Струны и птичьи перья

Делаю очередной глоток из металлической банки и чувствую боль под левым ребром, шипящий поток Monster обжигает простуженное горло. So let me cold кричат мне динамики в ушные улитки и эхо чужого отчаяния играет на моей памяти. Гитару в руки и пальцы снова в крови, я бью по струнам, окрашивая их в багровый, все, что остаётся во внимании — полоска света у двери. Сам себе смешон — в глухом отблеске струн увидел душное лето, ноют подушечки пальцев, вспоминая асфальт под ледяным дождём и ожог от сигареты, затянутой в парке. Хватит этой песни, но руки сами находят нужный аккорд, хриплый голос соседям на нервы, тревожно скачет нестройный словесный поток. Хах, как же громко сейчас язык сплетается с крепким словцом, порочу твоё имя в каждой песне и, черт возьми, видимо сегодня я поистине хорош, раз нижние этажи отбивают мне ремикс на батарейных трубах. Соседи стучат в бумажные стены, требуя заткнуть поганый рот. Боже, они грозятся вызвать приставов — ха, как же забавно, разве я сейчас их боюсь? Идите, идите к черту сейчас, а не завтра, вбейте затычки в уши, если не хотите чувствовать мою игру, — как я ору сатаной на панельные души, пока хоть на мгновение знаю, что я не труп в палатах морга, а с пульсом, с играющей рукой. Стирайтесь, срывайтесь границы моих ничтожных человеческих рук, пока не зазвенит пульсирующим нейроном адская боль в мозгу, пока струны не станут цвета потемневшей с годами бронзы, пока не охрипнет глотка, пока в пустой грудине не произойдёт короткое замыкание и застывшее сознание не истратит ток. Я смеюсь, истерика покорным котёнком гадит в черепной лоток, хей, хватит ссать мне в уши, пожалуйста, нежный гриф выскальзывает из скованных судорогой рук. Гудит, застрявший в слезницах, солёный поток. Смех все ещё содрогает зубы, я даже не успел понять от чего так стянуло кожу на щеках и почему из носа течёт. Ведь помню же, окно закрыто, тушь слепила ресницы, макияж потёк. Хей, я хочу забыть тебя так страстно, слышишь, хватит трогать мои кости, там пусто, пусто, и нет пути назад. Не сели там ничего, ведь птицы с насекомыми погибнут, а цветы сгниют. Эй, не смотри на меня таким взглядом, я же знаю, что ты видишь лишь то, что сам себе напредставлял. Я знаю, тебе от меня тоже колко и холод закрался в рукава куртки, ты не согреешься, но знай, что лёд умеет жечь хуже огня. Ты нарушил экосистему, поджёг ледники, пингвины варятся живьем в бурлящей воде. Хей, выключи эти блядские конфорки, или хотя бы не зажигай их при мне. Забудь и сделай незначимым то, что чёрные ветки рисовали вечерами, запах сигарет, ржавую радужку, чайную розу, глупые журналы, розовый вечер, дорогу вникуда и потерявшийся листок. Металл сладко - горек на языке, большой палец в рот, прямо как племяш на детской площадке, только мне никто не скажет выплюнуть каку, что так делать нельзя и прочее из поучительной копилки наставлений. Не чувствую ничего, даже себя. Кто оставил эти разводы на дереве инструмента? Разве это мог быть я? Мама, мама, ты сказала, что все не должно быть впорядке, но что должно быть? — "как решишь, так сам и поймёшь". Каждый раз я думаю, что понял, но это не так, понятия с каждым принятием меняются, все не так просто. O, Mea calor, кажется, я понял, но пока промолчу, лишь хотел бы спросить можно ли мне сейчас заснуть? Как думаешь, мам? Будет ли все так же просто, если я закрою глаза, не встану, но уйду? Мой ангел - хранитель усмехается недовольно, поднимает с пола антисептик и, отвинтив крышку, льет мне спирт прямо до сгиба локтей. Ощущение будто кипяток вылили, не могу пошевелиться, я наконец-то в сонном плену. Ангел, что когда-то увязался за моим котом и пришёл вместе с ним через балкон, вовсе не похож на тех, что рисуют на образах. У него глаза цвета сгнившей тыквы и веснушки по всему лошадиному лицу, он ненавидит солнечный свет, белые цветы, шутки про небеса и другие странные мне вещи. Не знаю, откуда в нем столько наглости, когда он скидывает мою тушку с дивана Утыкаюсь носом в пыльный ковёр. Вот блять, кровь плохо отстирывается, пусть даже мне сейчас плевать. Ангельские ноги покрыты татуировками, вполне себе красивые, если бы ещё не пинали так больно по почкам, то их можно было бы даже поублажать. Если их поймать, есть ли возможность, что смогу уложить вертикально стоящее прямо тело? Мне советуют не пытаться, потому что сейчас я без рук. Действительно, это довольно сложно, можно, конечно, зубами, но челюсть жаль, свое лицо я люблю. Высохшая корка чешется, пол заляпан, ладно гитара не побилась, остальное стерплю. С тумбочки сметают пачку табака, вместе с ней лежащую на полке дымительную трубку. Ангел тяжело вздыхает и идёт открывать кухонное окно, я слышу, как он лениво шлепает босыми ногами и ставит на газовую плиту горшок с литопсом. После шаги возвращаются, меня грубо поднимают подмышки, шерстяные носки цепляются за края досок. Так и дотаскивают до кухни, сажая на подоконник, как огромную, сомнительного вида куклу, облокачивая на холодное стекло. Надо же, я снова осязаю. Пальцы в занозах от кактуса и укусах, подарок кота, неспешно набивают деревянное донышко, позже поджигая его плевком серы от спичечного коробка. Право на раскуривание зацелованный солнцем оставляет за собой, уже после, позволяя вдохнуть мне яду. Я глотаю серый дым, в шутку целуя ладонь, держащую трубку. Ангел не спешит отдергивать её, только приподнимает брови в ожидании, а мне до одури пусто, остаётся только сказать, что сегодня не хочется больше смеяться. Мне качают в согласии бритой головой. Обескровленные губы смыкаются на мундштуке, делая очередную затяжку. Данная картина кажется очень завораживающей, поэтому нет смысла пугаться, что эти самые губы в следующую секунду вжимаются в мой искусанный от переживаний рот и позволяют вдыхать дым на пару, я знаю, это его напоминание — ты живой. Не волнуйся, разве мне позволено забыть такое. Но хей! Ещё раз, в очередной раз, позволь мне принять эту слабость, побудь ещё немного с фарфоровой побитой куклой, пока она вновь не обрастет плотью и иглы нервов не вопьются в сделанный неумелым мастером каркас, давая знать, что кукла, вовсе не кукла, а ощущающий, живой. На язык горечь анальгина, это впервые, когда я получаю его через табак, веснушчатый облизывается, до того как меня притащили на кухню, я сжевал банановый Dirol, найденный под столом. Сухая трава в трубке сгорает, пепел вытряхивается на соседские клумбы, так себе удобрение, но татуированный считает иначе. Трещит балкон, кот вернулся. — Водки? — Только пихтовый самогон. — Чашки не трогай, а то снова разобьём. Лучше пить с горла, закуски нет, поэтому, пожалуйста, поставь литопс на место, так хоть занюхнем от цветка.