Когда цветы заговорят

      Осень выдалась холодной.       Её волосы путал остывший октябрьский ветер. Бежал, бежал куда-то, торопя стаю перелётных уток в небе. Громко, противно так они насмехались с небес, свободные, неуловимые… Аж завидно, блядь. В глазах её переливались последние лучи негреющего уже солнца. Впервые он проводил его за горизонт в двадцать два. Роскошь для них, детей стен. И его не впечатлило. А вот она в свой первый раз стояла, будто приросла: ни пошевелиться не смела, ни моргнуть. Ещё зелёная, наивная такая, дурёха. Она смеётся звонко, отрывисто, будто он не видит, как её передергивает от кашля. Кого обмануть пытается — не понятно. Говорил же ей не лезть за этим инфантильным ебантяем Эреном в озеро. Плавать он не умел, оказывается. Ну просто ахуеть, какая новость! Дала подзатыльник ржущему как лошадь Кирштайну и прыгнула. Тоже ему — спасательница херова.       Она была ещё той обманщицей. Такая прилежная его, преданная подчинённая, сдержанная такая, такая… и д е а л ь н а я, казалось бы, ну просто не к чему придраться! Она смеётся, и смех её сливается с шорохом пушистых колосьев, а она в них — горит, пылает ярче грёбанного солнца. Сдалось оно ему вообще, господибоже. Взвизгнув, провалилась в сохнущее сеево, и он почти дернулся — сильнее прикусил папиросу, тихо выругавшись себе под нос. Она поднялась и неловко улыбнулась. Полевой цветочек. Смотрела, смо-о-отрела на него, а он не понимал — к чему весь этот ёбанный спектакль. Петра была великой обманщицей, и он хорошо запомнил день, когда раскусил её.       И его впечатлило.       Ирвин настоял на рассмотрении её кандидатуры, долго умаливал его и почему-то считал факт убийства ею двух титанов в первую её вылазку весомым. Ривай четырёхметровых как орехи щёлкал, ему нужны сильнейшие, лучшие. Эрд, Оруо и Гюнтер были отобраны им лично. На протяжении трёх месяцев он наблюдал за ними, гонял до полусмерти: те валились с ног, сгибались в три погибели, но никогда не жаловались, не смели. Последнего солдата его элитного отряда он никак не мог выбрать — в и без того малочисленном разведкорпусе была непростительно большая текучка, потому что участники его были либо ебанутыми идиотами, либо сумасшедшими — первых, к сожалению, было больше.       Командор смотрел исподлобья, держа перед собой досье Рал. У Ривая с психу зачесались ладони. Знает же, что он не откажется. Бесит до трясучки.       — Просто прикажи, и всё. Я тебе не Очкастая, что б до последнего тут передо мной выёбываться.       Ирвин ничего не ответил, лишь кинул папку на противоположный край стола. Ривай взял кипу и молча вышел из кабинета. Чертова девка в первый же день завоет от отчаяния, на коленях будет перед ним ползать, лишь бы отпустил. Будет проклинать Ирвина и тот день, когда позволила ему заметить себя.       Она даже не пискнула.       Он нашёл её у конюшен. Рал кормила лошадей. Гладила фыркающую пятнистую морду и чему-то улыбалась. Ривай скривил губы — худощавая, мелкая, совсем ещё дитё. Ирвин его что, в няньки решил заделать?       — Эй.       Она дёрнулась, роняя ведро с просом. Противный звук ударил по и так больной черепной коробке, вдалбливая в землю. Приступ мигрени мучал его второй день. Спокойно, блядь, спокойно. Проводил взглядом катящуюся по камням железную цебарку. Развела здесь срач. Неуклюжая идиотка Рал тупо пялилась ему в ноги, заведя руки за спину. А он не понимал, как этой угловатой, несуразной соплячке хватило сил на двоих титанов за раз.       — Сюда подойди.       Она медленно подошла. Была как с иголочки, но, — он посмотрел ниже, — сапоги её были велики ей размера на два, кукожились на щиколотках, свисали у колен.       — Что за недоразумение у тебя на ногах? Отвечай.       Он не понял юмора, когда уголок её губ едва дёрнулся. Да показалось просто. Это всё Четырёхглазая с её сомнительными пилюлями — нихера не помогают, только в глазах плывёт.       — Такие шли с комплектом формы, которую мне выдали, к-капрал. — Глаз не поднимала. Боялась его, то-то же. Вот только голос был таким слащавым, что аж блевать тянуло. Ну просто сахарная девочка.       — А язык у тебя в заднице что ли? Тебе десять минут на замену.       — Е-есть! — Рванула, полетела, так, что, казалось, тяжёлая подошва сапог земли не касалась вовсе.       У неё были отвратительного рыжего цвета волосы. Он возненавидел его, когда ему было двадцать два.       Она даже не пискнула.       Петра Рал — солдат элитного отряда, под личным командованием Ривая Аккермана — зверела на поле боя. Рассекала, разбрызгивая густую горячую кровь, камнем падала, у самой земли ястребом взмывала вверх, от чего казалось, свистящие балоны с газом вот-вот полопаются к херам. Петра Рал — один из лучших воинов разведкорпуса — не заикалась, когда орала на новобранца, которого чудом успела оттащить от разинутой пасти гиганта, не тупила взгляд, когда вносила корректировки в их план нападения, не смела дернуться, с лязгом доставая клинки из ножен.       До пизданутой Очкастой ей было далеко — Рал не ссалась кипятком, кончая от одного вида этих тварей, мозги врубать умела. Её не надо было спасать, ей ничего не надо было объяснять. Она была послушной, идеальной подчинённой. Она была великолепна. Но знать это ей было не обязательно. Расслабится ещё, соплячка.       Петра Рал нагло всем им врала, и только он смог раскусить эту проклятую девку, эту до безобразия безупречную обманщицу, которая водила их всех вокруг пальца месяцами. Только он и, конечно же, Ирвин.       Она кружилась в поле, путаясь в полах юбки. Он купил её ей на рынке вчера утром. Визжала, как ненормальная, а он напомнил ей, что они не в корпусе, что нет кругом никого, перед кем можно строить из себя хер пойми что. И она замолчала, лишь уголок обветренных губ дрогнул.       — Не надоело там стоять одному?       — Не надоело страдать хернёй? — он выкинул окурок, придавив его ботинком.       Она рассмеялась, подбегая к нему. Заправила за ухо выбившуюся рыжую прядь. Он вновь полюбил этот цвет в тридцать шесть. В глаза смотрела, наконец-то заканчивая свой дешёвый спектакль. Ривай не моргал, когда она коснулась холодной ладонью его щеки, водя по сжатым губам большим пальцем.       — Я послала письмо отцу утром. Сообщила о скорой вылазке, может, у него получится застать нас, когда мы будем возвращаться.       — Не на что там смотреть.       Не для родителей это зрелище.       Он любил её прямо в этой чёртовой юбке, сбагривал ситцевую ткань в кулак, во втором — её грудь. Она сдерживала стоны, прикусив указательный палец. Выходило херово, на что он усмехнулся ей куда-то в шею.       «Капитан Ривай!»       Поглощал её, терялся в гладкости кожи, вдалбливая в письменный стол. Она извивалась под ним, в бреду сминала в руках разлетевшиеся отчёты.       «…Она прислала мне письмо, в нём она писала, что будет служить под вашим началом. Она собирается посвятить вам свою жизнь!..»       Она получит за это потом, как только они вернутся с 57-й, не сейчас. Потом, всё потом.       «…И вот, я, как отец, решил поговорить с вами, я считаю ей ещё слишком рано выходить замуж, она слишком молода, пусть сначала увидит жизнь…»       Осень выдалась холодной.       Последняя осень, когда он чувствовал себя живым.