Стучаться в окна

*** Отчеты были детальными и до такой степени дотошными, что мне иногда хотелось оказаться как можно дальше от собственной квартиры и предложить Снейпу сваливать свою бесценную информацию на кого-нибудь другого. Но никого другого не было, и быть не могло. И мы оба это понимали. — Люпин, или у тебя совершенно отсутствует вкус, или же тебе на все наплевать. Даже на то, что сам же пьешь. Ты и вправду считаешь, что это — нормальная заварка? Подобного рода реплики преследовали меня с того самого дня, как я имел глупость предложить ему здесь поселиться. И никакие отчеты не могли компенсировать, что порой мне ну очень хотелось плюнуть на значительность сведений и высказать все, что я думаю о манере Снейпа хозяйничать в моем доме. — Завари другую, если найдешь, — бросил я поверх раскрытой книги и перевернул страницу. Эти книги были приобретены на последние скопленные деньги и теперь ненавязчиво возникали в поле зрения Гермионы, которая чуть ли не ночевала в библиотеке на площади Гриммо. Девушка с диким восторгом тащила очередную книгу к себе в спальню, а потом с грохотом хлопала ее по столу перед Гарри, замечая: «Это тебе пригодится больше, чем пресловутое «Квиддичное обозрение». Так что совет Снейпа по поводу «полезной литературы» медленно, но верно воплощался в жизнь. С бумагами дело оказалось сложнее. Все это были письма и заметки Дамблдора, некоторые адресованные лично Гарри, некоторые содержащие общую информацию. И если с последними еще можно было что-то сделать, то о том, как подсунуть письма мальчику, я думал уже несколько дней. — Над чем ломаешь голову в этот раз? — послышалось от приотворенной двери. — Письма, — пробурчал я, не поднимая головы. — А что с ними не так? — картинно изумился Снейп, прислонившись к косяку и насмешливо глядя на меня. — То, что я не могу их отдать ни лично в руки, ни просто оставить, чтобы Гарри их случайно нашел. Даже он не такой идиот, чтобы поверить в очевидные совпадения. Снейп отчетливо фыркнул, выражая сомнение, потом пожал плечами. — А подумать ты, конечно же, не пытался, — не дождавшись ответа, он предложил тоном, словно только круглый идиот не мог самостоятельно дойти до подобного. — Трансфигурируй обычную почтовую сову в феникса, пусть отнесет письма. Все знают, что эта птичка была любимцем директора. Так что вопросов не возникнет, — запнулся, потом добавил. — К тому же, завтра как раз месяц. — Месяц? — переспросил я, рассеянно посмотрев на него. Снейп нахмурился и раздраженно пояснил: — Со дня смерти Дамблдора. Магические завещания и прочее вступают в силу ровно через астрономический месяц, Люпин. Глупо не воспользоваться таким удачным стечением обстоятельств. До этого момента в доме как-то само собой возникло и охотно поддерживалось негласное правило — я не спрашивал Снейпа о директоре, он в ответ никоим образом не напоминал мне о Сириусе… И вот тогда, утомленный раздумьями и прочими невеселыми мыслями, я совершил ошибку, позволив вопросу, вертящемуся в голове, как набившая оскомину пластинка, прозвучать в пыльной комнате и повиснуть в наступившей тишине: — Северус, кем был для тебя директор? Снейп замер, его лицо отразило целый шквал эмоций: от изумления до плескающейся в глазах ярости. Он обернулся, быстро подошел к столу с разбросанными в хаотичном порядке документами и остановился. А потом… а потом он ответил, и я понял, что лучше бы Снейп и вовсе промолчал. — Дамблдор, Люпин, — медленно проронил он, — был причиной всех моих проблем, начиная от шпионажа, из-за которого мне пришлось бросить неоконченные дела и заниматься только приводящим в отупение однообразным сбором информации, и заканчивая унижением, которое мне обеспечивал Поттер на наших, к счастью, быстро закончившихся частных занятиях. Однако этот человек умудрился стать мне дороже всех за эти годы. Возможно, поэтому я сделал то, что сделал. — Ты что, любил его? — эта бредовая мысль, так и не успев оформиться, вырвалась прежде, чем я смог себя остановить. Хоть даже предположить, что Снейп и Дамблдор… — Вот только не надо сочинять роман-эпопею в пяти томах, — процедил он, с силой одергивая задравшийся рукав. — Я сказал, что он стал мне дороже всех. Остальное ты додумал сам, и, как обычно, пришел к неверным выводам. Люпин, тебе знакомо значение слова «привязанность»? Или ты, как и твои друзья, признаешь только однополярное и якобы правильное деление — на любовь и ненависть? — Я не имел в виду… — начал я, понимая, что перегнул палку. — Нет, Люпин, сначала я закончу, а потом ты можешь говорить все, что угодно, если у тебя еще останется такое желание, — не терпящим возражения тоном прорычал он. — Этот человек принял меня тогда, когда все отвернулись от «грязного и меченного слизеринца». Дамблдор не кривил лицо, когда разговаривал со мной, не морщился, когда глумились, что он завел себе ручного Пожирателя смерти, который сделает для него все, что угодно. Мы были для него детьми, даже после того, как окончили Хогвартс, как ты до сих пор этого не понял? Ты же далеко не глуп, Люпин, так почему же твоя чертова аналитика не включается тогда, когда нужно? Дамблдор чувствовал ответственность за каждого студента школы: за меня, Блэка, Поттера, за тебя, оборотня, который вообще не должен был учиться в Хогвартсе. Он нарушил меры безопасности, и весь наш выпуск, кроме некоторых, так и не узнал, с кем именно учился на одном курсе. Он покрывал тебя, а я никогда не мог понять, почему, за что, чем ты заслужил такое отношение, пока сам не столкнулся с тем, что его доброту не надо выклянчивать или унижаться, заискивая ради одобрительного взгляда. Эта информация безостановочным потоком обрушивалась на мою голову, и хотелось зажать уши и не слышать всего этого, а вместе с тем слушать, вникать и понимать, что, не доведи я его до предела, Снейп вообще никогда бы не озвучил и половины этого монолога. Просто. Я. Его. Задел. И сильно, раз он так и не смог остановиться, а от его хваленого самообладания вмиг не осталось ничего. Это уже был крайне озлобленный Снейп, а не тот знакомый всем непрошибаемый декан Слизерина. И перемена была разительна. — Ты думаешь, у Дамблдора не было проблем в министерстве из-за нас? Но от этого он не переставал беспокоиться и заботиться обо всех. Беспокоиться — слышишь, Люпин? — о таком, как я! Да меня родители в детстве никогда лишний раз не хвалили, а уж чужой человек… Он прерывисто дышал, но по-прежнему смотрел на меня с такой злостью, что я не смог бы подняться с кресла, даже если бы очень захотел. — И после этого ты меня еще спрашиваешь, не любил ли я его? Конечно, Люпин. Только понимание этого понятия у нас совершенно разное, и у меня, в отличие от тебя, там не только плотский смысл. Точнее, не он вообще. Тирада неожиданно оборвалась. То, что заставляло его нависать над мной, как олицетворение беспощадности и неотвратимой кары, вдруг испарилось, и Снейп, шатаясь, прошел к креслу и без сил рухнул в него. Просто кончился толкающий вперед завод. Скрученная пружина, этот его внутренний стержень, незыблемый и, казалось бы, вечный, скрипя, переломился надвое. Пленка из обличительных фраз с тихим вздохом заглохла. И виноват в том, что этот человек сорвался, был именно я. Не зная, что можно сказать или предпринять, я не нашел ничего лучше, чем подойти к креслу и осторожно тронуть его локоть. Черные глаза распахнулись и крайне неприязненно уставились на меня. — Северус, послушай… — Даже знать не хочу, что ты мне скажешь, — отрезал Снейп, готовясь подняться. — Вряд ли что-то, чего я не знаю. — Мне жаль. И вот тут он взъелся окончательно. — Тебе — жаль? — неверяще выдохнул Снейп. — Да иди ты со своей чертовой жалостью… к Поттеру, в Орден, да хоть к самому Мерлину, только не ко мне. Меня твоя жалость не волнует, и в ней я не нуждаюсь, — затем, резко и отрывисто. — Так что, сделай одолжение, исчезни, Люпин. Вот прямо сейчас. До вечера. — Ты меня из собственного дома выгоняешь? — не поверил я. — Нет, настоятельно рекомендую оставить меня в покое, — прошипел Снейп, затем скинул мою руку, которой я продолжал неосознанно удерживать его, и, бесцеремонно отодвинув меня с дороги, вышел из комнаты. Дверь громко хлопнула, будто специально подчеркивая последние слова. И что-то, что он непременно назвал бы «непрозревшими, но крайне вредными зачатками совести», щелкнуло в голове, осознание, что Снейп теперь надолго замкнется, и вместо ставших уже обычными вечерних пикировок на кухне будет царить однообразное гробовое молчание, заставило меня сломя голову вылететь за ним в коридор. *** Одиночество. Одиночество. Одиночество. Оно невыносимо, когда им слишком долго живешь. — Подожди, — окликнул я в пустоту, озираясь по сторонам. На лестнице уже никого не было. Неужели Снейп все-таки ушел? Эта мысль набатом стучала в голове, отдавая необъяснимой горечью. Представляю, какой у меня тогда был вид: рвущееся наружу отчаяние, бешено сверкающие глаза, чрезвычайно потерянное выражение лица… — Ну-ну, неужто на улице пожар, и ты спешишь покинуть помещение? — тихо рассмеялись сзади, и я обернулся. Около двери была небольшая площадка, и, бросившись по лестнице, я совсем забыл об этом закутке, где именно и стоял Снейп с жутко самодовольным видом. — Что, настолько неприятно осознавать свою вину, да, Люпин? Непривычное ощущение? Представь, каково жить с ним в течение семнадцати лет и не сделаться законченной сволочью. Я все еще стоял на верхней ступеньке лестницы, так и не спустившись вниз, но и не в силах вернуться, подойти к нему, хорошенько встряхнуть и заорать прямо в лицо: «Ну почему, почему ты настолько замкнутый, что тебя вообще невозможно разговорить, если не довести до точки? Кто, какая мразь накрепко вдолбила тебе, что доверять — значит проявлять слабость? Это ведь не так! Не доверять никому, быть все время под напряжением… как так вообще возможно? У меня ведь были друзья. Да, теперь их нет, но они были. Мы уже чуть больше недели живем в одном доме, я ни разу не поинтересовался, что ты вообще делаешь, кроме как собираешь пресловутую информацию. Я, идиот, конечно, но и ты — тоже. Хоть кто-нибудь знает тебя, настоящего? Хоть кто-нибудь пытался тебя понять? Ты кому-то позволял это?» Он внимательно посмотрел на меня, потом отстраненно покачал головой: — Нет, все-таки я прав, Люпин. Ты сам не знаешь, чего хочешь, и думаешь, что остальные должны это угадывать. Зачем тебе нужно понимать меня? Уверяю, я не книга, которую можно листать, докапываясь до сути, — Снейп прервался, потому что я потрясенно уставился на него. Неужели… — Нет, отвечая на твой незаданный вопрос, я не использовал легилименцию. Просто я в достаточной степени умею читать по лицам. Издержки профессии, — коротко усмехнулся он. Этот его спокойный тон, которым он произнес последнюю фразу, заставил меня сделать пару шагов… не в сторону лестницы. Как же Снейп, должно быть, ненавидит то, чем живет, если с таким равнодушием говорит об этом. И ведь он выбрал то, что правильнее, а не что легче. Лицемер чертов. — Когда-нибудь все закончится, — озвучил я свои мысли. — Если ты о своем идиотизме, то вряд ли, — отрывисто бросил он. — Это, знаешь ли, вечно. — Снейп, — против воли, на лице медленно проявилась улыбка. Сарказм — это тоже вечная его составляющая. — Что? — Да ничего. Просто подумал: когда ты иронизируешь, становишься вполне нормальным человеком. И прекрати мучить рукав мантии, если не хочешь совсем его отодрать. Снейп перевел взгляд на собственную ладонь, все еще неосознанно сжимающую мантию. Он уже успокоился, но физическое напряжение по-прежнему оставалось. Со вздохом я подошел к нему и разжал холодные пальцы, высвобождая из цепкого захвата несчастную ткань. Теперь у него будет один крайне зажеванный обшлаг рукава. Очень мило. И этот незначительный физический контакт миллиардом осколков взорвался в голове, так, что я бы отшатнулся, если бы… если бы не поцеловал его вместо этого. Калейдоскоп картинок, вот что был тот момент, подборка маленьких деталей, из которых потом складывалось не пойми что… Короткий рывок — не притяжение, не любовь, и даже не чертова ненависть, которой вообще не осталось за эти дни — и я, не особо задумываясь над удобствами, прижал его к захлопнувшейся двери. Жалость или какое-то другое чувство, что пыталось сформироваться за этот короткий промежуток, наконец нашло выход. А затем лавиной обрушилось все: осознание собственного порыва, бьющие по нервам ощущения, какие-то ускользающие мысли… Но мне было совершенно наплевать, я продолжал исступленно целовать его на этом Мерлином забытом обрывке квартиры. Снейп, то ли слишком пораженный подобной наглостью, то ли просто не ожидавшей такой реакции, вначале замер, пока не извернулся с намерением убраться подальше от ошалевшего оборотня, но вместо этого споткнулся, и мы кубарем полетели на пол. И падение было далеко не романтичным. — Очередное проявление гриффиндорской жалости? — прохрипел он, ощутимо морщась от удара. — Нет, — я покачал головой, с грустью смотря на Снейпа. Черт, да он так ничего и не понял. Тогда Северус Снейп окончательно распластался на полу, оставив отнюдь не впечатляющие попытки подняться, и, глядя в потолок, равнодушно произнес: — Я не люблю тебя, Люпин. А я ответил, задумчиво накрутив на палец черный локон: — Знаю. Я и не ждал. Через пару минут, в течение которых Снейп не мог разговаривать, так как был слегка мной занят, послышалось недовольное кряхтение. — Ты ведешь себя, как озабоченный подросток, ты в курсе? Меня, знаешь ли, не устраивает деревянный пол. — Но против меня ты не возражаешь? — довольно ухмыльнулся я, продолжив прерванную борьбу с рубашкой. — Зачем же возражать, Люпин, — легко парировал он, несмотря на то, что был придавлен значительным весом к чертовому полу, а я все никак не мог подняться. — Это бесполезно. Только вот если ты сейчас не поднимешь свою задницу, я вообще никогда не смогу возражать, и тебе придется осуществлять свои фантазии с кем-нибудь другим. Так что вставай. Я честно попытался подняться, и, в конце концов, у меня это получилось. Я протянул ему руку, ни о чем не подозревая, а в следующий момент Снейп резко дернул меня на себя. Не ожидая подобной подставы, я, естественно, плюхнулся на треклятый пол. — Придется наглядно продемонстрировать тебе эффект после таких вот падений, — с ухмылкой заявил Снейп. Не то чтобы я так уж возражал. *** Раннее лондонское утро. Серый квадрат неба за окном. И застывшая улица. И эти вечно торопящиеся люди, спешащие по своим делам. А нам… нам некуда спешить. Жизнь застывает только в этой квартире безветренными вечерами или же в те редкие моменты, когда мы оба свободны. Ведь на мне по-прежнему остается Орден, а у него всегда будут шпионаж и постоянный риск быть раскрытым. Всегда, пока за нас не решат эту войну, и мы не окажется либо на стороне победителей, либо на стороне проигравших. Как бы я хотел, чтобы он больше никогда не ходил на явки Пожирателей Смерти. Но Северус Снейп никому не позволит управлять своей жизнью. Даже мне. Хотя, почему даже? Кто я ему, в конце концов… Я давно уже не пытаюсь выяснить, почему после того вечера мы делим одну постель. Возможно, не хочу докапываться до сути. Возможно, боюсь ошибиться. Или пытаюсь не услышать вновь его равнодушного: «Я не люблю тебя, Люпин». И теперь мне остается только настежь распахнуть окно, слушая, как створки с размаху ударяются о стены, вдохнуть свежий утренний воздух и услышать вечное: — Люпин, у тебя все такой же отвратительный чай. Ну, что-то же должно оставаться неизменным.