фатальность

Перебинтованная мертвенно-бледная рука лениво, как бы нехотя, тянется к ножу. Другая неспешно стягивает грязные бинты, обнажая нежную кожу, всю изрезанную и исполосованную. Старые шрамы уже давно зажили, отдаваясь неприятными отголосками о своём прошлом. Нервная усмешка. Долгожданное освобождение. Он не чувствует ничего, только пустоту, всепоглощающую и бездонную. И пугающее спокойствие, лёгкую радость предвкушения. Он уверен в своих действиях как никогда раньше, и не собирается останавливаться. Так свободно внутри... и холодно. Он испытывал это уже много раз, и каждый вместе с этим ощущал трепетно-сладостное чувство эйфории, желание закончить всё как можно быстрее. Но всегда останавливался на порезах, сидя в ледяной ванной, с трудом вдыхая затхлый воздух. Холодный, с каждым вдохом острой болью отдававшийся в лёгких. Нет, он не жалеет; есть даже некое очарование в стекающей с кончика ножа алой крови, пачкающей одежду, бинты и руки. Он аккуратно разрезает кожу и кривится от боли. Кровь беглой маленькой струйкой движется вдоль по руке, то ли горячей, то ли наоборот — ледяной, как и всё вокруг. Из горла вырываются хриплые прерывистые крики, сопровождающие каждый удар. Но он не остановится, а будет продолжать до тех пор, пока его рука не дрогнет и не опустится на край ванны, а бездыханное тело не выпустит из рук ножа. Это будет его последний раз. Он надавливает на остриё с новой силой, дабы забраться поглубже под кожу, исцарапать всё, что только можно и достичь пика болевого наслаждения. Добраться до самых вен, разорвать их, да так, чтобы кровь заполнила всё вокруг — странное, но непреодолимое желание. Каждый порез даётся нелегко, он прикусывает губу до крови, но не останавливается. С неконтролируемым гневом и ненавистью ко всему, к миру, к себе, продолжает наносить всё новые и новые удары, тихонько мыча и вскрикивая. Из глаз невольно брызгают слёзы и мокрой дорожкой проходятся по бледным щекам. Как скоро всё закончится? В глазах мутнеет, в мыслях — лишь отчаяние. Он действительно хочет этого? Внезапное желание отбросить нож в сторону, сесть на кровать и разрыдаться, заставляет его потускневший взгляд стать более осознанным, а помутнённое сознание прийти в норму. А так ли он уверен в своих действиях? Ни о чём не жалеет? Не хочет изменить? Он не знает, но на бессмысленную надежду сил уже не осталось. Почему-то вспомнилось, как Ацуши впервые спас его от попытки суицида, вытащив из реки. Не смог пройти мимо. Интересно, только ли о нём одном он беспокоится? Мимолётное тёплое воспоминание заставляет его вымученно улыбнуться сквозь слёзы. Мальчик-солнце. С растрёпанными светлыми волосами, небрежно разбросанными, и лучезарной улыбкой — то немногое хорошее, что случилось в его жизни. Казалось, его появление могло развеять даже самые большие и тёмные тучи, что за окном, что над головами других. Хочется снова потрепать его по белокурой головке, заглянуть в лилово-жёлтые глаза, напоминающие что-то до боли знакомое, весеннее, цветочное... Он вспоминает агенство, вечно ворчащего Куникиду, беспечного Рампо, до наивности доброго Кенджи, милую Наоми и Джуничиро, всех-всех... Расстроятся ли они, узнав о его смерти? Ему хочется верить в это, но не выходит. Вспоминает мафию и... Одасаку. Обещание служить свету, помогать нуждающимся, творить только добро, сопровождающееся прерывистыми вскриками — вот что значит, вся жизнь перед глазами пролетела? И он не выдерживает. Горько-солёные слёзы вперемешку с громкими всхлипами стремятся вниз по уже проложенной дорожке, израненные плечи содрогаются в конвульсиях. Неудивительно, не следовало ему доводить себя до такого истощения. Нож выскальзывает из рук, с грохотом падает на пол. Он не хочет больше. Ничего. А ведь он ещё молод. Достаточно, чтобы прожить долгую, счастливую жизнь в компании любимого человека, воплотить в реальность все свои сокровенные мечты и желания, всё что угодно, у него есть время... или нет? Это он сам отчаянно умоляет о жизни, или же его животные инстинкты? Но он должен. Обязан завершить начатое, то, ради чего он и жил все эти мучительно-долгие годы — это конец, достойный его. Последнее, что чувствует он, прежде, чем позволить огоньку в глазах погаснуть — холод, с металлическим лязгом удаляющийся о плитку.

***

От ужаса и шока Ацуши столбенеет и не может сдержать трясущиеся коленки. Живот неприятно скручивает. От зрелища, открывающемся прямо перед ним, хочется расплакаться или закричать во всё горло — что угодно, чтобы подавить рвотные позывы. Он не может понять, что заставило Дазая так поступить. Зачем он лежит в ледяной ванной, весь перепачканный кровью? Зачем не остановился? Если ему было плохо, почему просто не мог попросить о помощи? Почему? Почему? Почему?! Почему он всегда так хотел умереть?.. И прежде, чем забиться в истерике перед холодным телом своего учителя, натянув на лицо лёгкую улыбку, дрожащим, срывающимся голосом он говорит: — У него наконец-то получилось...