Быть паузой между ударами твоего сердца

Он знал, у неё проблемы с родителями. Дотошные, доходящие до пика истерик и вынуждающие её срываться с места и бежать, как можно дальше. Израненные от криков, стенки горла саднили от морозных глотков воздуха; пальцы со сломанными ногтями не отрывались от шарфа на шее; тонкая полоска на правом запястье не исчезала даже после того, как она перестала носить тот маленький браслет. Её ладони всякий раз судорожно вытирали кончик носа, а язык собирал выступившие капли крови на нижней губе. Одна смуглая кожа хоть как-то придавала ей вид живой девушки, не потерянной и всё ещё интересующейся этой жизнью. Андреа что-то невнятно отвечает Мёрфи по телефону. Смартфон вот-вот слетит вниз, плашмя упав на холодный дощатый пол. Две косички за спиной, заплетенные на скорую руку, расплетаются, резинка спадает с обеих. Ничто в мире не превзойдёт бархатец румяных щёк и сияние каштановых волос, отливающих тёмным золотом под светом единственной люстры под потолком. За окном песнь любви и смерти напевает ветер, нотами верхними пробирая до костей. Вьюга поднимается, обещая замести все следы сегодня ночью и оставить секреты под омраченной тайнами завесой. Никто и не догадается, если в Нью-Йорке неожиданно пропадёт ребёнок или бездомный уснёт на лавке в столь безжалостный мороз. Всем станет всё равно на это по утру, и гадостная скорбь пылью спустится к земле, под подошвой оставшись незначительным пятном. Она играет пламенем сжигающим заживо в перифериях его мозга. Рассудок обвивает цепями, не оставляет целого куска, рациональные мысли сбивает метким выстрелом. Андреа исчезает, когда посчитает нужным; появляется, не раздеваясь, смотрит томно и виновато в антрацитовые зеницы, выхватывая себе любви побольше; не извиняется вслух за свои слова и обидные поступки, очерчивая и объясняя каждое собственное действие личными границами. Взгляд её темнеет от приближения его, склеры наливаются багряной кровью, состоящей из злобы. Ещё чуть-чуть и горло ему вскроет за нахальное нарушение дистанции, потому что увлажнённая кремами женская рука всегда упирается ему в грудь, обозначая её соображения на данный счёт. Ни прикоснуться, ни погладить, ни обнять. Остаётся только глядеть со стороны, как на ледяную статую в музее, боясь, что жаркое дыхание растопит её, и она исчезнет. А опасаться ему было что. Пламя разгоралось удивительно быстро по направлению к сердцу, заодно поджигая паутины вен и артерий. — Мы ведь можем в любом случае остаться друзьями, правда? — Ты должен поддержать меня в этом решении. Мне тяжело, Эдриан. — Ты когда-нибудь научишься меня слушать?! Вновь я разговариваю со стеной, бросаю пустые замечания. — Что, неужели стало стыдно за содеянное? Он дымом сигаретным заглаживает острые углы в душе. Затягивается, вспоминая все плешивые и омерзительные по отношению к нему слова, видя в них одну отрицательную энергетику и отсутствие любви. От пят и до черепной коробки зарядом обоюдной и заслуженной ненависти проходит вспыльчивое желание высказать всё, но Эдриан терпит. Надкусывает сигарету, морщась и выплёвывая её из рта, воды отхлёбывает, раздраженно в мониторе силуэт женский выглядывая. Настенные часы трижды остановились сегодня за день, и он понятия не имеет, что за чертовщина творится в доме с момента её выселения. Привкус обиды, засевшей колом в душе, ощущает нервными клетками. Зудит чувство безответной любви под кожей, до костной ткани доходя и полупрозрачной плёнкой обволакивая ту. Ещё немного, и Эдриан сорвётся, перейдя к новому, бессмысленному выкуриванию старых сигарет, пока экран ноутбука беспрестанно транслирует ему рутинную жизнь Андреа Кэмпбелл. Будто телевизионный канал с высоким разрешением и качеством, получше пустых боевиков и блеклых мелодрам. Он не любит смотреть одно и то же по телевизору часами, но здесь не может оторвать глаз. Цепляется жадно и свирепо за каждый уголок её комнаты, стараясь заполонить свою потребность. Ритм бьющегося в агонии сердца замедляется, когда она поворачивается и смотрит прямо в камеру, словно учуяв неладное. Его схватывает на долю секунды жар. Разве для кого-то секрет, что Эдриан остро нуждается в ней? Нуждался всегда, по-крайней мере с тех самых пор, стоило ей переступить порог университетского деканата с заявлением о поступлении в трясущихся ладошках. Слепо верил, что сможет отойти от легкомысленной привязанности и оставить Андреа, точно сонный кошмар, вспомнившийся по утру. Бездумно отдал все крупицы благоразумия, засматриваясь непозволительно долго в смоляные очи и в них тот самый отголосок лживой любви находя. Голос её садился от извечных обещаний; пропитывался неприязнью всякий раз, как только с губ его слетало предложение о свидании. Она оставалась в поле зрения его, но маячившим призраком уходила из-под рук. Не позволяла так сильно и сладостно себя сжимать в объятиях, отклонялась от поцелуев, с прищуром хитрым разрывала телесный контакт и отрезающим от реальности разочарованием в предрассветные минуты оставляла. Эдриану не впервой свыкаться с арктическим холодом, веявшим из недр её души. Он всего-навсего приспешник прихотей, незначимая фигура в планах, меняющихся день ото дня. — Разве мы не договаривались? — Присев на кровать и устало вздохнув, спрашивает Андреа по телефону. Из динамиков льётся мелодия, способная мозг его разорвать в клочья. Превратить сосуд в мёртвый ошмёток из крови и слёз в угоду ей. Эдриан наклоняется ближе к столу, глаз не смыкая и впитывая каждое движение её. Поступью слегка сердитой и напряженной комнату мерит шагами, заламывает пальцы рук, рвано дышит, волнение яркое чувствуя в себе. Останавливается прямо напротив камеры, громко чертыхается и отключается, расстроенная чем-то невероятным. Эдриан закуривает новую пачку, а она собирает свои волосы, гладкие и шёлковые пряди путая в низком пучке. Он притрагивается пальцами к экрану, воображая мягкость этой податливой плоти, и дым встаёт поперёк горла от всех фантазий. — Послушай, мы очень разные и мне нужно время… — В этом нет ничего страшного. Я не собираюсь перестать общаться с тобой. — Ты дорог мне. В смысле… Мне трудно просто так взять и оставить тебя. Сколько нудного и ненужного вранья, скрытого за кристальной чистотой её благих мотивов. Срывает с себя футболку, выкидывая ту в шкаф, к зеркалу подходит и себя осматривает, любуясь сантиметром за сантиметром дьявольского тела. Ему снова требуется сосредоточиться на горечи во рту, однако пальцы исследуют изгибы ключиц и мягкие линии плеч. Снова и снова та улыбается, прокручивая что-то у себя в голове и готовится вскружить жизнь и опалить кипятком разум юному сорванцу в университете на очередной вечеринке. Завтра Эдриан по накатанной откроет входную дверь, принимая постоялую гостью и делая вид, что не знает о тех родинках, рассыпанных на груди и животе. Ему положено держать дистанцию. Он и держит её, не выходя из дома и не находясь с ней в одной комнате, но, господь ему свидетель, ближе него ещё никто так близко не был к ней. Немым зрителем ухмыляется, лицезрев совершенство обнаженной души. Она думает, что заперта в комнате одна, и свидетели её шалостей — фотографии восьмилетней давности на столе. Эдриану сложно держать язык за зубами и ещё сложнее преспокойно следить за сием представлением в столь незаконном ключе. Что скажет Андреа, если узнаёт? Разочаруется? Поймёт, что связалась не с тем человеком и прибежит в непутёвую полицию писать заявление? С превеликим удовольствием он осознаёт, что ничего из перечисленного не произойдёт, а тусклый мир буквально озарится красками, стоит ей понять, что за ней следят. Этой игры ведь она хотела добиться, нарочно долго держа тугую веревку на его шее. — Давай попробуем начать сначала? Неплохой план, ты так не считаешь? — Как думаешь, что подумают о нас все эти люди? — Я, по твоему мнению, похожа на стерву? Вчера ему приснился сон. В нём Эдриан с искусным умением вырезал сердце девичье, рёбра ломая и добираясь до главной драгоценности. Вспарывал нежные ткани ножом, остриём цеплял артерии, уповал, глядя на пролитые багряные реки у его ног, ломал кости, проверяя прочность этой непокорной девушки. Спесь покрывала бледное лицо, омытые кровью руки оглаживали дюймы бездыханного тела, останавливаясь часто на приоткрытых и обескровленных губах. Должно же быть что-то идеальнее этого в дрянном и пропитом мире. Что-то, что зацепится за его сознание, отогнав всю несмываемую грязь. Дыхание замедлялось в нём, а лёгкие обвивало пленительным ароматом её вещей. Запах смородины, жасмина и красного яблока объял Эдриана, чувственно сладкий толчок спонтанного решения расколол реальность надвое. Превосходна в своём исполнении. До мельчайших деталей заставляет его всё дальше и дальше разрывать узлы непорочности, лезвием путешествуя по шее и ногам. Красные нити на коже сплелись в единый узор, а утонченный разрез меж ключиц протянулся до бедренных косточек. Это то, что он хочет видеть и то, чего желал. Её внутренний мир, некогда не способный принять близость его, теперь алым искусством предстал перед ним. Он не хотел просыпаться. Он желал потонуть в иллюзорном и несбыточном мире, где сердце её билось в руке его, а пролившаяся кровь стекала горячим соком по груди. Помешательство привело к новой привычке. Опьяненный звучанием голоса её, походкой и славной улыбкой, Эдриан нарисовал картину, изображавшую его в роли истинного мастера-искусителя. Искушённый ею, не оставил и остатка ценности, подаренной ему, словно Небесами. Андреа потянулась к мышке, собираясь выключить ноутбук, и парень едко улыбнулся, зная, что не увидит её до следующего утра. — Ты точно не сердишься на меня? Скажи, если что-то не так. — Какой же ты жалкий, раз не стараешься понять меня. — Ты надоел мне. Я серьёзно. Стеклянная пепельница забита до краёв окурками. Под конец Ньюман добавляет в неё ту жалкую горстку пепла своей привязанности.