Фантастические зануды и где они обитают

Утро проходит в сумбуре: они просыпаются, завтракают (Антон впервые видит, как Арсений ест, прямо вот ест еду ртом) и едут в больницу. Врач меняет Арсению одну большую повязку на две маленьких — на каждый глаз — и уверяет, что всё скоро вернется в норму. Арсений и так видит, просто ожог слизистых сошел не полностью, поэтому смотреть ему тупо больно, а Антону за это тупо стыдно. После больницы они прогуливаются, потому что «травмы не повод отказываться от радостей жизни», и Антон это уважает, хотя его определенно не радует перетаптываться по льду в минус пятнадцать, как пингвин. Арсений в своем тонком пальто будто бы совсем не мерзнет, чувствует себя совершенно прекрасно и даже на льду не падает — лишь скользит немного и крепче сжимает ладонь Антона. Он удивительно неплохо ориентируется без зрения и только пару раз чуть не врезался в столбы — и то по вине Антона, который не усмотрел. Из Антона вообще так себе собака-поводырь, но он старается. Он описывает всё, что видит: на какой они улице, какие вокруг здания, что за магазины поблизости, во что одеты мимо проходящие люди. Арсений шипит на него и говорит, что это неприлично, а Антон спорит, что он ведь тихо — а если нет, то вряд ли «серый пуховик и длиннющий шарф» кого-то сильно оскорбит. Да, может, и неприлично, но не смертельно же, а значит всё окей. Свежий воздух бодрит, и это к месту, потому что всю ночь Антон практически не спал — думал о словах Арсения. Разумеется, он не совсем идиот и догадывается, что для человека, который всю жизнь жил в скорлупе из морали, всё происходящее очень страшно. Но в то же время скорлупа Арсения не обычная, это какой-то «Киндер Сюрприз», и сам он точно не такой ханжа, каким хочет казаться. Из этого всего напрашивается вопрос, зачем всё так драматизировать и почему просто не жить так, как живется. Он попытался поговорить об этом непосредственно с Арсением еще утром, но тот прирезал весь разговор фразой «Нет, мы не будем это обсуждать, спасибо за понимание» — хотя Антон не понимает. И всё же он наслаждается настоящим — тем, как Арсений рассказывает о городе и его истории, делится своими мыслями, иногда даже шутит и понемногу расслабляется. И всё же только до обеда он раз десять успевает сказать «Антон, вы не обязаны, вы не несете за меня никакой ответственности, можете возвращаться в отель, я справлюсь сам». Антону это всё не в тягость, он искренне счастлив быть вместе, хотя это тревожный звоночек, ведь уезжать ему послезавтра. Когда они доходят до Тарских ворот, Арсений открывает секрет: если загадать желание и пропрыгать под аркой на одной ноге, то желание обязательно исполнится. Антон загадывает, чтобы Арсений поскорее поправился, и прыгает — но поскальзывается и подворачивает ногу. Это не мешает ему пропрыгать с тем же желанием обратно на другой ноге, но домой он возвращается, прихрамывая. Однако никакая хромота не останавливает его от того, чтобы зайти за булочками — Арсений занудно осуждает, а потом просит купить слойку с абрикосовым вареньем. После прогулки они обедают и пьют чай. Антон чудом умудряется не пролить чай на себя, однако роняет на диван откушенную булку — мак с нее рассыпается по тканевой обивке. — Бля-я-а-а, — стонет он. — Что такое? — сидящий в кресле Арсений сначала одной рукой трогает пустое место на журнальном столике, и лишь затем другой осторожно ставит на него чашку. — Вы снова что-то пролили? — Нет, я уронил булку. Арсений тяжело вздыхает. Антон, строя виноватую мордаху, которую всё равно никто не видит, аккуратненько стряхивает крошки в ладонь — часть по-любому падает на пол, но их потом можно будет собрать носком. Немного неловко, правда, что носки на нем арсеньевские. — Я почти уверен, что о большинстве ваших конфузов я просто не знаю. Это не за мной нужен глаз да глаз, — Арсений хмыкает, — а за вами. Он третий раз за день так иронизирует: до этого он сказал, что плохо спал, потому что «сна не было ни в одном глазу», и что «у одного Антона Арсений без глазу» — это когда Арсений чуть не напоролся на огромный мусорный бак. В итоге всё обошлось тем, что он всего лишь наступил на какой-то пакет, из которого вытекло нечто зеленое и вонючее. — Зато у вас глаза не боятся. — Но и руки не делают. Часть ночи Антон провел в ванной, фантазируя о том, что могли бы с ним делать руки Арсения, но это явно не лучшая тема для разговора. Он ищет какую-то другую, но Арсений неожиданно заводит ее сам: — Возможно, вы не помните, но в заповеднике вы говорили о своем отношении к экологии. Если вас не затруднит, расскажете? — О! — оживляется Антон: он об этом разговоре помнит, но удивлен, что о нем помнит и Арсений. — Но я в этом не очень шарю, это чисто мое мнение. Почему-то мне кажется, что вы за него меня будете осуждать. — Не могу обещать вам обратного. — Очень успокаивает… В общем, когда я начал встречаться с Ниной, это моя бывшая девушка, я прямо бесился с этих ее загонов насчет пакетов, трубочек и прочего. А потом до меня постепенно дошло, что в этом нет ничего плохого. Но я считаю, что такое нельзя навязывать, нельзя говорить «Если ты ешь „Сникерс“, то ты мразь, потому что упаковка разлагается миллиард лет, а ты хуила гнидосная, которая не думает о природе, руки б тебе вырвать». — То есть вы считаете, что суть в выборе слов? — Нет, в давлении. Думаю, что достаточно, типа, просто сказать, что упаковка разлагается хуеву тучу лет — а человек уже сам должен решить, по силам ему что-то с этим делать или нет. — Разве не покупать «Сникерс» — это так сложно? Если бы все люди, допустим, отказались от батончиков по причине упаковки, производитель был бы вынужден создать другую упаковку, биоразлагаемую. — Ну в идеале это круто, конечно, только не все могут думать об экологии. Вот представь, бля, представьте себе обычную женщину, которая пашет десять часов на работе, а потом приходит домой, убирается, детям и мужу есть готовит, с детьми уроки делает. Может, для нее съесть «Сникерс» — это единственная радость жизни. — Но можно же найти другую радость. — Можно, но у нее нет сил ее искать. Когда я учился и работал, у меня времени даже посрать, простите, не было. И когда удавалось, я как-то мало задумывался о том, сколько воды я трачу на смыв говна. И сколько на подтирание жопы уходит бумаги. — Возможно, вы правы, — задумчиво произносит Арсений, игнорируя щекотливую тему какашек, — но тогда получается, что заботиться об экологии могут только счастливые люди, у которых полно времени. Много вы знаете таких? — Нет, я скорее о том, что всё должно быть в меру и по силам. Я видел, что у вас овощи лежат в многоразовых мешочках, и это круто, но при этом еду вам привозят в пластиковых контейнерах. И, — Антон вертит головой, но не может зацепиться за что-то взглядом, потому что они в гостиной, а здесь скудная обстановка, — и одежды у вас много, которую вы не носите, а ее фабрики производят, они вредят природе. И вообще, вы же не живете в шалаше в лесу, не пьете дождевую воду, в кустах не срете. Просто делаете то, что можете и что для вас комфортно, и этого достаточно. — Я согласен, что делаю недостаточно, но это ведь характеризует меня с негативной стороны. Я эгоист и гедонист, это нельзя поощрять. Антон чуть не крякает с заявления Арсения: вот уж кто действительно гедонист, наслаждается всеми благами жизни, отрывается на полную катушку. — Арсений, — вздыхает он, — лучше поощрять себя за то, что вы делаете, чем ругать за то, чего не делаете. — Пока я занят тем, что ругаю себя за то, что делаю, — говорит Арсений с грустной усмешкой, и что-то подсказывает, что это он о вчерашнем поцелуе — то есть сразу о двух поцелуях. — Я сказал это зря, пожалуйста, не обращайте внимания. — Давайте поговорим об этом. — О чем? — О нас. — Нет никаких нас, — цокает Арсений. — Если я позволю себя поцеловать, вы перестанете постоянно возвращаться к этому вопросу? Антона несколько возмущает формулировка «позволить поцеловать», будто Арсений сам этого не хочет и для него это пиздец какое одолжение. И на самом деле такая жестокая манипуляция могла бы сработать, если бы на другой чаше весов стояло «не курить сегодня» или «не ронять булки», но в этом случае — не-а, Антон не такой дурак. — Мне очень хочется целовать вас двадцать часов подряд, но я не какая-то собака, которую легко отвлечь вкусняшкой или игрушкой. И, кстати, если вы хотите целоваться, необязательно провоцировать, можно просто предложить. — Не имею никакого желания с вами целоваться. Антон смотрит на него взглядом, выражающим всю мощь саркастического «Да-да, конечно, я так и поверил», но Арсений в повязке и не видит. Вообще он не только в повязке, но и в плохом настроении, чтобы обсуждать такие вещи — но Антон, между прочим, хищник и охотник, он умеет выжидать. — А хотите, фильм посмотрим? — предлагает он вместо дальнейших расспросов. — В смысле можем включить какой-нибудь фильм, который вы уже смотрели. Будете слушать, а я расскажу, что на экране происходит… Блин, какая тупая затея, забудьте. — Нет, почему же, это отличная идея. — Серьезно? — Антон аж подпрыгивает на диване, и половина маковых песчинок с его ладони валится обратно на диван. Он тут же судорожно собирает их второй рукой. — Да, в тумбе под телевизором диски с фильмами, выберите, какой вам больше нравится. Я смотрел их все. Антону хочется шлепнуть себя ладонью по лбу: диски! Понятно, что в Омске много сайтов заблокировано, включая самые популярные онлайн-кинотеатры, но есть же прокси. И что-то ему подсказывает, что Арсений правила обходить умудряется, ведь «Криминальное чтиво» он точно смотрел — вряд ли просто так себе постер повесил. Значит или пролез через блокировки, или тайно заказал себе диск. Стряхнув мак в свою пустую кружку из-под чая, Антон сползает на пол и открывает тумбу, рассматривает диски. В основном это старые комедии типа «В джазе только девушки» и «Джентльмены предпочитают блондинок», либо мультфильмы — по большей части Дисней. Однако за ними оказывается коробка с более интересным содержанием: вот тут находится и то самое «Криминальное чтиво», и еще с десяток боевиков, немного комедий и несколько мелодрам. — О! — радостно восклицает Антон, найдя блю-рей с первой частью «Гарри Поттера». — Давайте «Философский камень» посмотрим, я его всегда в декабре смотрю! — О нет! — резко говорит Арсений и вскакивает, но ударяется коленом о журнальный столик и скулит. — Пожалуйста, положите на место. — Это почему? — Антон поднимает брови. — Вы что, не любите «Гарри Поттера»? — добавляет он таким тоном, будто не любить эту франшизу — это всё равно что мыться живыми ежами. Хотя почему «будто», для него это так и есть, даже хуже — всё равно что мыться мертвыми ежами. — Положите диск. — Арсений всё-таки преодолевает преграду в виде столика и направляется к Антону, но тот вскакивает на ноги и отбегает, хотя нога тут же начинает ныть. — Никому не отдам Гарри! — Положите на место, я вас очень прошу, — напряженно просит Арсений, а потом скомканно поясняет: — Там не тот диск, о котором вы думаете. Антон не сражается со своим любопытством, а сразу открывает коробку — диск внутри совершенно обычный. Но судя по тому, что Арсений краснеет, там явно что-то компрометирующее. — Порнушка? — предполагает Антон наобум, и по тому, как Арсений виновато закусывает губу, понимает: попал в точку. — У-у-у, хранить порно в «Гарри Поттере», как вам не стыдно. Арсению явно стыдно, потому что стоит он весь красный, а уши по цвету не отличить от пожарного гидранта — разве что из них вряд ли вода польется, скорее уж пар пойдет от напряжения. — Да ла-а-адно, — успокаивает Антон, подходя ближе, на такое расстояние, чтобы при желании Арсений мог обнять его — или ударить, тут как пойдет, — в порнухе ничего такого нет. У нас ее вообще с друзьями спокойно смотрят. Я столько раз со своим другом смотрел, вы даже не представляете… — Зачем? — выдавливает из себя Арсений и прикладывает тыльную сторону ладони к лицу — проверяет, действительно ли щеки горят. Действительно. — Чтобы подрочить. — Антон пожимает плечами. — Это прикольно, ну, разделить с кем-то эмоции, прикольнее, чем одному. И, если что, у меня тогда девушки не было, я ни с кем не встречался. Если бы Антон ляпнул такое в Воронеже, на него бы посмотрели со снисходительной усмешкой, мол, какая разница, есть девушка или нет — это же просто дрочка. Дома Антон стесняется говорить о том, что ему больше подходит моногамия, хотя Нине он сторонние связи не запрещал. Правда, он каждый раз волосы на жопе рвал, когда она уходила на свидания — то есть на блядки. — Какой кошмар, — видимо, переварив услышанное, выдыхает наконец Арсений. — Я всё понимаю, но этого я не понимаю. Он в шоке и вряд ли осознает, что разговаривает мемами, но Антон осторожно касается его плеча и в шутку предлагает: — Хотите, посмотрим, и вы всё поймете? — Ни в коем случае! — и дергает плечом, стряхивая его руку. — Вы с ума сошли? — Да я шучу. Хотя надеюсь, что вы передумаете, — нарочито весело произносит он, стараясь игнорировать то, как Арсений недовольно поджимает губы. — Кстати, я считаю, что вкусы в порно многое говорят о человеке. Расскажете, что вам нравится? — Вы побили все рекорды по неуместным вопросам. Арсений смущен, но не злится, как это у него бывает при нарушении личного пространства, не психует, не уходит — а значит не так уж и против этого диалога. Антон сканирует его взглядом, прикидывает, что такого ему может понравиться. В Воронеже для такого есть игра «Угадай фетиш» — как «Я никогда не», только никто не разменивается на дурацкие, никому не нужные «Я никогда не прыгал с парашютом» и «Я никогда не видел лося», а сразу переходят к теме секса. Смысл состоит в том, чтобы назвать фетиш, а если кому такое нравится, тот пьет. Благодаря этой игре Антон научился просчитывать, у кого какие могут быть фантазии. — Вам нравится связывание? — подумав, выдает он свой главный вариант. Закомплексованные люди, которые не способны почувствовать себя в постели свободно, часто в восторге от мнимой потери контроля. У Арсения красная даже шея и немного ключицы — дома он ходит в просторной розовой футболке, которую Антон, когда помогал выбирать, назвал черной. Он ни капли не жалеет о своей лжи, потому что в розовом цвете Арсений выглядит еще уютнее, а постоянно открывающиеся взору ключицы — дополнительный бонус. — У вас нет ни стыда, ни совести, — бормочет тот, делая несколько шагов назад, пока снова не упирается в несчастный столик. — Хотелось бы оправдаться и уточнить, что я не извращенец. — Это не извращение. Извращение — это когда вы надеваете серый свитер и эти свои брюки в тонкую полоску. Я бы даже сказал, преступление. — Антон искренне так считает. — На вашем месте я бы всё время ходил в кожаных штанах и каких-нибудь полупрозрачных майках, даже если бы выглядел, как стриптизер. — Большое спасибо за сексуализацию, — говорит Арсений мрачно, никак не отреагировав на комплимент — кажется, даже обижается. — Я же просто аппетитный кусок мяса, мне очень приятно это слышать. — Не просто, — спокойно парирует Антон. — Но что плохого в том, что ваш чудесный мозг облачен в такую оболочку? Вы очень красивый, тупо это отрицать. И мне нравится ваше тело, оно меня возбуждает, почему это может оскорблять — я не понимаю. Мне кажется, в нашей ситуации это нормально и логично. Было бы странно, если бы я вас не хотел. — Дело не в том, что вы испытываете ко мне сексуальное желание, — он нервным движением зачесывает челку наверх, — а в том, что вы только его, вероятно, и испытываете. — Ты совсем, что ли? — выпаливает Антон, даже не успев подумать, хотя у него это частая практика. — Ты реально думаешь, что я здесь и с тобой, потому что хочу трахнуться? Откуда у тебя эта мысль вообще? — Нет, еще из чувства вины. А почему я должен думать что-то другое? — Арсений хмурится и прижимает рукой пластырь, который отклеивается с одной стороны правого глаза. — Вы же ничего мне не говорите. И я устал уже вас поправлять: обращайтесь ко мне на «вы», мы не друзья, не родственники и не супруги. — Мне что, надо замуж позвать, чтобы «тыкать»? — Вообще-то, если вы хотите в меня чем-то тыкать, то да, — фыркает Арсений, но больше горько, чем насмешливо. — И если хотите обращаться на «ты», то тоже. Но об этом и говорить бессмысленно. — Ты гонишь. — Антон так сильно охуевает, что ему становится плевать на всякий там этикет, хотя ему и в обычное время плевать, но он еще старается ради Арсения — старается стараться. — Ты же это не всерьез, Арс. — Разумеется, — кривит тот губы, — о чем речь. Разве похоже, что я жду от вас предложения? — Но это же дичь какая-то. Только полный псих будет делать предложение человеку, которого знает… Сколько, пять дней? Это пиздец какой-то, без обид, ты очень классный, но это реально шиза. — Брак — это шиза? — Нет, но выходить за первого встречного — это шиза. Типа, алло, мы не в пятнадцатом веке, где тебя батя выдает за хуй пойми кого. Нужно же узнать друг друга, пожить вместе, и если всё будет хорошо… — Это несерьезно, никакой ответственности и никакой гарантии, — отрезает Арсений — порой он сжимает челюсти так сильно, что зубы должны трескаться. — Смысл брака в том, чтобы сразу показать человеку серьезные намерения, а не барахтаться в проруби, как, простите, говно. «Если получится, то класс, а если нет, то се ля ви», — пискляво пародирует он. — Какая хуйня, — в сердцах бросает Антон. — Как будто нельзя развестись! Всё равно же нет никаких гарантий, да и что вообще меняет штамп в паспорте? — Если он ничего не меняет, почему же вас так пугает брак? Антон сдувается — не потому что Арсений прав, а потому что тот искренне верит в то, что после двух с половиной поцелуев они должны пойти под венец. Ну, или что как минимум Антон должен предложить такой вариант. И как объяснить ему, что это попросту безрассудно — непонятно. — Арсений, — выдыхает он, — я понимаю, что вас так воспитывали, но вы же неглупый человек. Представьте, что будет, если два человека на эмоциях, ну, поженились, а через месяц любовь прошла, завяли помидоры. — Не вижу смысла обсуждать это дальше. У вас свое мнение на этот счет. Я же считаю, что если человек не готов к браку, то он не готов и к ответственности за партнера в принципе, поэтому нет смысла ничего начинать. Тема закрыта. — Я слышал, — вспоминает Антон, — что вам часто делают предложение, это правда? Арсений добирается до дивана, усаживается, подтягивая к себе плед, и лишь потом отвечает: — Я бы не сказал, что часто. Может быть, пару раз в год. От удивления Антон чуть не присвистывает, но сдерживается: есть же всякие приметы там, мало ли, вдруг Арсений и в это верит. Но два предложения в год — это же пиздец как много, Антону вот ни разу не делали, и он тоже. — А вы делали кому-нибудь? — уточняет он, хотя ответ кажется очевидным: Арсений не похож на того, кто первым будет делать серьезный шаг. — Делал, — глухо признает тот, и вот сейчас Антон бы отдал что угодно, лишь бы увидеть выражение его лица без повязки. — Один раз, это было очень давно. Антона озаряет идея — возможно, дурацкая, но это многое бы объяснило. Его вид довольно редкий, но не настолько, чтобы встретить их представителя было так уж сложно. — А он, случайно, не был огненной саламандрой? — осторожно спрашивает он. — Она, — холодно поправляет Арсений. — И да, она была — и есть. — И она вам отказала? — А вы видите на моем пальце кольцо, а в моей квартире — женщину? Если да, то у меня и до вашего яда были очевидные проблемы со зрением. У Арсения так-то и своего яда достаточно. — Может быть, вы просто развелись, — замечает Антон аккуратно и, положив диск на столик, подсаживается на диван к Арсению — но тот тут же отодвигается на другой край. — Поэтому вы такой? — Если вы не научитесь четко формулировать вопросы, то вряд ли получите на них однозначные ответы. — Я имею в виду, холодный, отстраненный, боитесь сближаться с людьми. И не говорите, что дело только в этикете или правилах. Вам разбили сердце? — Опять вы лезете, куда вас не просят, — цокает Арсений и раздраженно поясняет: — Никто не разбивал мне сердце, сердце вообще нельзя разбить. Чувства человека — это исключительно проблема человека, и если они безответны, то возлюбленный в этом не виноват. — Но она же дала вам какую-то надежду, иначе бы вы не сделали предложение. — Это было глобальное недопонимание, и давайте закроем эту тему раз и навсегда. Если вы хотите посмотреть первого «Гарри Поттера», то он в коробке с «Тайной комнатой» вместе, непосредственно, с ней же. Антон, как крот под энергетиками, готов рыть дальше и дальше, пока не расшибет голову о какой-нибудь камень. Ему хочется, чтобы Арсений открылся, рассказал всё о той ситуации, поделился с ним чувствами — но он понимает, что в плане откровений тот и так уже перепрыгнул через себя. Так что он не продолжает допрос с пристрастием, а сползает обратно на пол — искать в тумбе коробку со второй частью франшизы. В конце концов, «Гарри Поттер» всё делает лучше, особенно перед Новым годом, а то новогоднего настроения что-то совсем нет. *** У Антона было не так много свиданий в жизни, но правила за совместным просмотром кино он знает. Нужно медленно и ненавязчиво двигаться в сторону объекта своей страсти, пока не прижмешься к нему вплотную, а потом зевнуть, потянуться и закинуть руку ему за плечи. Потом, если тот не станет похожим на готового к атаке дикобраза, можно и приобнять. Если объект страсти еще и склонил голову тебе на плечо, то всё: медведь в капкане, кролик в ловушке, птичка в клетке — зависит от того, в какого зверя ты втрескался. Антон уже выполнил жопный подкат, но понимание реакции Арсения несколько затрудняет слепота. Тот то ли действительно не замечает, что еще немного — и Антон буквально сядет к нему на колени, то ли делает вид, что не замечает. Чтобы не быть мудаком, Антон наклоняется к его уху и тихонько спрашивает: — Я вас обниму, можно? Арсений даже не вздрагивает, словно ожидал чего-то подобного. — Мы ведь с вами всё обсудили, на что вы рассчитываете? — отвечает тот вопросом на вопрос, но это хотя бы не четкое «Нет!», и на том спасибо. — Я рассчитываю, что вы передумаете. — Не передумаю. Обнять можно. Для Антона это максимально непоследовательные ответы, но он пользуется разрешением и приобнимает Арсения за плечи — тот доверчиво льнет к нему и укладывает голову на плечо. Всё как в пособии для неуверенных школьников, которое Антон разработал сам для себя еще в лохматые годы. В фильме Гарри сражается с василиском, но Антон видел эту сцену не меньше десяти раз и знает, что юный волшебник победит. Тем не менее, он комментирует происходящее для Арсения, который не может видеть, что происходит на экране. Многое он добавляет от себя, например, что василиск похож на переевшего барбитуратов глиста. Или что в Тайной комнате не особо уютно, так что вечеринку в ней не устроишь, а зачем она тогда такая нужна. А еще он случайно спойлерит, что Рон потом тоже ее откроет, и оказывается, что Арсений не смотрел дальше четвертой части. Антон обещает, что они обязательно посмотрят всё вместе, а Арсений на это лишь хмыкает. — Со своего положения крайне осуждаю Гарри, — ворчит тот, когда василиска ослепляют. — Есть методы гуманнее. — Да, например, меч в мозг, — посмеивается Антон и запускает пальцы ему в волосы, спрашивает серьезнее: — Каково это — не видеть? — Закройте глаза — и узнаете. — Арсений выпрямляется и уходит от прикосновения, хотя до этого сидел спокойно. — Не трогайте волосы, пожалуйста. — Почему? Вам неприятно? — Нет, просто… — Арсений покусывает губу, явно смущенный, старается пригладить торчащие прядки. — Просто из-за повязки у меня утром не было возможности помыть голову. Подозреваю, что я в целом непрезентабельно выгляжу. — Я вот с утра голову помыл, но всё равно выгляжу хуже. — Антон скребет пальцами отросшую щетину. А Арсений, кстати, даже без зрения умудрился побриться, только маленький участок кожи на щеке пропустил. — А вы очень красивый даже с грязной головой. — Вы мне льстите, — с осуждением говорит тот, но уголки его губ дергаются в подобии улыбки. Антон не выдерживает и наклоняется, на секунду прижимаясь губами к одному такому уголку. — Нисколько, — шепчет он, целуя Арсения чуть выше, и выше, крошечными поцелуями доходит до скулы. Арсений не двигается, вроде бы опять задерживает дыхание, будто боится спугнуть — или спугнуться. — Когда я вас увидел впервые, то подумал, что никого красивее не встречал. В тот день он решил, что Арсений изо льда, что тот всегда холодный, но сейчас его кожа под Антоновыми губами горячая. Антон привык к жару, огонь — его стихия, огнем его не удивишь, но он не может не тянуться к пламени, что теплится внутри Арсения. Он просто не способен перестать его целовать, да и зачем переставать, когда тот сам подставляет лицо под его губы. Антон закрывает глаза, чтобы быть с ним в равных условиях, и целует щеки, подбородок, нос, контуры повязок и едва ощутимо проводит губами по самим повязкам, целует лоб прямо через челку, виски. Он никогда не испытывал такого острого удовольствия просто от невинных касаний. Говорят, что земноводные узнают других через тело, посредством прикосновений, и это правда — но это не всегда означает секс. Антон любит секс, но еще сильнее он любит близость, которую тот дает: до этого дня он и не знал, что есть что-то более откровенное. — Вы тоже очень красивый, — еле слышно произносит Арсений, и Антон наконец находит его губы. Они целуются долго, с чувством, не насилуя рты друг друга и не переходя границы. Будь это кто-нибудь другой, Антон бы давно повалил его на диван и присосался к шее, задрал бы футболку, сжал пальцами соски… Но это не кто-то другой, и Антон понимает, что чего-то большего у них пока не случится. И вот эта недозволенность почему-то распаляет, обдает жаром и заставляет член в трусах наливаться кровью — возбуждает то, что нельзя возбуждаться. В какой-то момент Арсений слабо стонет Антону в рот от удовольствия, а затем резко отстраняется, будто испугавшись собственной реакции. — Простите, — бормочет он, весь раскрасневшийся, — мне очень неловко. Если бы он только знал, что у Антона стоит, не стыдился бы так. За поцелуем они пропустили конец ключевой сцены: на экране уже финал, и все, кроме Драко Малфоя, счастливы. — Не извиняйтесь, — улыбается Антон, мягко чмокает Арсения в губы, передавая улыбку, и лишь потом садится ровно. — Если вам будет легче, могу рассказать, как однажды во время поцелуя с одноклассником на спор я кончил. Это более неловко же, да? — Полагаю, что это невообразимо пошлая история, но если вы хотите ей поделиться, то не буду препятствовать. Хоть это и бессмысленно, Антон на всякий случай поправляет футболку и прикрывает стояк, который оттягивает спортивки в паху — они принадлежат Арсению. По его словам, это исключительно для спортзала, хотя в мировоззрении Антона они вполне себе парадно-выходной вариант, в том числе для выхода в парадную. — Короче, я зачем-то сказал Андрею, — начинает он, — что умею сосаться, а я не умел вообще, но мне было стыдно признаться, что я в пятнадцать еще ни разу не целовался… — Что в этом стыдного? — Потому что у нас в пятнадцать почти все перетрахались, а мне не до того было, я занимался КВН-ом и футболом. Ко мне девчонки клинья подбивали, но я как-то стеснялся тогда, что ли, и не складывалось. — Не считаю, что между детьми уместны какие-то любовные связи, не говоря уже о сексуальных. — Не нудите, — посмеивается Антон и, чтобы Арсений не обиделся, чмокает его в щеку — хотя тот может обидеться даже на это. — В общем, Андрей мне начал говорить, что я никогда не сосался, и это заметно, а я ему: «Да я лучше всех сосусь!», и он мне такой: «Докажи» — и поцеловал меня. — Вероятно, он проявлял к вам интерес таким образом. — Андрю-ю-юша? — Антон поднимает брови. — Не, не думаю. Он странный был пацан, немного не от мира сего, что ли. Вообще он был тихий, даже не знаю, чего он тогда так… Но целовался классно! Поэтому у меня встал, и я что-то как-то потерся о него и кончил. Так что у меня одновременно был первый поцелуй и первый оргазм с кем-то. — Ужасная история. — Если бы он всем разболтал — то да. А так мы потом с ним вместе прогуливали физру, запирались в кладовке на четвертом этаже и дрочили друг другу, пока у меня девушка не появилась. А с кем был ваш первый поцелуй? — С вами. — Э? — только и выдавливает из себя Антон. Арсений выдерживает драматическую паузу, а потом неожиданно смеется теплым переливистым смехом. — О боже, — и улыбается до очаровательных ямочек на щеках, — неужели вы поверили? Хотя я искренне не вижу ничего в том, чтобы в моем возрасте не иметь подобного опыта. Можно прекрасно жить и без обмена слюной с другим человеком. — А сколько вам лет? — Бестактный вопрос, — Арсений неустанно напоминает об этом, хотя давно должен был привыкнуть, — мне тридцать два года. Почему-то Антону казалось, что и тридцати нет — но у Арсения в принципе такая внешность, что и не поймешь. Если ему отпустить волосы и заплести их в косичку, он будет похож на сорокалетнего, который решил помолодиться. А если просто кепку надеть, то больше восемнадцати и не дашь. Хотя Антон бы и больше дал, но раз. — А мне двадцать четыре, — медленно произносит он, подсчитывая разницу. — Восемь лет разницы — не так уж много. — Но и немало. — Так что там с первым поцелуем? — Он бы и о первом сексе спросил, но очевидно, что раз Арсений о первом поцелуе не то чтобы рвется рассказывать, про секс он не расскажет даже под пытками. — Он произошел во время игры в «Бутылочку» на первом курсе. — Арсе-е-ений, — тянет Антон с притворным осуждением, — а вы, оказывается, тот еще проказник. — Не ерничайте, — цокает тот. — Я этим не горжусь. Но я был юн и любопытен, и мне было интересно, что такого в поцелуях, что они считаются чем-то важным. Знаете, в фильмах им всегда уделяется столько внимания… В тот день я поцеловал трех людей и не понял, что хорошего в поцелуях. — Тебе не нравится целоваться? — уточняет Антон расстроенно. — То есть вам, премного извиняюсь. Сложно говорить с человеком на такие темы, называя его «вы», я как будто с преподом в универе побратался. — У нас фильм закончился, — не в тему замечает Арсений, совершенно игнорируя вопрос о поцелуях, так что Антон щиплет его за предплечье: — Так что, вам не нравится целоваться? — У меня ощущение, что вам не нравится, иначе бы вы не тратили время на задавание глупых вопросов, ответы на которые очевидны. И Антон больше не тратит время — целует его без лишних слов. Из колонок давно уже звучит мелодия финальных титров, и надо бы хотя бы для вида включить следующую часть. Но это может и подождать, а пока есть дела поважнее. *** Ночью Антону не спится, потому что очень сложно уснуть в то время, когда обычно только возвращаешься домой и садишься за комп. Арсений лег еще в десять вечера, у него режим, и никакие поцелуи не способны его сбить — по крайней мере, он так сказал. Антон подозревает, что дело вовсе не в режиме, а в мощном стояке, который был заметен невооруженным глазом даже в темноте, разбавленной лишь свечением экрана. Они досмотрели «Гарри Поттера» до конца четвертой части, хотя и практически не смотрели, а потом Арсений отстранился, натянул футболку чуть ли не до колен и ушел в душ. От одной мысли, что он там наверняка дрочил после поцелуев, Антона до сих пор раскатывает по дивану, как монету по трамвайным рельсам. Он лежит с закрытыми глазами и вспоминает, какой Арсений под конец, уже ближе к испытанию с лабиринтом, стал податливый, почти не сдерживал стоны, подставлял шею и даже сам положил ладонь Антону на бедро. Как горели его щеки от возбуждения, как распухли и покраснели исцарапанные жесткой щетиной губы, а шея пестрела слабыми переливающимися засосами, следа от которых к утру не останется. Рука сама тянется к паху — Антон, закусив губу, грубо мнет член через ткань трусов. Тот факт, что трусы на нем тоже Арсения, лишь подливает масла в этот костер, но Антон сгореть не может — он сам огонь. Только он успокаивается, перейдя на чтение чего-то нейтрального (в основном о феях, их истории, их менталитете, их привычках — это абсолютно не делает его похожим на влюбленного идиота, ни капли), как снова переключается на воспоминания о сегодняшних поцелуях, и член снова встает. В который раз Антон посматривает на коробку с «Философским камнем», в которой никакой не философский камень, а любовно хранимая Арсением порнушка. Остается догадываться, зачем в век интернета хранить порно на диске и где он вообще его достал, но это не так важно, важно — какое именно это порно. В голове опять всплывает фантазия, как Арсений сидит на этом самом диване, раскинув ноги в стороны, и вальяжно надрачивает себе, глядя на экран и слушая стоны порноактеров… Или он, наоборот, выключает свет, ставит звук на минимум, прикрывается пледом и дрочит себе как можно скорее, бросая стыдливые взгляды на телевизор? Антон с тихим рыком всё-таки встает, хватает со столика коробку и открывает — любопытство победило. У него есть оправдание! Когда Арсений убирал все диски в коробку, Антон пошутил: «Порнушку оставьте, вдруг я захочу ночью посмотреть» — это была просто шутка, хотя и высказанная из-за того, что эта мысль вертелась в голове без конца. Арсений тогда фыркнул, назвал его развратником и уточнил, тот ли диск у него в руке, а потом положил его обратно на стол. Это можно считать за молчаливое согласие. Для начала включив телевизор и отрубив на нем звук, Антон щурится от яркого света экрана и вставляет диск в дисковод. Открывается обычное меню файлов, но файл всего один — его-то Антон и выбирает с помощью пульта. Когда на экране показывается темноволосый парень в очках и гриффиндорской мантии, у Антона глаза лезут на лоб, но когда в спальню заходит блондин в слизеринской, еще и рот открывается. Парни начинают о чем-то беззвучно ругаться, размахивают палочками, а затем впиваются друг в друга поцелуем, скидывают мантии, и под ними оказываются совсем другие палочки — но в таком же боевом положении. Антон наблюдает за тем, как «Гарри» оказывается сверху, прижимая запястья «Драко» к кровати, как смотрит победно и с усмешкой — а затем дразнится, проводя языком по контуру уха и прикусывая мочку. «Драко» запрокидывает голову, его губы складываются идеальной буквой «о», он то ли просто стонет, то ли выдыхает что-то вроде: «По-о-оттер». Тем временем «Гарри» что-то шепчет ему на ухо, прижимается к нему всем своим упругим обнаженным телом, не замечая, как очки съезжают с переносицы. Теперь понятно, почему этот диск лежал в коробке от «Гарри Поттера», и очень интересно, в каких еще коробках Антона могут ждать сюрпризы. Но пока он, не отрывая взгляда от телевизора, возвращается на диван, садится поудобнее и запускает руку в трусы, сжимает ноющий от желания член. Он возбужден уже так долго, что головка вся влажная от смазки, и Антон размазывает ее большим пальцем — «Гарри» на экране так же, по кругу, облизывает член «Драко». Пародия выглядит дешевой, съемка — с домашней камеры или вообще с телефона, распластанные по кровати мантии явно с АлиЭкспресса, но актеры симпатичные. А еще «Гарри» с таким наслаждением сосет член, то глубоко заглатывая, то выпуская изо рта и собирая губами собственную слюну… Он часто смотрит на своего «Драко», причем с такой нежностью и заботой, несмотря на вроде как вражду по сценарию, что у Антона закрадывается подозрение: они пара. А когда «Драко» привстает на локтях и с неподдельной любовью в глазах наблюдает за тем, как «Гарри» сосет его член, то все сомнения пропадают. Антону всегда нравилось домашнее порно. Хорошо поставленный свет, профессионалы с гладко выбритыми жопами и член на весь кадр в качестве 4К — это круто, но в этом нет эмоций, одно притворство. А вот такая домашняя порнуха, хоть и не радует шатающейся камерой, неидеальными телами и прыщами на заднице, но пропитана искренностью, что ли. Антон быстро трет уздечку кончиками пальцев и, не сдержавшись, низко стонет — но Арсений несколько раз повторил, что спит в берушах, так что не страшно. Член упирается в ткань, и это неудобно, так что Антон стягивает трусы до колен, сплевывает в ладонь горячую слюну и возвращает на член, сжимает мокрыми пальцами головку — вот так хорошо. Ему хочется прикрыть глаза от удовольствия, но он боится пропустить сюжет ролика — а там есть сюжет. Сейчас, например, «Гарри» грубо разворачивает своего партнера и связывает ему за спиной руки его же красно-золотым галстуком, а затем заставляет улечься грудью на кровать. «Драко» стоит на коленях, с тощей оттопыренной задницей, которую «Гарри» начинает неспешно вылизывать. Антон делает себе сразу несколько пометок: Арсению действительно может нравиться связывание, а еще римминг, с минетом тоже всё ясно — но он в принципе всем нравится, это не новость. «Гарри» отстраняется, вытирает мокрый рот ладонью, а затем резко шлепает «Драко» по заднице. На бледной, совсем как у книжного Драко, коже остается яркий след, а Антон делает себе еще одну пометку. Пульс подскакивает, дыхание учащается, Антон двигает запястьем так быстро, что оно ноет, звуки битья яиц о руку разносятся по комнате — и в момент, когда ему остается буквально чуть-чуть, дверь спальни медленно открывается. Антон замирает, так и сжимая член в кулаке, а из комнаты выходит Арсений — двигается, как обычно, по стеночке, на ощупь, глаза по-прежнему закрыты повязками. — Антон, — шепотом зовет он, вытаскивая беруши и складывая их в карман пижамы, — вы спите? Антон сглатывает слюну, такую вязкую, что ею можно склеить кирпичи в фундаменте, и отвечает максимально спокойно: — Нет, пока не сплю, — но голос предательски скрипит. — А чем вы заняты? Антон переводит взгляд с Арсения, замершего у дверного проема, на собственный член, блестящий от слюны и смазки, затем смотрит на экран, где «Гарри» уже вовсю трахает «Драко» пальцами. — Э-э-э, да ничем. — Антон одной рукой подтягивает к себе одеяло и прикрывается, хотя никто и так его не видит, а другой по-прежнему сжимает член. Еле держится, чтобы не продолжить дрочить. — А вы чего-то хотели? — Я хотел попросить налить мне стакан воды. Арсений не похож на человека, который о чем-то подозревает, так что Антон просит его немного подождать, встает с дивана и натягивает трусы — резинка шлепает по коже. На экране «Драко» хватает палочку и тыкает ей «Гарри» в горло — там прямо какой-то экшн, который кажется смешным из-за голожопости актеров. Антон наливает стакан воды из бутылки, взятой из холодильника, потому что «Не из-под крана же, Антон, вы в своем уме?» — и возвращается, аккуратно вкладывает его в руку Арсения. Тот осторожно пьет, не роняя ни капли, хотя бегущие по подбородку-шее-груди капли, как в рекламе Кока-Колы, были бы кстати. Его губы всё еще сияют, а засосы на его шее почти прошли, но до сих пор отдают легким свечением из-за реакции кожи на слюну. Антон в интернете прочитал, что на смазку и сперму реакция сильнее, но вряд ли Арсений готов к таким экспериментам. — А почему вы не спите? — допив воду, спрашивает тот. — Вам сказать честно или соврать? — Антон осторожно, чтобы не выронить, забирает у него стакан. — Неэтично ставить такой выбор. Разумеется, каждый человек выберет правду, даже если на самом деле ложь предпочтительнее. Арсений выглядит сонным, явно недавно проснувшимся, а потому ужасно мягким и уютным, особенно в пижаме со звездами. Антон раздумывает, а не лучше ли соврать, чтобы не тревожить душевное равновесие этого моралиста, но всё-таки говорит правду: — Я, как бы вы сказали, предавался плотским удовольствиям наедине с собой. — О боже, вы могли бы не говорить об этом так прямо? — Даже в почти полной темноте видно, что Арсений смущается — и оттого становится еще милее. Хотя Антон ожидал, что смущаться тот будет куда сильнее. — И вы рисковали, делая это здесь. Я ведь мог выйти в разгар действия и помешать. — Вы и вышли. — Антон еле сдерживает улыбку, а Арсений замирает — и можно хоть сто баксов ставить, что начинает краснеть. — Подождите, что? — сипит тот. — Вы что, делали это прямо до моего прихода? — Хотите убедиться и потрогать? — Нет! — Арсений отстраняется, врезается плечом в косяк и морщится, лепечет смущенно: — Как вам не… Нет, простите, это моя вина. У меня нет гостевой комнаты и возможности уединения, я должен был постучать, прежде чем выходить. — Всё нормально, — успокаивает Антон, притягивая его к себе и растирая место удара — той же рукой, которой еще пять минут назад дрочил. — Если бы каждый раз, когда меня заставали за дрочкой, я получал монетку, то сейчас у меня было бы… Не знаю, монетки три или четыре. — У вас бурный опыт случайного эксгибиционизма, — бубнит Арсений, а потом уточняет совсем тихо: — Вы хотя бы одеты? — Принцесса Одетт, ы, ага, — посмеивается он, хотя такие каламбуры больше в стиле Арсения. Как говорится, с кем поведешься. — Но порнушка ваша по телику до сих пор идет. Даже не идет, а летит, потому что «Драко», видимо, решил показать, что он лучше по части квиддича и оседлал древко метлы «Гарри». Правда, он больше похож не на ловца, а на наездника, но таких игроков в квиддиче пока вроде бы нет — а жаль. — Я оставил вам это видео не как тему для обсуждения, а потому что вы попросили. — Арсений ворчит, но не отпихивает его от себя, вообще не противится объятиям. — Вы могли бы не упоминать тот факт, что вы его посмотрели. — Почему бы и не обсудить? — мурлычет Антон, утыкаясь губами ему в скулу. — Мне понравилось. Люблю, когда между актерами правда что-то есть. — Как тактично вы обходите его специфичность. До Антона доходит, что если бы Арсений действительно хотел уйти от этой темы, он бы ее не продолжал. Значит, он хочет обсудить — наверно, хочет знать, что он не какой-то там больной извращенец, если смотрит подобное. — Ничего специфического там нет, — с готовностью убеждает Антон, чуть отодвигая таз от Арсения, чтобы случайно не уткнуться стояком ему в низ живота. — Я вообще считаю, что если там без всякого насилия, то всё нормально. Поэтому я и не люблю это, типа, профессиональное порно, там у людей такие глаза грустные, как будто их заставляют. Дурацкий стакан мешает, но Антон так и продолжает стоять: одной рукой держа его, другой приобнимая Арсения. Последний поднимает голову и, привстав на носках, тыкается наугад губами — попадает в подбородок. Антон улыбается и мягко чмокает его в губы. — А вы почему проснулись, не спится? — интересуется он и чмокает еще раз, просто потому что хочется. Они стоят у дверей спальни, вокруг темнота и тишина, и этот момент кажется особенным, несмотря на порно по телевизору. — Вы такой трогательный после сна, я не могу. — От слова трогать? — хмыкает Арсений. — Я часто просыпаюсь посреди ночи, иногда засыпаю сразу, иногда подолгу не могу заснуть. Сейчас хотелось пить, но я боялся, что разбужу вас шумом. — Хорошо, что завтра это снимут, — Антон ставит наконец дурацкий стакан на ближайший подоконник и кончиками пальцев гладит контур одной из повязок, — это очень тяжело, наверно? — Сначала — да, потом легче. Но я скучаю по зрению, я по восприятию визуал. Возможно, для вас в этом городе всё серое и блеклое, но я неиронично считаю его прекрасным. И мне нравится наблюдать за людьми, за животными, птицами… — Вы удивительный человек, Арсений. Я обычно даже по сторонам не смотрю, надеваю наушники и топаю куда-то в своих мыслях. Представляю, как даю интервью Дудю, например, или что-то такое. — Этой крысе? — бросает Арсений с пренебрежением, будто крыса — это какое-то плохое животное. — Не считаю его хорошим журналистом, у меня много вопросов к его вопросам. — Это вы про вопросы о дрочке? — смеется Антон. — Эти я как раз могу понять, ведь такие вопросы выбивают из колеи, заставляют растеряться. Хотя на мой взгляд, это дешевый трюк, который показывает уровень непрофессионализма. — Арсений находит в темноте его руку, сжимает и делает несколько шагов назад, в спальню, утягивая за собой — сердце Антона пропускает удар. — Хотя вам, полагаю, нравятся вопросы о мастурбации сами по себе. — Я не считаю вопросы о дрочке какими-то неприличными, это ж естественно. У нас вообще нормально спрашивать, мол, как подрочил сегодня утром, хорошо ли кончил — это вежливое проявление участия. Антон не осознает, связная ли у него речь или он лепечет полнейшую чушь. Мозг окончательно сдает позиции, потому что они оказываются в комнате Арсения, в его мире. На кровати смято одеяло, на подушке валяется старый кнопочный плеер с проводными наушниками, которыми проще пользоваться без зрения, всё вокруг тускло освещает вращающийся ночник со «звездным небом» — и Арсений со звездами на пижаме будто часть этого неба. Хотя он бы и без пижамы был тут к месту, потому что он ведь точно неземной. Когда-то давно феи существовали, ходили по земле и порхали над землей, но они погибли задолго до того, как технический прогресс позволил запечатлеть их на камеру. Остались лишь рисунки и крошечные скелетики с крепкими, будто стеклянными, крыльями — сейчас это всё хранится в музеях. Антону эти создания кажутся магическими, и не примитивной физической магией, как его огонь или способность Серёжи выращивать цветы, а чем-то недоступным обычному человеческому пониманию. Вот и Арсений сохранил в себе это волшебство — и Антон тянется к нему всем своим существом, как любой ребенок, что в свой одиннадцатый день рождения ждал письмо из Хогвартса. Он думает об этом, пока Арсений отпускает его руку, забирается обратно в постель и накрывается одеялом, укладываясь поудобнее. — Можете лечь со мной, если хотите, — негромко говорит он, — только, пожалуйста, без интима. Поймите меня правильно, я придаю этому слишком большое значение. Антон кивает, запоздало понимает, что Арсений его не видит, и брякает тупое «Ага», а потом ложится на кровать с другой стороны. Он не уверен, позволено ли ему под одеяло, так что ложится сверху, еще и стыдливо прикрывает футболкой стояк — подумать только, он стыдится. Если под утро его не заберут на скорой из-за плохой циркуляции крови, вызванной возбуждением, это будет победа. — А зачем вы включили ночник? — спрашивает он, лишь сейчас осознавая всю абсурдностью включенного ночника в такой ситуации. Разве что… — Вы ждали, что я к вам приду? — Как вы самонадеянны, — фыркает Арсений. — Я включил его, потому что меня успокаивает его звук. И правда — если прислушаться, ночник издает тихое гудение, которое больше раздражает, чем успокаивает. Теперь Антону еще более неловко, поэтому он замолкает в ожидании, что скажет Арсений. Тот долго молчит, лежа так спокойно и неподвижно, словно уснул, а после вдруг начинает негромко: — В то время я учился на последнем курсе, но уже служил в местном театре — вас это удивит, наверно, но я актер по образованию. — Антону безумно хочется спросить, что случилось и почему Арсений перестал играть, но он молчит и ждет продолжения. — Мы с труппой были на небольших гастролях, и я встретил ее в театре, который нас приютил в Новосибирске — она была ведущей актрисой на тот момент. — Как ее звали? — шепчет Антон. — Анна. — Арсений поворачивает к нему голову, будто бы может видеть сквозь повязки и веки. — Ее зовут так и по сей день, между прочим, она жива и здорова. Замужем, воспитывает двух дочек — я с ними знаком, к слову. — Вы до сих пор общаетесь? — Не более, чем того требует вежливость, — поясняет Арсений холодно, хотя в этом мерещится полуправда, и Антон против воли чувствует прилив ревности. — Она была наполовину феей, наполовину саламандрой — и мне тогда это казалось чем-то восхитительным, ведь она ребенок, пропитанный духом бунтарства. Ее отец — фей — уехал отсюда, чтобы быть с женщиной, которую любит, несмотря на осуждение общества. Антон прикусывает язык, чтобы не ляпнуть «У нас тоже так может быть» — но Арсений же по-любому скажет, что это другое, хотя это абсолютно то же самое. — Разумеется, — продолжает тот, — я сразу влюбился. Моя партнерша по постановке заболела, и Анна вызвалась ее заменить, так как уже знала эту роль. Мы играли возлюбленных, часто касались друг друга, и это свечение… Сами понимаете, как фантастически это выглядит со стороны, словно сами законы вселенной хотят, чтобы мы были вместе. Лично для Антона это вообще не играет роли: да, очень круто, что его слюни заставляют Арсения светиться, как новогоднюю елку, но не более того. Это для него точно не решающий фактор, и Арсений нравится ему определенно не из-за этого. Подумав, он так и говорит во время задумчивой арсеньевской паузы: — Я не считаю это чем-то важным. Это прикольно, я такого ни разу не видел, но и всё, в общем-то. — Но, согласитесь, это впечатляет. А мне было немногим больше двадцати, я был юн и крайне впечатлителен. Антону хотелось бы познакомиться с таким Арсением: впечатлительным, увлеченным, с наверняка горящими глазами и таким же горящим сердцем, пылко влюбленного, бунтаря в душе. Хотя это было десять лет назад, а десять лет назад Антон был похож на глисту, которая скачет по школьной сцене в трусах и пуховике, отыгрывая не очень-то смешную сценку. Вряд ли бы он такой понравился Арсению. — И что было потом? — Репетиции и сами спектакли заняли немного, что-то около двух недель, и с каждым днем я влюблялся всё сильнее. Мне казалось, что мои чувства взаимны, однако я принимал дружескую симпатию за скромность. Под конец моего пребывания в Новосибирске я купил кольцо, пригласил в ресторан, встал на колено — всё как полагается… До сих пор помню ее лицо: растерянность, непонимание… Думаю, она решила, что всё это шутка. Оказалось, у нее был жених. — Мне жаль, — искренне сочувствует Антон, проглатывая слова о том, как это глупо: делать предложение девушке, с которой знаком две недели и с которой даже не встречаешься. Пожалуй, он никогда не поймет традиций фей — они кажутся такими же старыми и заплесневелыми, как кусок сыра, который Антон уронил за холодильник два года назад и до сих пор не достал — не дотягивается. — Потом мы всё прояснили, она вежливо меня отшила и добавила, что может заняться со мной сексом, ведь я достаточно привлекателен, а ее жених не против — я могу к ним присоединиться, но только на пару раз. Такая вот скромность, — усмехается он. — От саламандры в ней больше, чем от феи. — Антон ласково поправляет Арсению челку — в плавающих розово-голубых звездах тот невероятно красив, несмотря на уродливые повязки. — Но я не понимаю, как ты после такого веришь, ну, в эту историю с предложением без отношений. Это же какая-то русская рулетка. — Как и сама любовь. — Да ну, чухня. Сама любовь — это абсолютный комфорт, с влюбленностью не путать! Вот влюбленность — ага, русская рулетка, ты каждую встречу на взводе: а вдруг обосрешься, сделаешь что-то не так, всё испортишь. А в любви ты ничего не боишься, ты принимаешь человека и знаешь, что он тебя принимает. Вы всегда можете друг на друга положиться, это… ну, короче, это охуенно. — Ты любил когда-нибудь? — Это впервые, когда он вот так открыто переходит на «ты», и Антона окутывает теплом — и неважно, что он лежит поверх одеяла и по ногам сквозит из окна. — Да, любил. — Но сейчас вы ведь не вместе. Что случилось? — Разлюбили друг друга. Я… — Антон прежде ни с кем об этом не говорил, и сердце в волнении ускоряет ритм, — я сначала ревновал ее очень сильно. Мы с самого начала договорились, что можем спать с кем угодно. Только мне это было не нужно, мне ее хватало, а ей меня — нет. Каждый раз, когда она уходила, я на говно исходил, а потом как-то начал остывать. Наверно, я подсознательно хотел отстраниться от всего этого, чтобы больно не было, а так получилось, что отстранился совсем. — Получается, ты ее не принимал. И никакого абсолютного комфорта, о котором ты говоришь, не было. — Но брак это бы не исправил. — Ты этого не знаешь. Если вы оба относитесь к браку серьезно, вы хотите его сохранить, стараетесь. Ты можешь говорить сколько угодно аргументов против, но в нашем регионе самый низкий процент разводов. — Потому что вы терпилы, Арсений. Не вижу смысла пытаться сохранить брак с тем, кто тебе не подходит, если можно расстаться с неподходящим человеком и найти подходящего. — А никто друг другу не подходит, Антон. Неужели ты думаешь, что существуют какие-то идеальные пары? Нет, все сталкиваются с трудностями так или иначе. Я согласен, что есть какие-то условные параметры совместимости, как, например, классовое равенство или отношение к деторождению, однако не нужно много времени, чтобы понять. — Если так, то почему ты еще не замужем и не женат? Слабо верю, что из всех, кто делал тебе предложение, не было никого, кто подходит под, — он кривится, — «условные параметры». Арсений молчит так долго, что теперь Антон и впрямь подозревает, что тот уснул. Но после долгого, хотя и комфортного молчания он неожиданно просит: — Антон, поцелуй меня. — Сначала ответь, — гнет Антон свое — он не такой дурак, чтобы вестись на подобные уловки. Ну, не такой дурак, чтобы вестись на них каждый раз. — Это и есть ответ. — А я не понял, объясни словами. Арсений вздыхает так тяжко, словно ему штанга упала на грудь — и он уже полтора суток ждет, когда кто-то ее поднимет. Вернее это Антону так кажется, сам он никогда в спортзале не был и штангу в руках не держал. — Я хотел испытывать к своему будущему мужу — или будущей жене — чувства, — нехотя поясняет Арсений. — Хотел смотреть на человека и думать: «Да, я хочу с ним быть». Хотел, чтобы рядом с ним голова кружилась от эмоций, сердце билось быстрее, чтобы думать о нем постоянно — я ведь знаю, как это бывает. А когда испытал это хоть единожды, на меньшее размениваться уже не хочется. Арсений в нескольких предложениях описал всё то, что чувствует Антон. Даже не верится, что прошло всего несколько дней от спокойной жизни до бушующей бури эмоций внутри. Не верится, что встреча с Арсением разделила всё на «до» и «после». Антону не пятнадцать, он не живет в иллюзиях и знает, что это чувство пройдет, заменится чем-то мягким, теплым и уютным — если они с Арсением будут вместе. Если не будут, то чувство пройдет тоже — останется глухая тоска о чем-то упущенном и несбывшемся. Всё размоется, воспоминания станут блеклыми — и образ Арсения будет вставать перед глазами изредка, где-нибудь перед Новым годом, или при просмотре фильма с красивым феем, или в магазине при взгляде на ночник со звездами, или когда ему придется надеть пиджак. И больно не будет, лишь немного грустно от «если бы». Но потом на экране появится другой персонаж, или Антона толкнут тележкой, или он отвлечется на мысли о будущей презентации, упаковке подарков или о том, что купить на ужин — и образ пропадет, жизнь снова пойдет своим чередом. Он это знает, но сейчас мысль о расставании с Арсением тисками сжимает сердце, и глаза от этого щиплет, а в горле встает тяжелый ком. — Ты чувствуешь это сейчас? — спрашивает он сдавленно, сглатывает. — Я с ума по тебе схожу, — выдыхает Арсений так просто и искренне, без ужимок. — Я не очень хорош в физическом проявлении эмоций, но если бы я мог выразить то, что чувствую, тебя бы цунами снесло. — И ты ведь знаешь, что это взаимно. Неужели ты готов отказаться от этого из-за дремучих стереотипов? — Ты думаешь, что для меня это какая-то прихоть? Что я запутался и не вижу очевидных вещей? — Арсений хмурится, и пластырь с одного края опять отклеивается — Антон сам осторожно прижимает его пальцем. — Ты и не пытаешься понять. — Я пытаюсь, — огрызается Антон, — но ты же не объясняешь. Не могу я сделать предложение кому-то спустя пять дней, как бы сильно ты мне ни нравился, уж прости. — Разве я прошу тебя об этом? Я не пытаюсь менять ситуацию, которую в любом случае не могу изменить. — Ты даже не хочешь бороться. — Нет смысла бросаться в заранее проигранный бой, — спокойно парирует он. — И мне, естественно, известно, что такие сильные эмоции — явление временное. Всё пройдет, Антон. — А если я не хочу, чтобы проходило? — То ты дурак. Жаль, что я не могу тебе помочь… — Он не договаривает, будто решает, что сказал лишнего, но после заминки всё-таки продолжает: — Мой дар — это замораживать эмоции. Поэтому я так прекрасно лажу с клиентами — если кто-то начинает меня выбешивать, я это просто выключаю. — Ты серьезно? — Антон аж приподнимается на локте, словно более настороженная поза способна ему как-то помочь. — Что значит «выключаешь»? — Концентрируюсь, представляю, как стираю какую-то эмоцию, будь то усталость, или разочарование, или грусть, или стыд — и она исчезает. Но я уже упоминал, что считаю свой дар бесполезным, так как почти не пользуюсь им, а на других он не действует, так что помочь им я не могу. Это вводит Антона в такой глубокий ахуй, что какое-то время он тупо смотрит на Арсения, будто тот сейчас засмеется и крикнет «Шутка!» — тот ведь уже это делал, хоть и не так экспрессивно. Но никакого смеха, щелчков пальцев и задорного «Попался!» не следует, всё на серьезных щах. — И ты можешь просто вырубить свои чувства ко мне. — Да, могу. Антон рассматривает Арсения, такого спокойного и расслабленного, уже принявшего решение. Звезды гуляют по его лицу, перетекают со лба на нос-кнопку, затем на сухие губы, подбородок — их место занимают следующие. Грудь сдавливает печалью и одновременно распирает от нежности — и кажется, что она может взорваться от перепада давления. Но даже если она на самом деле взорвется, даже если будет больно, даже если вдруг от воспоминаний Антона всё-таки будет колбасить, как белку под электрошокером, он не хотел бы стирать эти чувства — ни за что. Арсений не очень хорош в физическом проявлении эмоций, а Антон действительно плох в словесном. И от невозможности выразить свои эмоции нелепым набором букв, он просто наклоняется и отчаянно целует Арсения — и тот с готовностью отвечает так страстно, словно на поцелуи у него лимит, и каждый поцелуй должен быть самым лучшим, как последний.