Фантастические зануды и где они обитают

Так как Антон вырубился лишь под утро, сейчас он чувствует себя так, будто недавно вылез из-под могильной плиты. Чтобы не засыпать, он ходит из стороны в сторону перед кабинетом врача — спать на самом деле не хочется, мозг категорически против сна, но весь остальной организм кричит о необходимости вернуться в кровать. Всю ночь они с Арсением разговаривали, целовались, потом снова разговаривали и снова целовались — и не пришли ни к какому выводу. Арсений заснул первым, а Антон еще долго смотрел на него спящего и думал, что тут можно сделать — ничего не придумал, потому что один он тем более с этим не справится. Остается лишь шанс, что Арсений осознает всю глупость затеи с браком, но пока никаких подвижек в эту сторону нет. Утром Арсений говорил с ним холодно, опять на «вы», излишне официозно и вежливо — закрылся в своей не шоколадной скорлупе. Может, он и не «Киндер Сюрприз» вовсе, а какой-нибудь грецкий орех, ведь скорлупа жесткая, а под ней совершенно потрясающий мозг, на который у многих аллергия. У Антона аллергии нет. Дверь медленно открывается, и из нее так же медленно выплывает Арсений. Он в оранжевой футболке, синих джинсах и черном пальто, потому что одевал его псих-колорист Антон, но зато на фоне всего этого буйства красок его фиолетово-голубые глаза сверкают ярче драгоценных камней. А ведь когда-то Антон спорил с Ниной, что пошлые банальные метафоры нельзя считать за комплименты — она тогда спросила, на какой цветок похожа. Арсений на цветок вообще не похож, разве что на какой-нибудь инопланетный, из другой вселенной, до которой человечество никогда не доберется. — Рад вас видеть, — слишком сухо, чтобы это звучало шуткой, говорит тот. Антон так сильно соскучился по его взгляду, даже если тот холоднее курицы из морозилки. — Хотел поблагодарить вас за помощь в эти дни, я это очень ценю. — Я уже говорил — это меньшее, что я мог сделать, это же всё моя вина. Как вы себя чувствуете? Веки у Арсения покрасневшие, а на белках немного полопались сосуды, но в целом выглядит он хорошо — никакого бельма, как у слепых в фильмах, или расфокусированного взгляда, или косоглазия. — Прекрасно, — холодно отвечает Арсений, доставая из кармана пальто тонкий чехол с солнцезащитными очками, — спасибо за беспокойство. — Поедим где-нибудь? — Вам ведь нужно собирать чемодан, вы завтра утром улетаете. — Я вчера Паше на эту тему написал, мы поговорили — он не против, чтобы я задержался на пару дней. Странно, если бы Паша был против после того, как его сотрудник едва не ослепил клиента — он сделает всё, чтобы замять эту ситуацию, хоть повесит Антона на крюк за жопу. Правда, Антон умалчивает, что компания оплатит только обратный перелет, а номер в отеле уже за его счет. Хотя он ведь может остановиться у Арсения, если тот разрешит. — В этом нет необходимости, — вздыхает Арсений, надевая очки, и его глаза теперь снова нельзя рассмотреть — Антон видит лишь свои отражения в темных стеклах. — Контракт подписан, ваше участие более не требуется, насколько я понимаю. Хотя, разумеется, мы всегда рады вас принять в качестве гостя. Он говорит тоном, прямо противоположным по смыслу — как будто он меньше всего желает видеть Антона в этом городе. Во рту становится кисло и горько одновременно, и хочется сплюнуть всё это, но некуда, они же в больнице, тут чистота и стерильность. — Почему ты не хочешь провести еще хотя бы пару дней вместе? — Потому что, — отрезает Арсений на удивление жестко. — Я бы попросил вернуть вежливую форму обращения ко мне. Антон, мне казалось, мы всё обсудили вчера. Чем сильнее затянется наше прощание, тем неприятнее оно будет и для вас, и для меня. Всего вам самого наилучшего. Он коротко кланяется и уже явно собирается уйти, но Антон хватает его за запястье и тянет на себя, хмурится: — То есть это всё, серьезно? После всех этих откровений и поцелуев ты просто говоришь «всего наилучшего», рили? — Да тише вы! — шипит Арсений, оглядываясь по сторонам. — Вы правы, не стоило изначально давать этому ход и пускать всё на самотек, это моя ошибка. Я полностью признаю свою вину и очень сожа… — Прекрати! — рявкает Антон. Он тоже оглядывается: вокруг никого нет, потому что сегодня суббота и больница работает в пассивном режиме — по крайней мере, это отделение. — Хватит вот этой херни с «мне очень жаль», «это моя ошибка». Всё это легко решается, мы можем быть вместе. — Нет, не можем. Поверьте мне, это ничем хорошим не кончится. К тому же вы приняли решение и менять его не собираетесь, я — тоже, никакого компромисса или сотрудничества в данном случае быть не может, так как они друг другу противоречат. Антон знает, что Арсений прав, это не «я хочу яблоки, а я хочу мандарины», где можно купить и то, и другое. Здесь всё упирается в тупой безрассудный поступок, которого Арсений ждет и который Антон совершать не собирается, потому что он не совсем еще выжил из ума — хоть и на грани сумасшествия определенно. — Давай проведем время вместе, — просит он, — может, мы что-то придумаем. Я ведь не прошу многого, всего лишь пара дней. — Нет. Если вы останетесь из-за меня, я так или иначе буду испытывать груз обязательств, а это всё лишь усложнит. — Нечестно ставить мне ультиматум, — пыхтит Антон. — Почему всё должно быть так, как ты хочешь, и никак иначе? — Разве я ставлю ультиматум? — Арсений смотрит на него поверх очков. — Я всё прекрасно осознаю и не требую ничего от вас, но и своими принципами поступиться не могу. Я знаю, что никакого решения здесь нет, просто знаю. — Один вечер, — настаивает Антон, — хотя бы сегодня. Мы же «Гарри Поттера» не досмотрели! — У меня в любом случае нет остальных частей на дисках. — Есть же всякие сайты с фильмами, там посмотрим. Несколько мгновений Арсений действительно сомневается — невооруженным глазом заметно, как он мнется, отводит взгляд, сражается с самим собой. Антон мысленно молится, чтобы тот согласился, ведь тогда у них будет крохотный шанс. Может, Арсений поймет, как им вместе здорово — и решит, что стоит хотя бы попробовать. — Нет, — всё-таки отказывает тот. — Простите меня, Антон. Мне искренне жаль. — Один вечер, — упрашивает Антон. — Один вечер, а потом ты всё равно сможешь выключить свои чувства, или заморозить, или что там ты с ними делаешь. — А как же вы? — тускло уточняет Арсений — его улыбка такая печальная, что хочется поскорее поцеловать эти губы, стереть с них эту печаль. — Для меня лучше немного, чем ничего. Нельзя прощаться вот так, в коридоре больницы. Целую секунду Антону кажется, что Арсений вот-вот согласится, но потом тот ласково касается его руки на своем запястье, высекая искры прикосновениями, и расцепляет пальцы. — Мне было хорошо с вами, — шепчет он. — Надеюсь, вы встретите кого-то, с кем будете чувствовать абсолютный комфорт. И Антон опускает руки, потому что один в поле не воин — особенно когда второй воин скачет на коне в закат. Арсений улыбается ему еще печальнее, на краткий миг сжимает его руку, а потом просто уходит. Антон слушает его гулкие шаги, раздающиеся по пустому коридору, смотрит ему в спину до самой двери в конце крыла, но и после не уходит: так и остается стоять и думать, какого хуя всё так сложно. *** В последний день Паша с Серёжей ездят по магазинам и покупают подарки семьям и друзьям — у них наверняка отличное настроение, и Антон не хочет портить его своей унылой рожей. Пусть счастливые люди, которым есть, куда возвращаться, будут отдельно, а одинокие отшитые мужики — отдельно. Он планирует заехать в какой-нибудь специализированный алкогольный магазин и купить там что-то типа вина или нормального пива, чтобы не напиться в срань, а облегчить свое уныние. Но именно в тот момент, когда он набирает в поиске «где в Омске купить алкоголь», ему звонит Настя и после недолгого разговора предлагает «не грустить, что бы там ни случилось», а приехать к ней. И Антон едет, потому что быть одному в моменты грусти — это верный путь загнаться сильнее. Настя открывает ему, одетая в спортивные штаны и короткий топ, с пучком на голове — ничего общего с той голливудской красоткой в дорогом брючном костюме, какой она была на ужине. Однако она и так прекрасна, о чем Антон ей и говорит — а затем сует пакет с бухлом. — У-у-у, — тянет она, заглядывая в пакет, — мы что-то празднуем или о чем-то горюем? — Второе, — мрачно поясняет Антон. Он не уверен, что стоит порочить святость Арсения тем, что у них что-то было, поэтому добавляет пространно: — Поминаем мои неудавшиеся отношения. — А ты скорый мальчик. Ладно, разувайся, проходи на кухню, разберемся! — бодро говорит она и уходит вглубь квартиры, гремя бутылками в пакете. Антон разувается, попутно осматривая прихожую — всё в ней говорит о том, что тут живет семейная пара. То есть отдельно две пары ключей, или аккуратно составленная обувь явно двух человек, или доска с маркерными записками «Купи чесночный хлеб» и «Люблю тебя (и хлеб)» вроде бы ни о чем не говорят, но ощущение уюта всё равно создается. Он кое-как запихивает свой пуховик в шкаф, который едва не трещит от количества верхней одежды, и наугад идет в кухню. — Привет, — радостно здоровается Егор, коротко кланяясь, как делают обычно феи. Он стоит в фартуке в цветочек и с деревянной лопаткой в руке — на сковородке на плите что-то приятно шкворчит. — Надеюсь, вы едите жареную курицу в кисло-сладком соусе с молодым картофелем. — Ага, — отзывается Настя, выходя из-за дверцы холодильника и оттягивая складку на животе — складку не жира, а просто кожи. — Мы же недостаточно жирного едим. — Настя, — мягко осуждает Егор, — не перед гостем же. — Егор тут решил, что ему пора худеть, — делится Настя с Антоном так, словно Егора тут нет, а его слова были фоновым шумом из радио. — Я, как верная женушка, поддерживаю его в этом, но за два месяца нашей, — она делает акцент на этом слове, — диеты похудела пока только я. Они начинают в шутку препираться на тему того, кто виноват в великом крушении диеты Егора и в его изначальном наборе веса, а Антон наблюдает за ними и думает, что тоже так хочет. Не препираться, а иметь того, с кем это можно делать вот так, легко и шутливо, зная, что тебя в любом случае поймут. Он так же чувствует себя, когда приходит к Эду с Яной — чужой семейный уют греет, но в то же время заставляет почувствовать себя еще более одиноким. Возможно, он поэтому так долго встречался с Ниной, хотя чувства давно прошли — ему нравилось ощущение дома. Интересно, Арсений тоже испытывает тоску, когда возвращается в пустую квартиру, или ему и одному неплохо живется? — Вот поэтому к нам никто и не ходит, — ржет Настя и открывает бутылку пива, протягивает Антону — тот неохотно выползает из своих унылых мыслей. — Так что с тобой приключилось? Егор поворачивается к ней, всем своим взглядом выражая упрек из-за перехода на «ты», но та лишь пожимает плечами и щелкает открывашкой. — Егор, — зовет Антон, — а вот когда ты… Ой, простите, когда вы делали Насте предложение, вы не боялись? Типа, вы же были знакомы всего ничего, мало ли как пойдет. — Боялся, конечно, — задумчиво отвечает тот, — боялся отказ получить. А само предложение делать не боялся, я же был влюблен. — Что значит «был»? — бычит Настя. — И сейчас влюблен, — добавляет Егор со смешком — у него очень красивая улыбка, да и сам он красивый, как и все феи. Но если Арсений красив по-особенному, завораживающей красотой, то Егор просто по-кукольному смазливый — то ли как Кен, то ли как Барби. — И вам не было страшно, что вы поженитесь, и всё пойдет наперекосяк? — Так, стой, — вздыхает Настя, как-то одновременно с этим умудряясь сделать глоток пива — абсолютно не женственно и ни разу не грациозно. — Я такое миллион раз слышала от московских парней, которые лезли ко мне в трусы. «Брак это серьезно», «брак это же навсегда», «давай сначала попробуем, а потом уже замуж» — вот это всё. — И? — Антон тоже отпивает немного из бутылки — вкус горче, чем у стандартного светлого нефильтрованного, но пить можно. — И это как пытаться понять, что значит… — Она делает вращательное движение рукой, будто просит перебирать варианты в «Крокодиле». — Что значит музыка, если ты глухой? — подсказывает Егор, отрываясь от готовки, хотя до этого стоял спиной и ее жеста не видел — может, у него какой-нибудь особый дар видеть затылком. — Точно! — Настя щелкает пальцами, а Егор с видом исполненного долга поворачивается обратно к плите. — Это невозможно прочувствовать, ты можешь просто принять, что это есть. — Это не то же самое, — бубнит Антон в бутылку. — Почему нет? Не все вещи можно понять. Я вот не могу понять, что значит хотеть ребенка. Это же такая ответственность, и куча времени на выброс, и минус свобода. Но при этом некоторые об этом мечтают: не значит же, что они неправы, просто другое мышление и другие ценности. Я их не осуждаю и не доказываю, что они долбаны. — Егор показательно морщится, но слова любимой никак не комментирует. — Каждому свое. Антон тоже не представляет, как можно хотеть ребенка: особенно сейчас, когда планета перенаселена, деторождение не в почете, а больше двух детей вообще не позволено иметь. Но при этом Серёжа и Паша счастливы в отцовстве (каждый в своем, конечно) — так что это действительно просто разное. Антон понимает, что она права, хотя признавать это не хочется совершенно. Ведь тогда получается, что Арсений не заблудившийся в потемках котенок, а вполне осознанный человек со своим мировоззрением, и оно просто не совпадает с мировоззрением Антона. — А что бы ты делала, если бы вот Егор хотел ребенка, например? — А я и хотел, — спокойно откликается тот. — Но когда любишь человека, ты делаешь выбор, и я выбрал свою жену и жизнь без детей. Он опять повернут к Насте спиной и не видит, с какой нежностью она на него смотрит — и это мило, хотя Антон по-прежнему не согласен. — Мне кажется, в таком вопросе люди должны изначально совпадать, — аккуратно говорит он. — В идеале так, — кивает Егор, — но иногда случается иначе. Наверно, дети сделали бы меня счастливее, но без Насти я буду несчастен абсолютно точно. В каком-то смысле это отзывается в Антоне восхищением: любить так сильно, чтобы отказаться от чего-то столь важного в пользу любимого человека. Однако скептик в нем ломает всю малину романтики: если пока Егору нормально живется без детей, то через пять, десять или двадцать лет всё может круто измениться. Впрочем, это не Антоново дело. — Я так понимаю, ты хочешь сделать предложение Арсению? — угадывает Настя — вернее, не угадывает. У нее в бутылке почему-то уже осталась всего половина, в то время как Антон не выпил и трети, а Егор даже глотка не сделал. Определенно, не будь она замужем, Антон бы за ней приударил — и еще если бы Арсения не существовало, естественно. — Нет, я не, — акцентирует он, — хочу сделать Арсению предложение. — Тогда возращайся в свой Залупнинск и живи спокойно. — Но он реально мне нравится! В смысле Арсений, не Залупнинск. И он не Залупнинск, вообще-то, а Воронеж, рай на земле, — поправляет он с сарказмом, потому что Воронеж уж точно раем назвать нельзя. Несмотря на частичные тропики, его родной город мало напоминает кадры из рекламы «Баунти». Максимум кадры из рекламы сухариков «Хрустим», в которой Паша снимался в молодости и за которую весь офис над ним подшучивает. — Ты хочешь и рыбку съесть, и на, — она выразительно покашливает, — сесть. К тому же он вряд ли согласится, он всем отказывает. — В том числе мне, — отчего-то веселится Егор, принимая тарелки, которые подает ему Настя с сушилки. — Никогда меня еще так красиво не отшивали, даже не обидно было. — Ты делал Арсению предложение? — Антон так фигеет, что забывает про «вы» и всякую там вежливость. — Серьезно, что ли? — Да, когда только мне исполнилось восемнадцать. А знакомы мы были с моих шестнадцати, потому что он работал с моим отцом. — Ясно, Егор — чей-то сына-корзина, а то Антон гадал, как тот умудрился получить место руководителя креативной группы в таком возрасте. — И два года я по нему томно вздыхал со стороны. — Дурак же, — смеется Настя, нисколько не ревнуя — Антон бы с ума сошел, если бы его муж постоянно контактировал с тем, в кого когда-то был влюблен. — Дурак, — кивает Егор, раскладывая еду по тарелкам — у Антона урчит живот, потому что с утра он как попало позавтракал безвкусной едой Арсения. — Но он так красиво сказал, что я еще молод и у меня всё впереди, что я почти не расстроился. Еще и обнял меня! — Арсений — и обнял, — с нарочитым неверием цокает Настя. — Вот это он расщедрился. — У вас обниматься — это прям противозаконно, что ли? — Нет, но Арсений почти ни к кому не прикасается, поэтому у него такая безупречная репутация. И поэтому его так часто зовут замуж. Ну, не только поэтому, — объясняет Егор и поворачивается с двумя полными тарелками в руках. — Вам побольше или поменьше? Антон после короткой заминки выбирает побольше, потому что есть хочется ужасно, и делает сразу нескольких больших глотков пива — побыстрее бы дало. Он не хочет думать о том, что Арсений коснулся его еще при первой встрече, хотя мог этого не делать. И не хочет вспоминать, как вчера тот обнимал и целовал его так, словно хотел наласкаться на много лет вперед. *** От ребят Антон уезжает сытый и почти трезвый — после обеда они начали играть в приставку, а там уже не до выпивки было, да и трезвеет он из-за огненной натуры неприлично быстро. Правда, всё веселье и спокойствие, что он приобрел за время их дружеских посиделок, улетучивается сразу, стоит ему выйти из квартиры. Мысли об Арсении, и так не отпускающие ни на секунду, снова приобретают печальный и унылый характер. Они виделись с ним несколько часов назад, а Антон уже глупо и по-влюбленному скучает — и не может поверить, что это действительно всё. Он даже собирается ломануться к Арсению, но такое прокатывает только в мелодрамах, а в жизни попахивает преследованием. Арсений отказал ему четче некуда, и к нему надо прислушаться — хотя тот и раньше говорил нет, а потом менял свое решение. К своему отелю Антон приезжает в полном раздрае и жалеет, что в местных мини-барах нет алкоголя — его решение не напиваться в слюни тает на глазах. Неплохо было бы надраться и уснуть, а утром уехать из этого города и оставить всё в прошлом. Может, у него это даже получится — в конце концов, они не столько пробыли с Арсением вместе, чтобы это оставило прямо-таки неизгладимый след. По крайней мере, в это хочется верить. Антон бредет по коридору отеля, на ходу стягивая шапку и доставая из кармана ключ-карту, как вдруг замирает — потому что у его двери сидит Арсений. Он сидит прямо на полу, не боясь испачкать свое белоснежное пальто и белые брюки — и, увидев Антона, вскакивает на ноги и растерянно произносит: — Антон, — так, словно не ожидал его тут увидеть, хотя всё должно быть наоборот. У Антона нет слов — ему так много хочется выразить, от восхищенного «Ты пришел!» до полного надежды «Неужели ты передумал?», и одновременно тянет спросить: зачем, как, почему. Если Арсений пришел из-за какой-нибудь ерунды вроде «Ты оставил у меня футболку, трусы и носки», то Антона разорвет истерическим смехом. — Что ты тут делаешь? — ошеломленно выдает он абсолютно не то, что нужно. — Пожалуйста, на «вы», — устало просит Арсений и жестом указывает на дверь, уточняет неуверенно: — Пригласите в номер? Он будто боится, и Антон из-за этого сам начинает бояться, хотя он человек не трусливый, если дело не касается пауков, высоты и роллов. Карта в руке почему-то дрожит, дверь открывается не с первого раза, но всё-таки впускает их в темный номер. Арсений сам включает нижний свет и тормозит у выключателя, не проходит дальше. — Я понял, что не прощу себе, если сегодня не приеду к вам, — признается он, медленно расстегивая пуговицы на пальто — и с каждой пуговицей сердце Антона начинает биться быстрее. Хорошо, что пуговиц всего три, иначе так и до инфаркта недалеко. — А зачем вы приехали? — сипит Антон, потому что в горле пересыхает. Кончики пальцев покалывает от волнения. — Пожалуйста, — выдыхает Арсений, поднимая на него взгляд прозрачно-голубых и совсем не холодных сейчас глаз, — займитесь со мной любовью. Антон молчит так долго, что забывает, что способен говорить. Кажется, он только и способен, что смотреть в глаза Арсения, не моргая. — Почему? — растерянно спрашивает он, когда обретает наконец дар речи. Он не верит своим ушам, глазам и вообще мозгу, хотя всегда считал себя психически стабильной единицей. — Арсений, но ты же… вы же… Это всё важно, и это… ну… для тебя… для вас… — Я знаю, — улыбается тот неожиданно тепло и мягко, а в следующее мгновение сбрасывает пальто на пол. Под ним — белая рубашка с таким же белым галстуком, который совсем недавно Антон так сильно хотел дернуть на себя. — Но я хочу. Если вы, разумеется, тоже этого хотите. — Ты… — «Вы», — со смешком поправляет Арсений, делая к нему шаг. — И да, я уверен. Не знаю, будет ли у меня еще когда-нибудь шанс испытать это. — Испытать что? — Антон всё-таки берет шелковый, струящийся между пальцев галстук и слабо тянет за него Арсения к себе, тот повинуется без промедлений. — Близость с человеком, который мне по-настоящему нравится. — Арсений, — умоляюще произносит Антон, — у нас может быть много близостей… тьфу, близости. Я подумал, что тебе… вам не надо переезжать в Воронеж, вы правы, это с моей стороны эгоизм… Мы можем переехать оба в Москву, это будет равноценно. Там круто, там… там другой уровень, и там никто не посмотрит на нас как-то не так, там куча смешанных пар. — Дело не в городе, — Арсений ласково проводит кончиками пальцев по его щеке, — дело в другом. И давайте больше не будем это обсуждать, пожалуйста. — Но я хочу обсуждать. — А я хочу вас, — говорит он и тут же опускает взгляд, добавляет тише: — Как развратно это звучит. Звучит развратно, но Антона пробирает возбуждением — его в принципе заводит, когда Арсений говорит о сексе в этой своей вежливой манере. Хотя эффект всё же несколько портит то, что здесь в онлайн-режиме разыгрывается клип на песню «Последний раз» группы Мальчишник — это уже не очень возбуждает. — Арсений, — Антон накручивает галстук на кисть, пока лицо Арсения не оказывается совсем близко, и чмокает его в губы, — необязательно делать это сейчас. Я знаю, что это для… для вас важно. — Другого шанса ведь не представится. — Но почему? Я имею в виду, вы уверены, что это не просто стереотипы, на которых вы выросли? Вы действительно в это всё верите? — О боже, — вздыхает Арсений, аккуратно вытягивая галстук из его руки и отходя, нервным движением зачесывает волосы назад, — да как вы не понимаете. Да, я действительно в это верю, но всё не ограничивается моей верой. У меня есть родители, друзья, коллеги — вы представляете их реакцию на то, что я поеду в другой город за парнем, не будучи за ним замужем? Или, еще хуже, буду жить с ним на два города? Об этом Антон не задумывался. То есть в его видении всё упиралось в личное мировоззрение Арсения, он и забыл как-то, что вокруг есть какие-то другие люди. — Моя мать, — продолжает Арсений, — и так будет расстроена, что я с парнем, а не с девушкой, ведь она мечтает о внуках — хотя кто вообще в наше время мечтает о детях и тем более внуках? А если я заявлю ей, что «встречаюсь» с кем-то, она перестанет со мной разговаривать. Для всех я стану просто шлюхой, никогда больше не смогу вернуться в родной город. И так поползут слухи, но это терпимо. — Разве так важно, что думают о вас окружающие? — грустно спрашивает Антон. — О, не стройте из себя такого независимого, право слово. Вы не смогли сказать своей девушке, что предпочитаете моногамию — и не несите чушь, что вы не хотели ее терять. Вы так же, как и я, боялись не вписаться в общество, боялись осуждения родных и близких. Антон виновато опускает голову: Арсений прав. Он не только Нине не говорил, он вообще никому не говорил, потому что переживал, что его посчитают каким-то не таким — слишком целомудренным, ханжой, каким-то старовером. — Я правда не могу жениться сейчас, — признает он, — то есть выйти замуж. Меня тоже никто не поймет, если я из командировки с мужем вернусь… И я сам не готов к этому. Я с девушкой всего два месяца назад расстался, это же как-то неправильно. Он умалчивает о том, что Нина уже через месяц не просто сошлась, а вроде как даже съехалась с новым парнем. Но с их менталитетом это норма: раз с одним человеком не получилось, так получится с другим, чего попусту время терять. В этом смысле Арсений был прав — не прав только в этом конкретном случае. — Вы всё еще ее любите? — Нет, — качает Антон головой, — давно нет. Но мы два года встречались сначала, а уже потом съехались… Я не сильно быстр, знаете, во всем, что касается отношений, типа. Арсений насмешливо поднимает бровь и расстегивает верхнюю пуговицу рубашки, оттягивая ворот и показывая не до конца сошедшие засосы. — Это другое, — смущенно бормочет Антон. — Так даже лучше, — ободряюще улыбается ему Арсений, вновь застегивая пуговицу. — Представьте, я не буду ругаться на вас за то, что вы разбрасываете носки или проливаете чай на ковер. Вы не будете закатывать глаза, когда я прошу вас не материться. — Идеальные отношения без разочарований, да? — Антон силится улыбнуться, но не получается. — Не могу поверить, что всё так глупо заканчивается. — А вы не думайте об этом. — Он так и держится за верхнюю пуговицу, словно не может решить, расстегнуть ее опять или оставить так, уточняет смущенно: — Вам нужно в душ? — Мне… Да, мне нужно. Но только если вы правда хотите. То есть секса, я имею в виду, а не того, чтобы я пошел в душ. — Я правда хочу. В глазах Арсения железная уверенность, и Антон отстраненно кивает и на некрепких ногах направляется в ванную. Обычно перспектива скорого секса вызывает у него радость и воодушевление, но сейчас — скорее смятение и неуверенность. Стоя в душевой кабине, под горячими упругими струями воды, он думает, правильное ли это решение. Конечно, он хочет Арсения, но ему нужно больше, чем одна ночь в номере отеля — он хочет встречаться с Арсением несколько раз в неделю и, помимо секса, ходить вместе в кино, гулять, обедать и ужинать в кафешках, забредать в магазины с интересными вывесками, на выходных ездить по ближайшим городам, а в отпуск — куда-нибудь в Европу. Но Арсению нужно не это, поэтому надо просто взять от этих коротких отношений всё — и дать тоже всё. Так что он тщательно бреется, вытирается насухо полотенцем и, немного подумав, решает не одеваться опять, а просто оборачивает то же полотенце вокруг бедер. В конце концов, даже если Арсений сомневается, то похожее на пшеницу-переросток тело Антона вряд ли возбудит его до звезд перед глазами и помешает принять верное решение. В комнате снова темно, Арсений сидит в изножье кровати полностью одетый и смотрит в пол, барабаня пальцами по покрывалу. Увидев вылитый из ванной луч света, он поднимает голову и тут же отворачивается. — О, — бормочет он, — вы не одеты. — Вы передумали? — Антон застревает в дверном проеме, готовый рвануть обратно в ванную и одеться полностью за полминуты, как пожарный. — Мне одеться? — Нет, прошу прощения. Я не привык к чужой наготе. — Можем не раздеваться, если хотите, — аккуратно замечает Антон, проходя в комнату и присаживаясь на кровать рядом с ним. — В смысле раздеваться не полностью. — Я не против обнажения, но не буду отрицать, что это несколько… смущает. Хотя, пожалуй, рубашку я бы снимать не хотел, с вашего позволения. Антон давно заметил, что чем сильнее Арсений смущен, тем более официально говорит. Саламандровое зрение помогает рассмотреть, что тот весь раскраснелся, хотя между ними еще ничего не произошло. Умиленно улыбаясь, Антон подсаживается ближе и мягко чмокает его в пылающую щеку. — Волнуетесь? — шепчет он прямо в кожу, ведет губами до виска и целует еще и туда. — Говорю же, необязательно делать это сегодня. Мы можем полежать, пообниматься и посмотреть «Гарри Поттера». — Нет, — отрезает Арсений и, подняв голову, уверенно находит его губы — целует сразу жестко, агрессивно, пихая в рот язык и врезаясь им в зубы. Антон, ошалев от такого резкого напора, отстраняется и успокаивает: — Тише, Арсений, спокойнее, не спеши… Не спешите. Черт, можно хотя бы сейчас будем на «ты»? А то это немножко странно. — Эм… — Арсений покусывает нижнюю губу, и так уже всю искусанную. — Я бы не хотел, мне… Мне так проще, понимаете, как будто от этого всё становится менее неловким. Он не дрожит, но от него, как радиоактивными волнами, исходит такое волнение, словно здесь решается вопрос жизни и смерти. В глаза он не смотрит — рассматривает саламандровую кожу на плечах Антона, черную и с яркими оранжевыми пятнами. — Ты так сильно переживаешь? То есть вы, вы сильно переживаете? — Антон поправляет его упавшую на лоб челку, и Арсений ластится о его руку, как котенок. — Да. У меня так сердце колотится, — признается тот, беря его ладонь и прикладывая к своей груди — у сердца там и правда вечеринка. — Почему? — Очевидно, почему, — ворчит тот. — Было бы странно, если бы я не волновался, вы так не считаете? Антон теряется: ему сложно понять, какие тут могут быть причины для волнения, это же просто секс, с ним всё получается чисто интуитивно. Разве что Арсений последний раз трахался едва ли не в прошлом десятилетии, поэтому так загоняется — уже забыл, наверно, как это всё вообще работает. — Арсений, — осторожно уточняет Антон, — когда вы последний раз занимались сексом? Арсений отклоняется и смотрит так оскорбленно, будто ему харкнули прямо в душу через нос. Слабый свет из окна режет его лицо тенями, превращая в какого-то злодея из мультика — но и так он очень красив, ему бы быть актером, играть какую-нибудь Малефисенту в мужской версии. — Вы с ума сошли? — хмурится он. — За кого вы меня принимаете? — Э-э-э, — тупит Антон, — я задал какой-то сильно неприличный вопрос, видимо. — Какой секс, о чем вы? — цокает Арсений. — Боже, я постоянно забываю, что за нравы царят в вашем регионе… Разве вы не знаете, что у нас моветоном считается секс до свадьбы? — Подождите, — до Антона медленно, как санки по асфальту, доезжает, — вы девственник? — Естественно. Я ведь не был в браке, соответственно, у меня и первой брачной ночи не было. Антона до такой степени шокирует, что Арсений в свои тридцать два года до сих пор девственник, что он так и замирает с отвисшей в прямом смысле челюстью. Арсений закатывает глаза и пальцами давит на подбородок, чтобы челюсть захлопнулась с глухим стуком. — Охренеть. — «Охренеть», — кривится Арсений. — Именно такой реакции я и ожидал. — Нет-нет, простите, — Антон подается вперед и снова мягко целует в щеку, вкладывая всю свою нежность в этот незамысловатый жест. — Я просто… Немного в шоке, ну, у нас такого не бывает. И получается, что ты… Что вы… Хотите первый раз сейчас, со мной? — Мне с вами комфортно, Антон. Я давно живу с мыслью, что вряд ли женюсь или выйду замуж по любви. И лучше моя первая интимная близость будет с вами и здесь, чем в первую брачную ночь с человеком, к которому я не буду испытывать никаких чувств. — Не говорите так, ладно? Вам всего тридцать два, это даже не половина жизни, вы еще точно встретите, — он сглатывает ком в горле, — кого-нибудь. — Да, но если это будет действительно мой человек, ему будет всё равно на то, что я… Ему будет всё равно. Антону бы было всё равно — но он и рос в другом мире. В мире, где зазорно оставаться девственником даже в шестнадцать, не говоря уже о более позднем возрасте. — Это не больно, — зачем-то говорит Антон. — Я знаю, что это не больно, — насмешливо фыркает Арсений. — Поверьте, я прекрасно подкован в теоретической части. Столько лет соблюдать целибат — представьте себе, сколько визуального материала я потребил. — Вряд ли больше, чем я, — тихо смеется Антон и притягивает его к себе за галстук, целует скулу, выцеловывает линию челюсти, проводит языком сразу под ней — кожа абсолютно гладкая, явно выбритая совсем недавно. — Как вы хотите? — М-м-м, — Арсений откидывает голову, открывая шею, — снизу… У меня нет опыта, и я боюсь, что иначе не смогу сделать всё достаточно… Вы понимаете, качественно. — Можно и без, ну, проникновения, — неразборчиво шепчет Антон, покрывая короткими поцелуями длинную шею, прихватывая губами острый кадык, — я могу вам просто отсосать или подрочить. Или вылизать. Его пробирает сладкой дрожью от соседства чего-то настолько откровенного с этим официальным «вы» — и Арсения, судя по всему, тоже. Тот рвано выдыхает, его сердцебиение ускоряется: Антон осторожно поглаживает ладонью его грудь, лаская и успокаивая одновременно. — Хочу с проникновением, хотя не могу не заметить, что это слово ужасное и не отражает никакого таинства, — с иронией, словно пытается сгладить собственную неловкость. Антон помнит, как сам волновался в свой первый раз — не во время дрочки в каморке, а когда дошло до полноценного секса с одноклассницей. Руки потели сильнее обычного, его трясло и даже подташнивало, голова кружилась от волнения, но он всё равно неуместно шутил и говорил какие-то глупости. Теперь он чувствует себя куда увереннее, но вот Арсений явно проходит через что-то похожее. — Тише, — Антон тянет узел галстука, и тот распускается шелковой лентой, — если захотите притормозить, вы говорите, ладно? — Вы же не думаете, что я боюсь секса? — Не думаю, но тормознуть в любой момент — это ок. — Антон приподнимается и заглядывает в блестящие, кажущиеся фиолетовыми, глаза — хамелеоны. — Даже если вы уже типа согласились, менять свое решение нормально. Я как-то сбежал посреди прелюдии, когда мы голышом сосались — просто понял, что сегодня что-то неохота. — И как к этому отнесся ваш партнер? Или партнерша? — Арсений дерганно откидывается на кровать — и на темном постельном белье в белой рубашке он выглядит очаровательно невинным. — Она побухтела и подрочила себе, а потом мы пошли в пельменную есть пельмени. Арсений улыбается — и, кажется, волнуется уже чуть меньше, так что Антон откладывает в сторону галстук и снова возвращается поцелуями к шее. Обычно он редко затягивает с прелюдией, но сейчас ему не хочется спешить, ему хочется целовать Арсения, пока губы не отвалятся. Но есть еще руки. И одной рукой опираясь на кровать, другой он гладит Арсения по груди, подушечками пальцев через тонкую ткань рубашки ласкает соски. Когда он чуть щиплет и крутит один между пальцами, Арсений резко выдыхает и выгибается, ерзает на постели. — Я могу расстегнуть вашу рубашку? — уточняет Антон, не отрываясь от шеи — она вся мокрая от его слюны и переливается в полумраке всеми цветами радуги. Арсений согласно мычит, но Антон повторяет вопрос, и лишь тогда тот произносит четкое и уверенное «Да». Он боится поспешить, боится сделать что-то не так — Арсению должно быть настолько комфортно, насколько это вообще возможно. Он медленно, чтобы его можно было остановить в любой момент, расстегивает пуговицы на рубашке — одну, вторую, третью, четвертую — и запускает ладонь под тканевый борт, оглаживает нежную кожу. Сердце Арсения бьется так заполошно, что отдает ударами в пальцы. Антон привстает на локте и рассматривает лицо Арсения: глаза зажмурены, ресницы дрожат, дышит он часто и через рот — мягкие расслабленные губы так и хочется поцеловать. — Всё хорошо? — беспокоится Антон. — Если что-то будет не так, я скажу, — обещает Арсений. — И вы можете быть посмелее, я вовсе не хрустальный. — Простите. — Антон убирает руку с его груди, но лишь для того, чтобы облизнуть подушечки пальцев и вернуть их на напряженный вставший сосок, уже без преграды в виде ткани — Арсений закусывает губу и снова выгибается. — Только, это, вряд ли всё будет прям так, как вы нафантазировали. Арсений открывает глаза и смотрит на него как на полного идиота — хотя дышит чаще, и щеки совсем раскраснелись, потому что Антон не перестает пощипывать, крутить и слегка оттягивать сосок. Для большего эффекта он наклоняется и лижет второй прямо через рубашку, прикусывает, и Арсений издает низкий стон. — Я серьезно, — продолжает Антон после обслюнявливания рубашки, — в кино и в порнухе секс такой прямо ух, а в жизни он скорее… ну, ок. — Напомните, вы ведь работаете в пиар-отделе? — Блин, — Антон смеется, — я хреновый пиарщик, да? Я просто к тому, чтобы вы не сильно… Ну, знаете, завышенные ожидания, и всё такое… А я не гуру секса. — Я почему-то много и не жду от вас. Антон с силой щиплет его за сосок, из-за чего Арсений морщится и щиплет его за голый бок, а потом неожиданно притягивает к себе и целует — так, что все лишние мысли выпадают из головы. Арсений вылизывает его рот с таким рвением, словно это дело всей его жизни, словно ничего важнее этого не существует в принципе. Он жарко прижимается к нему всем телом, упирается пахом в бедро — и, черт возьми, у него уже стоит. Антон стонет ему в рот и пошло трется о него так, что узел полотенца едва не развязывается, а пальцами перестает мучить припухший сосок и ведет руку ниже, гладит живот. Родинки Арсения ощущаются под подушечками пальцев — по ним слепые могут учить созвездия. Антон отрывается от его губ, чтобы расстегнуть рубашку полностью и распахнуть полы, налюбоваться видом светлой кожи с россыпью коричневых точек. Арсений дышит так часто и тяжело, что живот колышется — Антон ведет языком от родинки на солнечном сплетении к родинке у пояса брюк. Арсений замирает и даже дышать перестает — и Антон, воспользовавшись его спящей бдительностью, со всей силой дует ему в живот, издавая пердящий звук на всю комнату. Арсений резко отпихивает его. — Антон, вы с ума сошли? — Простите! Оказывается, я тоже волнуюсь. Снимаю напряжение, как могу. — А вы-то чего волнуетесь? Подозреваю, что это у вас не то что не первый, а даже не сотый раз. — Но с вами-то первый. — Антон коротко чмокает его в живот, и так уже блестящий и светящийся от его слюны. — Если бы был первый вообще, я бы трясся от ужаса и размахивал руками, как мельницами, у меня от волнения всегда руки не слушаются. — А я не знаю, куда их деть, — расстроенно произносит Арсений и приподнимает руки, чтобы в следующее мгновение вновь уронить их на кровать, — лежат, как сардельки. Антон садится на постели и осматривается, на глаза попадается лишь мирно лежащий на одеяле галстук. — Мы можем кое-что попробовать, — осторожно предлагает Антон, беря тот в руки, — и если вам не понравится, то мы сразу прекратим, хотите? — Что? — настороженно спрашивает Арсений, но, увидев галстук, всё понимает без слов и вытягивает руки вперед. Антон аккуратно оплетает запястья и вяжет слабый узел, чтобы при желании Арсений мог легко выпутаться. С растрепанными от метания по кровати волосами, в расстегнутой рубашке и со связанными руками тот выглядит так горячо, что Антон еле держится, чтобы не сжать член через полотенце. У него и так стоит с самого душа, а сейчас член становится просто каменным, и махровая ткань неприятно трет головку. Но вместо того, чтобы дрочить себе, Антон заносит руку над ширинкой Арсения — брюки в паху неприлично натянулись, выдавая возбуждение. — Я коснусь? — Необязательно спрашивать каждый раз, — недовольно бухтит Арсений, прижимая связанные руки к груди и ерзая на кровати. — Конечно, вы можете меня трогать. — Только руками? — хмыкает Антон и сползает на пол, упираясь коленями в мягкий ворс ковра. Он подтягивает к себе Арсения за ноги так, чтобы бугор на брюках оказался прямо под его губами — расстояние не больше сантиметра. Кажется, Антон через все слои ткани и воздуха чувствует жар. — А так? Арсений поднимает голову, смотрит на него и тут же откидывается обратно, как-то обреченно стонет и снова ерзает. — Как же это неприлично, — выдыхает он, но не протестует, и Антон прижимается ртом к молнии на брюках. Сначала он планировал красиво расстегнуть ширинку зубами, но зацепить язычок не получается, так что он помогает себе руками — и только потом целует ствол через одну лишь ткань белоснежных трусов. Он действительно горячий, подрагивает от возбуждения, и Антон ведет губами от основания до уже влажной головки, утыкается в нее носом и вдыхает запах. Феи не пахнут так сильно, как животные, но от Арсения исходит слабый, сладковато-мятный аромат, который дурманит мозг. Арсений сам приподнимается так, чтобы можно было стянуть с него брюки — трусы пока остаются. Вместо них Антон сосредотачивается на бедрах, неожиданно крепких и подкачанных для внешней хрупкости. Он гладит их, слабо проводит ногтями, слегка царапая, трется о них носом и по-кошачьи щекой, а внутреннюю сторону целует — особенно у края трусов, где самая чувствительная кожа. — Пожалуйста, — просит Арсений на очередном таком поцелуе и нетерпеливо дергает бедрами. — Пожалуйста что? — улыбается Антон, хоть Арсений и не может увидеть его улыбку. — Вы издеваетесь. — Немножко, — соглашается Антон и в последний раз целует, чувствуя под губами бьющуюся вену, а затем берется за резинку трусов. — Вы уверены? Арсений молча дергает бедрами, позволяя легко стянуть с него белье. Его член шлепается о живот: большой, напоминающий по форме член самого Антона — с округлой головкой, не такой острый, как у собак, и не закрученный, как у гусей. Крайней плоти тоже нет, головка открыта — темно-розового цвета, мокрая настолько, что к животу протянулась ниточка смазки. У Антона от одного этого вида рот наполняется слюной, он сглатывает, не в силах оторвать взгляд. Ему не нужно напрягать глаза, чтобы смотреть — кажется, тело Арсения от саламандровой слюны уже так светится, что освещения хватит на всю комнату. — Что-то не так? — уточняет Арсений обеспокоенно, но голову не поднимает. — У вас очень красивый член, — хрипло говорит Антон, каким-то чудом не забыв про вежливую форму — хотя в данной ситуации она одновременно возбуждает и режет уши. — Я возьму в рот? Член подергивается, показывая всю реакцию на этот вопрос, но Арсений всё равно что-то неразборчиво мычит, а потом сипит на выдохе еле слышное: «Да». Антон сначала коротко целует основание, а затем высовывает язык и плашмя лижет по всей длине, чувствуя каждую венку. Слюна водопадом течет изо рта, тут же начиная светиться и переливаться на чужой коже — будто бы ярче, чем на других частях тела. Может, потому что член горячее, и жар является катализатором реакции. Арсений сдавленно мычит и ерзает, а когда Антон наконец берет в рот, нетерпеливо дергает тазом и толкается. Он такой уязвимый, горящий от желания, что Антон старается скользить губами быстрее, насаживаться глубже. Член приятно распирает рот, тыкается головкой в небо, истекает солоноватой смазкой — Антон успел забыть это ощущение, а оно ему очень, очень нравится. Но только он входит во вкус, как Арсений скулит особенно тонко, а в рот стреляет сперма. Отстранившись, Антон откашливается и прочищает горло, рукой вытирает текущую изо рта сперму — недолго же Арсений продержался. Тот закрывает лицо руками и стыдливо лепечет: — Боже мой, простите, пожалуйста, я не… Я сам не знаю, как это… Мне очень неловко. Антон забирается на кровать и ложится рядом, приобнимает одной рукой, притягивая к себе как можно ближе, а другой убирает руки от лица — но не получается. — Всё хорошо, — успокаивает он, целуя тыльную сторону ладони, костяшки, пальцы, — я не сильно подавился. И вообще, оргазм — это именно то, ради чего мы здесь. — Но не так же быстро. — А что в этом плохого? — Антону наконец удается убрать его руки и заглянуть в пылающее лицо — краснее Арсения он еще не видел. — Никогда не понимал, в чем беда — кончать быстро. Гораздо же хуже, когда долбишь-долбишь, долбишь-долбишь, а всё никак, и оргазм потом вымученный, будто на стройке кирпичи таскал, и один на тебя брякнулся. Возбудиться же всегда можно снова, или фей хватает один раз без подзарядки? — дразнится он. — Идите вы, — бубнит Арсений. — Феи, между прочим, очень выносливые. Антон только по-доброму посмеивается, не говоря очевидное «Ага, я заметил», и садится, берет руки Арсения в свои, растирает ладони. — Не затекли? — беспокоится он. — Нет, я… Всё в порядке, и… мне было очень хорошо. — Хотите закончить на этом? — Я хочу продолжить. Только я не… — Он косится на член Антона, до сих пор скрытый полотенцем, которое держится, видимо, на божьем слове. — Только я не готов… к такому же. Простите, это эгоистично. — Не извиняйтесь! — пылко убеждает Антон — его аж обижает, что Арсений из-за такого всерьез загоняется. — Я, если честно, больше люблю скорее доставлять удовольствие, чем получать. Говорят, это наша стихийная черта, ну и вообще всех огненных. — И всё же это невежливо. — Вы иногда такой дурак, — качает он головой и тянет Арсения за руки на себя, заставляя сесть. — Я люблю секс во всех его проявлениях и не расстроюсь, если не кончу. Но я в любом случае кончу, потому что у меня, — он поднимает руку и растопыривает пальцы, — хорошо развита мелкая моторика. Ни слова про мелкую. Арсений смеется — Антон не встречал человека, который смеялся бы так мелодично и с такими же чудесными ямочками на щеках. Хотя всё связанное с Арсением вызывает у него стойкое «Арсений делает это лучше всех, Арсений самый красивый, самый замечательный» и прочая дурь, которая приходит в голову лишь влюбленным. Он это понимает, но всё равно Арсений видится ему абсолютно особенным: да, все люди особенные, но Арсений особенно особенный. — У меня член светится, как новогодняя гирлянда, — замечает тот будто бы недовольно. — Как раз скоро Новый год. Антон сначала улыбается, но чувствует, как улыбка тухнет — и у Арсения так же. Наверняка тот тоже думает, что в новогоднюю ночь, которая наступит всего через три недели, они уже не будут вместе. Да и ни в какую больше ночь они не будут вместе, у них есть только эта, сегодняшняя. И она должна быть такой же особенной, как и сам Арсений. Всё лучшее — не детям, всё лучшее — Арсению. Он отгоняет от себя печальные мысли и бодро предлагает: — Встанете для меня на четвереньки? — Это чересчур откровенная поза, — отводит Арсений взгляд — его лицо по-прежнему красное, как звезда на верхушке елки. Всё, теперь Антона замучает новогодними ассоциациями. — Есть другой вариант, но тогда вам придется лечь на спину и задрать ноги. — Лучше на четвереньки. Довольно грациозно для человека, чьи руки связаны, он встает на колени, разворачивается и, дотопав почти до изголовья, плюхается на локти. Антон запускает ладонь под его рубашку, ощущает жесткость прижатых к спине крыльев: они будто сделаны из стекла, нагретого на солнце. Он приподнимает рубашку, чтобы посмотреть, но Арсений дергается и недовольно пыхтит: — Пожалуйста, не надо. Антон читал, что феи к крыльям относятся с особым трепетом, так что не протестует и просто мягко гладит его по спине, как бы расслабляя: сначала плечи, затем лопатки, ниже, поясницу — и с каждым движением напряжение в мышцах на самом деле уходит. Только когда Арсений перестает так видимо волноваться, Антон проводит ладонями по упругим ягодицам. На светлой коже тоже родинки, и он наклоняется и чмокает одну, вторую, третью. Перецеловать их все кажется невозможным, но он очень старается, и с каждым поцелуем Арсений сильнее прогибается в спине и шире расставляет ноги — или они сами разъезжаются на скользкой простыне. Он выбрит так гладко и так тщательно, что не пропустил ни одного волоска. То есть прямо перед приездом сюда он провел кучу времени в ванной, готовясь — и это трогает. Хотя Антон не сторонник, когда парятся из-за внешнего вида: его еще ни разу в жизни не напугала чья-то волосатая жопа. Как и на животе, он соединяет родинки языком, но идеальных сверкающих созвездий не выходит: от прикосновений дорожки смазываются, размываются. Хотя и так красиво, даже появляется мысль «нарисовать» улыбающийся смайлик, но Антон решает оставить это на потом. Он стягивает с бедер порядком надоевшее полотенце и тягуче проводит кулаком по собственному члену, раскатывая удовольствие — самому бы не кончить за минуту. Ему так жарко, будто окно не приоткрыто и на улице не минус десять, лоб уже весь мокрый от пота, член — от смазки. — Арсений, — зовет он хрипловатым тоном. — Если вы и сейчас спросите, я вас лягну, — отвечает тот ровно таким же голосом. Настолько похожим, что если записать, даже знающие их люди не факт что различат. — Меня это, если честно, немножко возбуждает. На несколько секунд наступает тишина, разрываемая лишь их дыханием, а затем Арсений еле слышно соглашается: — Спрашивайте. — Можно вас вылизать? — Антона и правда от одной этой фразы окатывает желанием, как кипятком. Он убирает руку с члена, чтобы не забыться и не начать дрочить вовсю. — Мне бы очень хотелось вылизать вас и, если позволите, засунуть в вас язык. — Боже, — выдыхает Арсений, — вы ужасный человек. — Вы когда-нибудь что-нибудь в себя вставляли? — Это неуместный вопрос. — Еще как уместный. — Он неприличный, — ворчит Арсений, но всё-таки признается: — Да. — А что именно? — Антон любит допытываться, но сейчас он делает это не ради любопытства — действительно важно знать, был ли у Арсения хоть какой-то опыт. — Пальцы? — Не только. — А что еще? И снова эта долгая пауза. — У меня есть специализированные устройства. Антон присвистывает: дурацкая привычка, но как тут сдержаться, когда Арсений, оказывается, весь такой правильный и в белом пальто, а по ночам трахает себя игрушками. Он же наверняка сидит на том самом диване, где спал Антон, смотрит порно и дрочит… А, может быть, он сначала смотрит порно, пока член не будет стоять так сильно, что кончить можно от одного движения рукой, а затем идет в свою комнату и дрочит под одеялом… Или вообще не трогает член, а доводит себя до оргазма одним вибратором. — Антон? — Арсений приподнимается на дрожащих руках и оборачивается через плечо, на лице отражается неподдельное волнение. — Что случилось, вы во мне разочарованы? — Нет! Нет, я просто… черт, я представил, как вы дрочите вечерами, и меня так повело, что я потерял связь с реальностью… — Антон проводит ладонью по его бедру, выше, тормозит на ягодице. — Как вы относитесь к шлепкам? — Потенциально положительно. Антон кивает, но не шлепает, а наклоняется обратно и целует мошонку, чуть тянет одними губами нежную кожицу, лижет кончиком языка — и им же ведет до ложбинки. Арсений снова поскуливает, раздвигая ноги уже так широко, что непонятно, как он еще умудряется стоять. Антон вылизывает его плавно, размеренно, длинными движениями, с каждой мокрой дорожкой давя на всё сильнее: от легких прикосновений до плотно прижатого языка. Слюна течет по подбородку, но Антон не обращает внимания, вылизывая Арсения тщательно, вырывая стон за стоном. Он раздвигает руками ягодицы, лижет короткими движениями, а потом резко отстраняется и слабо шлепает ладонью — Арсений вскрикивает от неожиданности, а затем сразу же стонет. Шлепок был таким слабым, что даже красного следа не осталось, и Антон ласково гладит и резко шлепает снова. Теперь на бледной коже еле заметен красноватый след, Антон кончиками пальцев очерчивает его по контуру. — Еще, — шепчет Арсений, — пожалуйста. — С такой силой нормально? — Можно немного сильнее. Антон никак это не комментирует, чтобы не смущать еще больше, и просто сжимает другую ягодицу, коротко гладит ближе к ложбинке, а затем сильно шлепает. Другой рукой он нащупывает член Арсения и легко мнет — уже начинает напрягаться, круто. Антону надо минут двадцать, чтобы встал снова, а Арсению хватило меньше десяти. Он опять возвращается к вылизыванию, перемежая это со шлепками и дрочкой, слушает стоны, которые становятся всё громче и жалобнее. Собственный член уже ноет, Антон не сдерживается и слабо надрачивает его у самого основания — головку и уздечку не трогает, иначе точно кончит. Арсений расслаблен, и Антон без проблем скользит в него языком, ласкает изнутри, глубоко целует. Арсений уже не контролирует себя совсем, потому что прогибается сильнее, тыкается задницей ему в лицо, стараясь насадиться на его язык, даже не стонет — просто тяжело дышит, стараясь глотнуть побольше воздуха. — Антон, — на очередном таком вдохе зовет он, останавливаясь и больше не пытаясь как можно плотнее прижаться ягодицами к его лицу, — давайте уже, пожалуйста. Я вас очень хочу. Антон останавливается и помогает ему перевернуться на спину, массирует бедра, которые наверняка сводит от напряжения и долгой — не такой уж и долгой, впрочем, — позы. Член у Арсения снова стоит и снова течет смазкой, он и правда светится не хуже светового меча из «Звездных войн». Наклонившись, Антон добавляет ему яркости одним длинным прикосновением языка. — Вы точно уверены? — уточняет он в который раз. — Это же ваш первый секс, важный момент, особенно для вас. — То есть вы считаете, что то, что вы делали со мной только что, это не секс? — Арсений поднимает бровь, но в сочетании со связанными руками, мятой рубашкой, ходящей ходуном грудью, румянцем на щеках и блестящими возбуждением глазами укора не выходит. — Это тоже секс, но я говорю прям про сексный секс. Арсений закатывает глаза, и это тоже не имеет должного эффекта, потому что вместо того, чтобы устыдиться, Антон наклоняется и целует его в губы. А потом и в щеку, оставляя светящийся след, по форме чем-то напоминающий сердечко. — Презервативы и лубрикант в кармане моего пальто, — облизывая губы, произносит Арсений и косится в сторону пола, где белой кучей валяется его пальто. — Но можно и без презерватива, если хотите. — А вы как хотите? — Если вы не против, то без. — Хорошо. У меня всё тоже есть. Антон еще раз целует его, слезает с кровати, и, подтянув к себе свой чемодан, ищет там смазку. Презервативы он искать не планирует: Арсений чист во всех смыслах слова, а если бы и не был, то Антон не брезгливый — он же в него язык пихал. Сам Антон тоже чист, потому что из-за огненной натуры никакая зараза к нему не пристает, со сколькими бы парнями Нина ни трахалась — он даже гриппом не болел ни разу, не говоря уже про ЗППП. — Вы всё-таки рассчитывали здесь с кем-то переспать? — прилетает разочарованное в спину — да так больно, что Антон тут же разворачивается, бросая поиски. — Если вы о том, что я резинки с собой вожу, то это никак не связано с планами на секс, просто мало ли. Это как жвачка — ты ее всегда с собой возишь, чтобы пожевать после курева или… — Антон осекается, вспомнив, что к провозу в Омск вообще запрещены жвачки, их тут в принципе нет, чтобы люди не мусорили лишний раз. — Плохой пример. — Не объясняйте, я понял, — чересчур спокойно, но с ощутимым холодком, говорит Арсений. — Вы просто всегда готовы к чрезвычайной ситуации, ведь секс может свалиться с неба. Уважаемые граждане, будьте осторожны, возможно осадки в виде секса! — Арсений, — вздыхает он, присаживаясь на кровать, — я не буду отрицать, что нормально отношусь к случайному сексу. Если я ни с кем не встречаюсь, не вижу ничего плохого в том, чтобы с кем-то переспать: мне будет хорошо, человеку будет хорошо, разойдемся счастливыми… Но то, что между нами, это не случайный секс. — Я знаю, — сдается Арсений, весь как-то сникая. — Меня несколько раздражает это ваше отношение к близости. Поймите, что у нас прикосновения считаются очень интимными. Мы не подпускаем к себе кого попало. У Антона опять щиплет в носу: значит, он для Арсения не кто попало. Всего шесть дней от постороннего до человека, с которым хочется лечь в одну постель — время всё-таки условная единица. — Со мной такое впервые, — зачем-то делится Антон, хотя момент для откровений не самый удачный. — Никогда такого не было… Я влюблялся, много раз, но это было… Интерес или через дружбу всё, а такого, чтобы увидеть и пропасть — никогда. Чтобы после первого поцелуя так крышей поехать… Я думал, так только в кино бывает. — Это просто страсть, — слабо улыбается Арсений, но дрогнувший голос сдает его с потрохами. — Нормальные отношения так не начинаются, они начинаются со взаимного интереса и уважения… с честности и открытости, а не с тумана в голове и поцелуев в переговорной. Это не по-настоящему. — А че тогда так болюче? — Потому что вы склонны драматизировать. — Арсений неловко, как упавшая на спину черепашка, садится на кровати. — Ищите, пожалуйста, то, что искали. — Я… — Антон так и остается сидеть на краю кровати, голый и со стояком, который зачем-то прикрывает уголком одеяла. — Я не уверен, что это правильно, вы же мечтали совсем не об этом. И я не хочу, чтобы вы жалели… Сейчас это всё на эмоциях, вдруг через неделю вы будете сидеть и думать: «Блин, зачем я это сделал». — В этом и смысл, что всё на эмоциях. Антон, поймите, пожалуйста, что я лучше буду жалеть о том, что сделал, чем о том, чего не сделал. — Но что если это необдуманное решение. Не хочу, чтобы вам потом было плохо, чтобы вы себя корили… Это же противоречит всему, во что вы верите. Арсений вздыхает и зубами тянет узел на галстуке, развязывая его, встряхивает руками. — Если бы это противоречило всему, во что я верю, — рассказывает он, растирая запястья с еле заметными следами ленты, — я бы на это не шел. Я взрослый человек и отдаю себе отчет в том, какую важность несет этот поступок. Не нужно решать за меня и думать: «Ах, он инфантильный ребенок, который не ведает, что творит». — Я так и не думаю, — хмурится Антон. — Но ведь бывает, что люди и осознанно творят всякую чушь. — Как критически вы относитесь к нашему сексу... Безусловно, бывает, что люди творят чушь — но это их чушь, позвольте им ее творить. Однако если вы не хотите брать на себя ответственность за возможное разрушение моей жизни, — усмехается он, — я приму это и ни к чему вас принуждать не буду. Антон усиленно заставляет свой тупой мозг думать: у него плохо с рефлексиями и эмпатией, а в его эмоциональном диапазоне разочаруется даже зубочистка. Он вообще по жизни не мыслитель, но Арсений ему важен — и пусть у них есть лишь этот момент, а будущего нет. — А если вы… — задумчиво начинает он, скрипя шестеренками так звучно, что даже Арсений должен услышать. — А если вы удалите эмоции, или что вы там делаете, то получается, что для вас это всё потеряет смысл. Останется голый поступок без причин, почему вы его сделали. И тогда вы точно будете жалеть. — Вы не очень понимаете суть моего дара. — Арсений тоже тащит к себе кусок одеяла, но в итоге тормозит на полпути и прикрывается полой рубашки. — Я могу заблокировать чувства с определенного момента, но воспоминания о прошлом останутся. Я буду помнить наш секс и то, что испытывал в процессе, все свои эмоции. — А я так сделать не могу. — Я прошу слишком многого? — тускло улыбается Арсений, абсолютно неземной в этом своем свечении — и из-за темного постельного белья кажется, что он плавает в невесомости. — Понимаю, что эгоистично просить вас идти до конца, ведь так вам наверняка будет больнее расставаться. — Мне эгоизмом кажется скорее то, что я на это соглашаюсь, хотя по всем правилам должен сначала жениться, в смысле выйти замуж. — Даже если бы вы сделали мне предложение, не уверен, что я бы согласился. — Нет? — неверяще уточняет Антон. Почему-то он так зациклился на том, что Арсений ждет от него предложения, что как-то и не рассматривал вероятность отказа. — То есть прям реально нет? — Антон, давайте посмотрим правде в глаза. Очевидно, что мы симпатизируем друг другу, но даже если мы преодолеем трудности в виде моих и ваших социальных установок, вряд ли эта симпатия продержится долго. Мы слишком разные люди, с разными представлениями обо всем. Как только романтический флер спадет, мы начнем ругаться и ссориться по каждому мелкому поводу, пока это не приведет к разрыву. — А вы позитивный человек, — хмыкает Антон. — Разве не вы говорили, что любой брак можно сохранить, и тыры-пыры? — Попытаться сохранить, — поправляет Арсений. — И я говорил в первую очередь о правильности выбора партнера, то есть о таких вещах стоит думать еще до самого брака. — То есть у нас вообще никаких шансов? — Простите, если мои слова или действия внушили вам обратное и обнадежили зря. — Он подтягивает к себе ноги и по-детски обнимает колени руками — Антону тоже хочется его обнять. — Мне одеваться? — Нет, если вы всё еще хотите секса. — Хочу. Этот разговор заметно снизил градус возбуждения, и даже член немного опал, но сейчас не время расклеиваться. Антон рад, что они всё прояснили, но это единственное, чему можно радоваться — и всё же он качает головой и наклоняется обратно к чемодану. В голову лезут унылые картинки того, что будет после: прощание, вылет обратно в Воронеж, возвращение в пустую одинокую квартиру, куда Арсений никогда не приедет на выходные. Он представляет и другую сторону медали: как Арсений вернется к своей привычной жизни, без идиота, который проливает на него кофе, рассыпает крошки по дивану и брызгает ядом в глаза. Какое-то время они будут друг по другу скучать, а потом всё войдет в норму — и это тоже почему-то грустно. Смазка находится в боковом кармане чемодана. Антон не так давно пользовался ей во время дрочки, но забыл, что засунул туда: решил, вдруг Арсений как-нибудь захочет не просто в магазин его сводить, а прям разобрать его гардероб, как в «Снимите это немедленно». Теперь уже вряд ли, конечно. Он бросает смазку на кровать ближе к Арсению и сам на четвереньках ползет к нему, клюет в висок и ободряюще улыбается через силу: — Раз это последняя наша встреча, можно я буду вам говорить всякие глупости? — Это какие, например? — Глаза у Арсения грустные, но на губах — тоже улыбка, причем такая же фальшивая. Антон чмокает его в уголок рта и шепчет: — Вы мне очень нравитесь, — и целует в щеку, — сильнее, чем кто-либо, — в скулу, — и я постоянно о вас думаю. Вы самый удивительный, — в мочку уха, — и невероятный, — в хрящик, — человек, которого я когда-либо встречал. Он проводит языком по контуру уха, лижет острый кончик, прикусывает его и чуть тянет — Арсений удовлетворенно мычит. И сейчас именно это главное: расслабиться, забыть все «увы» и «нет» и просто доставить Арсению удовольствие, сделать его первый раз если не идеальным, то хотя бы не отстойным. — И очень сексуальный, — шепчет ему на ухо Антон, — вы же знаете об этом? — Знаю, что имею довольно привлекательную внешность, мне говорили, — бормочет Арсений, его дыхание сбивается, а уши краснеют — одно из них Антон по-прежнему продолжает ласкать. — Боже, осторожнее, у нас чувствительные… уши. — Я чувствую по вашей реакции. — Он прикусывает хрящик и сразу же зализывает место укуса. — Какой же вы… потрясающий… Арсений тихо стонет, комкая простынь, а затем поворачивает голову и целует его — промазывает, тыкаясь губами в подбородок. Но Антон дотрагивается пальцами до его щеки, не давая отвернуться, и целует сам — невесомо, одним прикосновением. Ему нравится, что смущение Арсения постепенно уходит, в постели тот раскрепощается, плавится, становится таким податливым и доверчивым… Антон крошками-поцелуями снова переходит к мерцающему в темноте уху и жарко выдыхает: — Подрочите себе. — Это неприлично, — ворчит тот, однако тут же тянется рукой к члену, обхватывает его кольцом пальцев и тягуче двигает рукой, откидываясь на спину и закрывая глаза. Он закусывает губу и выгибается, толкается в собственную руку, постанывает — и видно, что не строит из себя порноактера, не старается выглядеть эффектно. Антон раздвигает его ноги шире, одну закидывает к себе на плечо — белый носочек по середину голени смотрится на ней очень мило — и сквозь ткань целует выступающую косточку на щиколотке. Бархатистый тюбик смазки едва не выскальзывает из потных рук, но Антону всё-таки удается сначала шмякнуть себе смазки на ладонь и растереть по члену, а затем выдавить аккуратную полоску растекающегося геля на два пальца. Арсений, наблюдающий за ним из-под ресниц и продолжающий медленно надрачивать себе, деловито замечает: — Можно без пальцев. Антона едва на хихиканье не пробирает от этого серьезного тона человека, который явно разбирается в теме. Так сказать, не боится нырнуть в дело, засучив рукава. — Пальцы нужны не для того, чтобы ваша прекрасная задница привыкла к инопланетному вторжению, — объясняет он, давя в себе улыбку. — Просто ими легче нащупать простату, ну, и довести ее до возбуждения. — А пенис? — Пожалуйста, не говорите слово «пенис», — теперь уже Антон еле удерживается, чтобы не поморщиться, — в жизни не слышал ничего менее возбуждающего. Вы замечали, что половые органы всегда называются убого? Даже само сочетание «половые органы» — это прям бе. И послушайте: пе-е-енис, ваги-и-ина. А «влагалище» вообще звучит как «чудовище». Это же полное убожество. Арсений прыскает от смеха, но ничего не отвечает — только опять закусывает губу, потому что Антон мажет его смазкой между ягодиц и вставляет на одну фалангу сразу два пальца, мягко массирует. — А по поводу члена, — продолжает он, с трудом сохраняя ровный тон — от одного вида распластанного на кровати Арсения хочется застонать и уткнуться потным лбом ему в коленку, — это же не дилдо, которым можно вертеть как угодно. Надо подобрать угол, и всё такое… Короче, сначала проще пальцами, потом уже хером. — Вы шарите, — каламбурит Арсений, а Антон насмешливо фыркает и скользит внутрь пальцами. Собственный член упирается Арсению в бедро и пачкает его смазкой — с количеством Антон переборщил слегка, и та капает на простынь. Арсений уже не дрочит себе, просто сжимает головку и, закрыв лицо рукой, толкается тазом — подушечки пальцев упираются четко в простату. Он тугой и горячий, и Антона ведет от желания поскорее заменить пальцы членом, но он в сексе не первый год и чутка научился терпению. А вот Арсений в сексе впервые — и он нетерпеливо ерзает, поскуливает, закусив запястье. И когда Антон, уже не стесняясь, начинает трахать его пальцами, переходит на мычание, шарит рукой по кровати, пока не находит галстук — а потом сжимает его и протягивает Антону. — Если не знаете, куда деть руки, — Антон на мгновение наклоняется, клюет его в щеку, — можете обнять меня. — Дело… не в этом, — Арсений вытирает ему пот над губой своим же галстуком — дышит через раз, подмахивая пальцам, снова весь раскрасневшийся, — просто меня это… немного заводит. Ах, — выдыхает он, выгибаясь, — вот так хорошо. Антон не знает, что возбуждает больше: безупречное гибкое тело Арсения и собственные пальцы в его заднице или сам факт того, что Арсений откровенно говорит о своих желаниях и своем удовольствии. Он еще раз целует его, а затем вытаскивает из него пальцы и берет галстук, небрежно вяжет им запястья. — Вы очень… красивый, Антон, — неожиданно произносит Арсений, задыхаясь от нехватки воздуха. — И глаза у вас… волшебные. Антон аж замирает: его никто и никогда не называл красивым. Милым, добрым, смешным, прикольным, клевым — да, но не красивым. От неуместного смятения он тушуется и бормочет: — Не как вы. — Не как я, — соглашается Арсений, вытягивая связанные руки наверх и сжимая балку изголовья кровати, — по-другому. У вас такая внешность, что смотришь — и сразу становится… тепло. От искренности в его голосе Антона сносит приливом нежности — вряд ли он когда-нибудь услышит что-то более трогательное и романтичное. В приливе чувств он лихорадочно гладит Арсения по бедрам, водит губами по лодыжке, голени, колену, вдыхает еще ощутимый сладковатый запах, в котором чувствуются слабые нотки мяты. Рубашка так смялась, что стала похожа на салфетку, она мокрая от пота и попавшей на нее смазки. Антон проводит ладонями по животу и груди Арсения, разглаживая ткань, щиплет соски. Тот стопой гладит его по боку, обхватывает его ногой за пояс и притягивает к себе, выразительно толкаясь бедрами в воздух. Подстегнутый таким очевидным намеком, Антон молча кивает и приставляет к нему головку, но тут же тормозит и насмешливо уточняет: — Можно заняться с вами сексом? — Антон, вы очень плохо себя ведете, я вас осуждаю. — Простите, — смеется Антон и, зажмурившись, входит одним тугим движением, сразу останавливается — не чтобы дать Арсению привыкнуть, тот же и так наверняка привык к ощущению в заднице игрушек, а чтобы самому прийти в себя. Яйца уже поджимаются от близкого оргазма, так что он думает о курсе валют и рекламе прокладок, чтобы не кончить с одного движения, как в свой первый раз. Проблема в том, что когда он открывает глаза и смотрит на Арсения со связанными руками, который открыто смотрит на него в ответ, даже изгибы знака доллара кажутся сексуальными, а уж третий впитывающий слой в прокладках… — Ну? — Арсений стукает его пяткой по пояснице. — У вашей любви села батарейка? — Сейчас, — Антон глубоко вдыхает и выдыхает, но сумасшедший стук сердца и напряженный донельзя член это не успокаивает, — блин, я долго не продержусь. — Разве вы не сами говорили о том, что эякулировать быстро — это не страшно? В конце концов, у вас есть пальцы, язык и… Он не заканчивает, так как захлебывается воздухом, потому что Антон начинает размеренно двигаться, стараясь стимулировать головкой простату — и, судя по всему, ему это удается. Арсений в который раз закусывает уже припухшую губу и крепче сжимает кроватную балку, румянец не только на лице — он расползается до груди, контрастируя с белой тканью рубашки. Антон старается запомнить его до мелочей: запомнить высокий лоб с мокрой от пота челкой, бьющуюся на виске вену, черные длинные ресницы, блестящие глаза — фиолетовые, темные от возбуждения. У Антона в голове хаотично мелькают эпитеты: красивый, замечательный, восхитительный, потрясающий — у него слишком глупый мозг, чтобы он мог выразить свою влюбленность адекватнее. С каждым толчком Арсений подмахивает бедрами всё сильнее, выгибается, то зажмуривает глаза, то снова распахивает, дышит тяжело и скулит — Антон наклоняется и целует его, чувствуя вибрацию чужого стона на губах. Он нащупывает член Арсения, зажатый между их телами, с нажимом трет большим пальцем уздечку, а после убирает руку и весь отстраняется, вытаскивая член. — Пауза, — сипит он. — Иначе я спущу. — Вы издеваетесь? — раздраженно откликается Арсений и пытается всерьез лягнуть его пяткой, но Антон ловит его за лодыжку и целует в стопу. — Антон, мне совсем немного оставалось, — жалобным, обиженным тоном. — Простите меня благодушно, Арсений. Давайте сменим позу, — предлагает он и, стащив с себя ноги Арсения, ложится на спину рядом. — Садитесь сверху. — Какой кошмар, — Арсений округляет глаза и отпускает балку, кое-как садится на постели, — это очень пошло. Однако его даже уговаривать не приходится: он поджимает губы, прижимает связанные руки к груди и осторожно встает на колени, перекидывает через Антона ногу. Антон одной рукой помогает вставить, второй гладит по бедрам, члену, бокам, животу — везде, куда может дотянуться. Пятна от слюны на теле до сих пор переливаются северным сиянием и не меркнут, даже если провести по ним пальцами. Поначалу Арсений двигается неуверенно, отводя взгляд, но потом начинает всё активнее насаживаться и привставать — доходит до таких мелких и жестких толчков, что ему приходится опереться руками о плечо Антона. Он уже не столько скачет, сколько ритмично покачивается, и Антон упирается пятками в кровать и толкается тазом ему навстречу. — Анто-о-он, — стонет Арсений, переводя на него одурманенный, как будто пьяный, взгляд. — М? — У Антона нет сил говорить: он задыхается, всё тело горит, обливается потом, в груди жжет, мышцы сводит от напряжения. Ему хочется сказать какую-нибудь ошалелую и несерьезную глупость вроде «Я тебя люблю», но он всё равно не может, потому что рвано дышит через рот. — Ты… пожалуйста… — лепечет он, но так и не заканчивает, потому что впечатывается в его губы поцелуем, неловко подгибая руки. Антон скользит в его рот языком, ладонью шлепает по ягодице, чувствует, как Арсений потирается о его живот стояком. — Я почти… Арсений дергается всем телом, когда кончает, издает смешной жалкий писк и сразу обмякает — Антон переворачивает его на спину, меняя их местами, и только затем вытаскивает член. Ему самому остается совсем немного, он сжимает головку пальцами и сбито спрашивает: — Можно… кончить на живот? — Кончай, — облизывая губы, выдыхает Арсений, освобождается от галстука и лениво проводит рукой по своему члену, выжимая последние капли — его живот измазан перламутровой спермой. И лишь после разрешения Антон быстро двигает кулаком по стволу, и эти пошлые звуки дрочки смешиваются с шумным дыханием Арсения. Тот смотрит на него неотрывно, перескакивая с лица на член и обратно — но останавливается, когда ловит взгляд глаза в глаза. Оргазм оглушает в прямом смысле: на секунду звуки пропадают, а потом в ушах гудит от собственного стона, под веками мелькают искры, грудная клетка будто разрывается от горящего вдоха. Сперма, попавшая Арсению на живот, грудь и немного на шею, сверкает расплавленным серебром. Антон валится на него, прямо во всю эту липковатую жижу, и прижимается к его плечу губами — рубашка мокрая, насквозь пропиталась потом. Арсений выпрастывает зажатую между ними руку и начинает вяло водить пальцами по спине Антона, наверняка тоже мокрой. Они лежат так, кажется, целую вечность, но за окном ни на тон не светлеет, и это хорошо. Пугает одна мысль, что это когда-нибудь закончится. — Вставай, — ворчит Арсений, — ты тяжелый. — Если встану, ты уйдешь. — Феи выглядят хрупкими, но мы сильнее животных, так что я могу тебя просто скинуть. — Он запускает пальцы Антону в волосы, массирует кожу головы. — И мне правда пора идти. — Останься до утра. Займемся сексом еще раз, и еще, я тебе такое покажу — ты офигеешь. На самом деле Антону нечего показать такого, чтобы прям до офигевания, но ему так не хочется, чтобы Арсений уходил. В горле першит, и вряд ли от сорванного голоса — он ведь не кричал, только постонал немножко. — Нет, — вздыхает Арсений, — ты же понимаешь, не надо. И тебе нужно выспаться, тебе на самолет рано вставать, и потом еще лететь с пересадкой. — Выходи за меня, — это вырывается само собой, как какой-то резкий душевный импульс, которого Антон сам сначала пугается, но потом принимает. Так и надо, если это единственный способ. Это первый шаг, а с остальными можно разобраться потом. — Что? Антон приподнимает голову и, уже глядя в глаза, серьезным тоном повторяет: — Выходи за меня. Я не хочу сдаваться, не хочу вот так проебать то, что между нами вспыхнуло. Мы же подходим друг другу, я уверен. И я… Я понимаю, что у меня руки-крюки, и я тот еще идиот, но я правда постараюсь сделать тебя счастливым. Если ты мне откроешься, то… — Стой, — тормозит Арсений, закрывая ему ладонью рот, — Антон, не гони коней, пожалуйста. Как будто окатили из огромного бокала «Маргариты» — Антон прямо чувствует крошечные кусочки льда на своем лице и горьковатый привкус на губах. Арсений аккуратно отстраняет его от себя и выбирается из-под его тела, поправляет безнадежно мятую рубашку. — Вынужден вам отказать. Я очень благодарен вам за предложение, — говорит он, глядя на него с убийственной вежливостью, — мне лестно, но я не думаю, что… — Ты серьезно? — Антон поднимает брови — он в таком шоке, что даже не злится, а просто не понимает. — Ты меня отшиваешь стандартной фразой, которой отшиваешь всех? — Да блядь, — Арсений нервно приглаживает рукой волосы, которые всё равно остаются похожими на встрепанный парик, — я же сказал, что мы не подходим друг другу. Чем ты слушал двадцать минут назад? — Но я же сделал тебе предложение! — хмурится Антон. — Разве ты не этого хотел? — Не этого, — цокает Арсений. — Ты же это говоришь не потому, что действительно хочешь за меня выйти, это же я… — Он осекается и на мгновение замолкает, продолжает после напряженной паузы: — Ты ляпаешь, не осознавая всей ответственности, ведь думаешь: «Ну, кашу как-нибудь заварю, а хлебать — дело последнее». Завтра утром ты проснешься в Воронеже и будешь думать: «Боже, что я наделал». Воспользуйся своим же советом и не принимай поспешных решений на эмоциях, пожалуйста, ради твоего же блага. Антон сдувается, не успев надуться, потому что Арсений в который раз оказывается прав. Это и правда обычный эмоциональный всплеск, и если Арсений согласится на предложение, обратного пути не будет. Антон не хуйло последнее, он от своих слов не отступится и всё равно распишется, но хватит ли у него сил сделать Арсения счастливым, как он тут распинался? — Вы влюблены, — продолжает Арсений еще более холодным тоном, встает с постели, — и я тоже влюблен. Но сейчас мы сходим с ума, а я не хочу провести остаток жизни в специализированной палате с мягкими стенами. — В таких только буйных держат. Арсений стоит, весь сверкающий, узоры на его теле выглядят замысловатыми и будто нарочными, точно картина художника, над которой тот корпел годами. Серебро перекликается с перламутром, капли соединяются с мазками. — Вы уже привели меня к буйству чувств, — улыбнувшись неожиданно тепло, произносит он, — и я не знаю, что будет дальше, если это продолжится. — А если всё будет хорошо? — Будьте фаталистом, Антон. Если всё должно хорошо сложиться, оно сложится само. Его спокойствие бесит — Антон даже думает, что тот умудрился заблокировать эмоции, пока не замечает подрагивающие руки и в целом нервозность в движениях. Арсений собирает вещи по комнате, натягивает одежду на мокрое и липкое тело, скрывает всё неземное свечение, а Антон просто сидит на кровати и наблюдает за ним. Он уже не пытается лихорадочно искать какой-то выход, потому что Арсений отрезал ему все пути, запер в тупике лабиринта — осталось на кладбище перенестись, где Петтигрю купает Волдеморта-креветку в котле, и вообще будет пиздец. Боли нет, только какое-то чувство отупения, как когда ебнулся со скейта на ровной дороге, смотришь на разбитые руки и не можешь поверить, что это произошло. Появляется дурная мысль, что лучше бы он не ехал, лучше бы вместо него поехала Оксана или Эд, кто угодно. Но эта мысль исчезает так же быстро, как и появилась, потому что дни с Арсением стоили всей печали, что последует после. Но она же всё равно быстро пройдет — Арсений сам сказал, а он старше, старших надо слушать. Тот наконец завязывает изжеванный мятый галстук так тщательно, словно собрался на светский прием, поднимает с пола пальто и с улыбкой говорит: — Спасибо вам за всё. — И вам, — через ком в горле выдавливает Антон и встает с постели — как был, голый и в сперме, даже не пошевелился, чтобы привести себя в порядок. Он подходит к Арсению, который по-прежнему стоит на месте, и замирает в полуметре, хотя больше всего на свете хочется рвануть вперед и стиснуть его в объятиях. — Можно я вам напишу? — Вы правда думаете, что это хорошая идея? — Да, думаю. Окей, я понял, вместе мы не будем, но друзьями же быть можем… — Антон раздраженно трет нос, потому что из него текут сопли, хотя в глазах слез нет совсем. — Вы же с Анной общаетесь, разве нет? — Верно, — хмыкает Арсений, его губы до сих пор сияют так, словно намазаны девчачьим блеском — таким, который с мерзким клубничным вкусом. — Да, мы можем общаться. Но прошу вас воздержаться от неуместных в рамках дружбы слов. Не пишите мне признания, предложения и так далее и тому подобное, договорились? — Договорились, — кивает Антон. — Буду скидывать мемы с котами, тупые перлы и фотки странных вещей из магазов, вам же такое нравится. — Нравится. — Арсений улыбается и, подавшись вперед, целомудренно целует его в щеку. — Всё будет хорошо, Антон. Он уходит, и Антон не закрывает дверь номера сразу — всё смотрит ему в спину и ждет, что тот обернется. Но Арсений так и не оборачивается, и его белый силуэт исчезает за поворотом в ярком, как софитами освещенном, коридоре.