chanel

"завтра всё изменится. повторяй это каждый день, если ничего не вышло"

Металлическая дверь хлопает прямо перед носом. Дженни в смятении отступает назад, едва не валясь на промокший асфальт с довольно больших ступенек. Она глазами испуганными бегает по ручке, которая в ту же секунду тянется вниз и из-за двери появляется неприятное лицо мужчины. Он на неё смотрит пару секунд, чтобы потом окончательно выйти на улицу. Дженни поклясться готова, что страх в венах закипает стремительнее, чем грузное тело преодолевает до неё расстояние. – Я, по твоему, не понятно выразился? – скоблит тот языком и от вида его, Дженни и правда становится тошно. Его разгоряченное, смуглое лицо с узкими, впалыми глазами приближается так быстро, что ком в голове от страха происходящего не позволяет дышать. Мужчина смотрит на неё со всем презрением в тёмной радужке глаз и слова выплевывает прямо в лицо от чего хрупкая и маленькая Дженни вжимается в плечи до самого хруста. Вид его заляпанного мукой и пудрой фартука отпугивает. Она смотреть на него без вспышек в глазах не может, а он и думать не желает, что до беспамятства пугает. Просто тем, что больше её раза в три, что кричит на улицу, заставляя людей, через дорогу –отсюда в пятидесяти метрах –оборачиваться и недовольно качать головой. Проблема даже не в том, как они на это реагирует, а в том, что ему –взрослому человеку с головой на плечах – до этого совершенно всё равно. Он смотрит только на неё и на самом дне в его тёмных глаз Дженни будто отчётливо замечает презрение. Какое-то отвращение от всего своего образа. И дышать в секунду и, правда, становится почти невозможно. – Проваливай с моего магазина! Я не намерен тебя кормить каждый день! – кричит он, срывая голос. Звучит угрожающе и жестоко. У Дженни сердце до треска сжимается, но она сквозь всю обиду и давящую, почти невозможную боль в самом сердце молчит. Сказать в ответ ничего не находится. С ним спорить сейчас совсем бесполезно. – Убирайся вон. – указывает он своей большой рукой на длинный проспект. – Ищи подачки там, поняла? – он в плечи её толкает и она едва не валится назад, лишь чудом перебирая ногами по бетонным ступеням, но вовремя успевает схватится за перила и на него смотрит из-под небольшой, совсем летней панамки. Рука у неё быстро начинает замерзать из-за довольно холодной погоды. На улице давно уже не лето. И поэтому Дженни тут же отпускает металлические перила лишь про себя шикая, что это оказалось больнее, чем могло бы. После дождя Бруклин превращается в сплошное болото. Настоящий лягушатник вот для таких как она – обделённых и нищих. Здесь и уголка не находится, чтобы спрятаться от холодных, пронизывающих до костей ветров. Город никогда не утихает, говорили они, но напрочь забывали о том, что суета отнюдь не греет. Люди всегда спешат, а воздух в след за ними разгоняется пуще прежнего, летит следом, цепляется за подолы длинных пальто. Поэтому здесь не тепло. Обычно, к началу осени уже понимаешь, что начинаешь сильно мёрзнуть. Поэтому натягиваешь вещи, а они, совсем не к кстати порваны или тонкие. Люди не греют Бруклин. Он самостоятельно покрывается коркой тонкого льда. – Спасибо. – коротко отвечает она, осипшим голосом и губы дрожащие поджимает в надежде не заплакать. – На какой чёрт мне твоё спасибо, а? – тут же отзывается он. – Придёшь сюда ещё раз и я вызову полицию, ясно? – рычит его грубый голос. Глаза злые неотрывно наблюдают за маленькой фигуркой, что спрыгивает с последней ступеньки и, оказавшись под большими каплями, что с карниза падают, тут же приседает, натягивая маленькую панамку на уши. В его глазах нет ни капли сожаления. Он просто руку опускает, отворачиваясь и заходя обратно в тёплую и светлую пекарню. У него там не склизко и не мокро. Ноги по холодному асфальту не шлёпают в одних лишь сандалиях и с домов редко, но всё же, не падает по одной-две капли на самую макушку. Над головой не ходят большие, тёмные тучи. Гром с раскатами на самом небе не пугают своими резкими вспышками. Проезжающая в метре машина не окатывает с лужи ведром воды. Дженни с глупой улыбкой вспоминает, что обязана была захватить булочки с нижней полки. Они лежали совсем близко, и пока этот несчастный пекарь отвлекал себя покупателями вполне можно было ухватить одну. Они были золотистыми, пышными. С какой-то наверняка вкусной посыпкой. Теперь от этого в животе совсем неприятно урчит. Шанс был, но она его упустила. Да ещё как. Так глупо и наивно. Как самая настоящая неудачница, сдаётся ей. Она губу пожёвывает, пока по проспекту идёт самым что ни наесть медленным шагом и унять дрожь во всём теле от недостатка тепла пытается уж слишком тщетно. Лучше не становится. Потряхивать от ледяного осеннего ветра начинает ощутимо. Она в надежде кутается в подолы своего кардигана и носом утыкается в самый воротник, потому что тот от холода уже давно стал красным и щипать начал вовсе неприятно. Мимо по улице толпами скитаются люди. Они особо не смотрят из-под своих тёмных зонтов, но каждый раз, когда их глаза цепляются за открытые сандалии будь то женщина или мужчина, они каждый раз вдёргивают зонт вверх и какими-то опечаленным взглядом провожают одиноко бредущую девочку. Она на них в ответ не смотрит. Стыдно. Уж лучше сквозь землю провалиться прямо на месте, чем попросить взять к себе. Попросить согреть, купить немного еды. Она, наверное, самая гордая в этом трусливом, и таком одиноком мире. На дворе уже осень. Листья дворовых деревьев падают на землю ковром. Скрыть пытаются от приближающейся стихии. Они покидают свои деревья, потоком уносятся за сотни метров и только после падают на землю, чтобы в очередной буйных ветерок подхватил их на руки и понёс далеко-далеко отсюда. Дженни тоже была бы не прочь улететь. Как Мэри Поппинс, например. Но у Дженни для этого нет зонта, она как брошенный на дорогу щенок мёрзнет под холодными струями воды, пока теснится около остановки, боясь, что может помешать взрослым людям в костюмах. На плечах их тёмные, ворсовые пальто. На руках кожаные перчатки. На лицах безразличие. В глазах извечные проблемы рутины. Дженни, смотря на них, очень боится стать точно такой же. Она не была бы прочь иметь зонтик, такой же как у того взрослого мужчины, что проходит мимо, такой же как у той женщины, что переходит улицу, но Дженни кажется, что она сошла бы с ума, если бы в голове своей хранила только вечные числа, проблемы и недовольства. В крайнем случае, совсем немного недовольств. Но это только потому что Дженни дождь не любит. В такую погоду чувствуешь себя по-особому гадко. Одежда к телу липнет - передвигаться становится неудобно. Ветер обдувает со всех сторон - и тело мгновенно замерзает. От кончиков пальцев до волос. Потом начинаешь дрожать, пытаться найти место, где можно укрыться, а люди – как это обычно бывает – не впускают промокшего и грязного котёнка к себе домой. Это ведь логично. Никто потеряшку за своё считать не будет. Может быть только самые добрые и хорошие люди. Здесь, в Бруклине, таких нет. Они в ответ смотрят, но ничего не делают. Они переживают, но слова в ответ не говорят. У них сердце, может быть, очень-очень сильно болит, когда они вдруг представляют на этом месте свою дочь или сына. Сравнивают, приговаривая, что тот бы не прожил и дня в таких условиях, а потом поворачиваются и идут дальше. Забывают о том, что маленькая девочка когда-то встречалась на их пути и что её судьба где-то в бесконечных улицах могла нещадно оборваться. Кому дело есть до того, что кому-то другому так сильно плохо? Никому. Разве что очень доброму человеку. Таких в Бруклине нет. Дженни рукавом кофты утирает нос. Очень надеется не заболеть и тут же сует ладони в карманы, потому что руки тоже мёрзнут. О пальцах на ногах и речи идти не может. Взгляд её карих глаз бегает по горящим окнам в большом многоквартирном блоке. Дыхание прерывается, дышать становиться невероятно сложно и Дженни, будто окаменев до самых костей, едва перебирает ногами к этому дому. Тело замёрзло. Каждую мышцу сковал невероятный холод. Она просто надеется, что сможет хотя бы добраться до подъезда, а там, на месте, решит, что нужно делать дальше. Вообще, детям рассуждать о том, как бы не замёрзнуть под дождём противопоказано. О них заботиться должны те, кто когда-то посмели назвать себя родителями. Они сами себя выручать не обязаны. От безысходности только. Полнейшей, подкожной безнадёги, что засела глубоко в сердце. В остальном проблемы их детские умы касаться не коим образом не должны. Так и Дженни считала, пока здесь не оказалась. Так многие дети считают, пока не попадают в детские дома. Пока вместо родителей за ними не начинают приглядывать совсем посторонние люди. Дяди и тёти, что улыбаются, потому что так надо. Потому что кто-то свыше прописал в их дорогих бумажках о том, что теперь они заботиться не должны, а обязаны, и что показать любовь и тепло – это для них ничто иное, как миссия. Дженни с этим не согласна, на самом деле. Ей никого видеть возле себя не хочется. Одной проще. Это в какой-то степени самое глупое решение во вселенной. Быть одной, когда так сильно нужен кто-то близкий. Чтобы улыбались в ответ, смотрели без сожаления. Дженни устала вид делать, что самая обычная девочка, которая возвращается домой после слишком активной игры с друзьями. В голове своей устала прокручивать короткие ответы на случайные вопросы прохожих и в то же время до немыслимой тяги устала притворяться самой-самой счастливой. На губах уже давно нет улыбки. Она появляется там только в редких случаях, когда улица пуста и думать не приходится о своём виде. Когда ненавистный пекарь снова отворачивает свою большую голову и улыбается какой-то даме, укладывая в картонный пакет батон и пару плюшек. Он так обольстительно разговаривает с ними, что на пару секунд теряет бдительность, и Дженни благодарна за эти секунды, в которые схватить может что угодно, а потом бежать прочь на негнущихся ногах. Страшно. Она не воровка вовсе, просто так получается. Под карнизом подъезда не так холодно, ветер попадает, но капли на голову уже не падают. Дженни искренне рада хотя бы этому. Она в надежде подходит к двери, дёргает на себя, но та – что в прочем не удивительно – закрыта. До неё не сразу доходит, что та не открывается, поэтому дёргать пытается снова и снова, начиная постепенно злиться на столь большую несправедливость. Кто вообще их закрывает в такое время? На улице дождь. Солнце оседает на самые крыши домов, постепенно спускается полумрак, а кто-то просто взял и закрыл двери. Вероятно, что самый жестокий человек во вселенной. Дженни он уже не нравится, не важно даже, кто он будет такой. Просто беспокоиться нужно о других людях. Не исключать факта вандализма, но проявлять хоть немного сострадания. Для таких вот обделённых. На самом деле, плохое слово, Дженни оно совсем не нравится. Она больше предпочитает забытых. Оно правильное. Отражает всё именно с той стороны, с которой стоит смотреть на проблему. У Дженни проблем в жизни много и одна из них - самая главная - забытость. Другие просто исходят из неё. Плетутся хвостиком, созревают в определённое время. Такие, как холод и дождь. Ещё пару часов назад Дженни и подумать не могла, что придётся прятаться под козырьком подъезда. Мёрзнуть от неимения сухой одежды и злиться на человека, который просто закрыл дверь на ключ. Ну разве виноват этот добродушны дедушка с первого этажа в том, что ему так сильно дует с улицы? Или виновата та бабушка с третьего, что слушать устала постоянный пьяных гогот? Может быть красивая девушка с двумя детьми с пятого, что не хочет, чтобы её дети дышали перегаром и табачным дымом, когда в очередной раз поведёт их на прогулку? Или тот мужчина, который убирать бутылки и пустые пачки устал со своей лестничной клетки? Кто же виноват, что у Дженни нет дома?.. У всех остальных жильцов наверняка есть ключ, а Дженни здесь не живёт. Она просто прячется. От дождя, от мороза, от ветра, от суровой, слишком сложной для неё жизни. Хочется забраться под лестницу, туда, где обычно проходят батареи, и просидеть так до самого утра, чтобы потом с новыми силами попытаться противостоять миру. Она как маленький супергерой из мультиков, которого не воспринимают всерьёз, но который обязательно изменит мир. Дженни оптимистка и Дженни просто обожает врать себе. Не та ложь, разумеется, что изнутри грызёт, а та ложь, что жить дальше помогает. Она в пучине страха и реальности утонуть совсем-совсем не хочет, от того и придумывает себе жизнь и будущее, в котором так невероятно счастлива. Все мечтают - Дженни становиться исключением не намерена. Она и так слишком часто нарушает стандарты. Она постаралась обежать ещё пару подъездов, но дверь в них точно так же, была закрыта. Словно по велению судьбы, кто-то предусмотрительный решил позаботится обо всех сразу. Обо всех, кроме Дженни. Тогда уже не осталось никаких сил. Ей нестерпимо хотелось плакать, слёзы, будто тот самый дождь, лились по щекам, делая только холоднее. Она швыркала носом, всматриваясь в давно наступившую темноту и нашла только лавочку, что стояла совсем не далеко от подъездов под самодельным навесом. Здесь всюду бетон, а вот она деревянная, сухая да ещё и оббита чем-то скорее всего мягким. Дженни на секунду видела в этом своё спасение и, делая шаг в ту сторону, ничуть не сомневалась. Она на негнущихся ногах добежала до заветного места. Это был дерматин, однако лавочка и правда была сухой. С ногами она забралась на её поверхность, поджимая те так близко к себе, что подбородком упиралась точно в колени. Она совершенно пустыми глазами бегала по темноте, прислушиваясь к редким звукам, которые напрочь заглушал теперь уже активный и громкий дождь. Капли разбивались о землю, плодили лужи тут и там, вода стремительно захватывала давно привыкший Бруклин. Откуда-то с главной улицы доносились громкие голоса людей, звуки клаксонов автомобилей и вечный гам от жужжания то-ли сердца города, то-ли механических машин на колёсах. Дженни это успокаивало. Слушать, как мир вокруг тебя – такого крохотного и маленького – живёт своей жизнью и даже в ум не берёт, что тебе так плохо, до скомканной улыбки на потрескавшихся губах, забавляло её. В такие моменты ощущаешь себя просто букашкой, которую задавят и не заметят. Некому замечать-то. Они все чужие. С неба сегодня лило нещадно. Второй раз за последний месяц. А он ведь только начался. Сегодня вторник, вторая неделя от октября. 7 число. По новостям передавали в той пекарни. Дженни не слишком глупая, чтобы не запоминать подобное. Она все эти месяцы старалась из-за всех сил не упустить календарный отсчёт. Ей казалось, да и кажется, в прочем, что нет ничего хуже потерять себя ещё и во времени. Тогда мир перестанет вертеться вокруг своей орбиты, тогда ночь и день сменяться начнут быстро-быстро и она окончательно собьётся с пути. Останется одна, заблудится в этих улицах навсегда. Пропадёт без знаний и только с оставленным именем на губах. Она прекрасно помнит, что её Дженни зовут, но вот алфавит, счёт и науки – огромный провал. Ей не стыдно, на самом-то деле. Обстоятельства не позволяли. Она вот уже четыре месяца ощущает себя пойманным в клетку зверьком. В небольшом озере прямо перед глазами разворачивается целая галактика. Даже глаза поднимать не обязательно, чтобы оценить спокойность его в некой туманности. На облаках по прежнему тучи. Они не развеятся до следующего дня, а может быть и на завтра будет всё так же холодно. Дженни точно заболеет. В таких-то лужах, да в одних сандалиях на тонкой подошве – рисково. Ноги мёрзнут. Тело от этого отказывается двигаться вовсе, а в голове постоянно селится куча мыслей о том, куда бы спрятаться и где бы переночевать. Дженни устала убеждать себя в том, что всё относительно хорошо. Улыбаться восходным лучам давно стало привычкой, чтобы не расклеиться вовсе. Подбадривать себя словами о том, что всё обязательно наладится уже до чёртиков надоело. Дженни не маленькая тряпичная кукла, с которой можно играть так, как вздумается. Она живая. Чувства у неё самые-самые хрупкие и вот такие вот случайности каждый раз доводят до слёз. Дженни горько усмехается над собой. Глупая, тебе стоило спрятаться в углу за коробками в той пекарни, но вместо этого ты перебралась под прилавок. Теперь не пришлось бы сидеть на какой-то лавочке, слушать дождь и тихо плакать от бессилия. Она снова всхлипывает, зарывается лицом в ворот кардигана и глаза прикрывает, чтобы заставить себя успокоиться. Это обычно помогает. Каждый подобный раз перед её глазами радужная картинка с улыбкой мамы. До скрипа на душе и сердце родной. До больных ссадин и ушибов выбивающих весь воздух. Она так устала. Так сильно устала. Бегать, ночевать где попало. Просить деньги. Тесниться вот на таких лавках каждую долбанную ночь. Дженни до дрожи в голосе хочет, чтобы всё это прекратилось. Справа доносится быстрое клацанье каблуков о поверхность асфальта. Дженни тут же голову поднимает, стараясь понять, кто идёт, но в темноте получается разглядеть только размытый силуэт, который в руках держит зонт. Он высокий, снова больше её. Ей начинает казаться, что она во всём мире самая маленькая. Дженни в страхе жмётся к спинке лавочки, старается задержать дыхание, и на всякий случай поверить, что так её окажется очень трудно заметить. Но когда силуэт останавливается в паре шагов и из-под зонта смотрит, будто ничего не понимает, у Дженни в голове моментально щёлкает. Она с лавочки спрыгивает, едва не поскользнувшись на мокрой траве и бежать старается куда угодно, но только подальше от неизвестного. Сзади тут же доносится вскрик. Что-то напоминающее "куда ты?". Дженни особо не разобрала, а этот вопрос кажется ей глупым. Куда-куда? От тебя подальше, разумеется. Ноги её шлёпают по лужам и звук этот в голове гремит эхом. Она совершенно ничего не слышит и разобрать не может идут ли за ней следом. Шум собственной сердцебиения не даёт сосредоточиться. Темнота, выжигающая глаза, напрочь сбивает все попытки сориентироваться. Слезы всё ещё стоят у глаз. Она плачет, но уже не по той причине, что раньше. Намного важнее сейчас, что её хотят поймать, что кто-то из милиции узнал её, последовал и вот теперь бежит сзади. Дженни почему-то затылком ощущает погоню. Она резко оборачивается назад, но как только глаза мельком цепляются за длинную тень, что плетётся в паре метров едва не взвизгивает от страха. Паника к горлу подпирает, она унимает в лёгких подступающий писк и ускоряется, бежать стараясь изо всех ног. Перед глазами длинная аллея, которая вглубь темноты уходит на сотню метров. Её по ней точно догонят, думается в эту же секунду. Дженни моментально сворачивает с прямого тротуара, юркает в забор кустарников и, едва не оцарапавшись на них, пролазит внутрь. Он всего метр в высоту, но Дженни с испугу кажется, что она только что перепрыгнула китайскую стену. Она снова пищит, когда кардиган едва не хватает чья-то чужая рука и мгновенно оседает на пол, в ответ на слова голоса "остановись!". Дженни останавливаться не намерена. Она тут же поднимается, путаясь в собственных ногах и на землю валится, рукавом проезжаясь по мокрой траве. Дождь всё ещё хлещет по спине. Дышать трудно до невозможности. Лёгкие как будто тисками стальными сжали, от чего новый вздох получается едва не с плачем. Она тут же отталкивается от земли, садится на колени, только решив подняться, как её за подмышки поднимают с холодной земли. Перед глазами ничего не разобрать, она вертится в полном непонимании. Но её тут же над землёй поднимает и Дженни сквозь толщу воды слышит, как голос её умоляет отпустить. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – молит она, брыкаться стараясь так усердно, что сандалиями ни раз бьет чужое тело по коленям. На это над самым ухом слышится недовольное шипение, а потом её неожиданно обнимают. У Дженни в момент этот замедляются все жизненные процессы, она бездумно смотрит перед собой, будто помещённая в вакуум, и пошевелиться боится, потому что действие это необоснованное окончательно выбивает из колеи – Тише, тише, – шепчет чей-то голос. Женский. Пробирающий до самой дрожи. Дженни в руках женщины жмурится, сдаться старается, как маленький загнанный зверёк, но ей совершенно ничего не делают. Просто держат на руках, к себе прижимают наплевав на то, что одежда на ней вся мокрая и грязная. Хотя бы от того, что она секунду назад упала лицом в размытую землю. Дженни ещё пару секунд находится в агонии, а потом глаза открывает, тут же впяливая их в лицо напротив. Женщина из-под берета смотрит волнительно и по-доброму. На её губах появляется едва заметная улыбка, и Дженни даже в таких условиях находит её крайне очаровательной. Её тело до этого натянутое будто струна медленно расслабляется. Она носом вдыхает опаляющий ледяной воздух и в нём улавливает запах вкусных, сладких духов. Дыхание в норму не возвращается. Она всё так же учащённо дышит, вероятно, из-за быстрой пробежки и заметить стоит, что женщина тоже едва переводит дыхание. Дженни так хочется плакать, но ещё больше задать столько вопросов, на которые у этой ночной преследовательницы не найдётся ответов. "зачем?", "кто ты такая?", "какое тебе дело, вообще?", "отпусти уже!". Но все они так и остаются на языке. Щиплют и горят, до боли нарывают, но не произносятся. Дженни только сглатывает ком в горле и возразить старается, как девушка сама говорить начинает. – Вот так, – тянет она, голосом. – Всё в порядке. – тут же заключает следом. Какой в порядке, чёрт возьми? Да она скорее всего ненормальная. Кто в своём здравом уме будет догонять того, кто так рьяно не хочет оказаться пойманным? Только глупцы. Эта женщина, видимо, из их рядов. Тело Дженни в руках сжимается ещё сильнее. Женщина одной рукой перебирает зонт, а второй к себе теснит, так, что Дженни теряет возможность выпутаться и бежать прочь. Ей к этому времени, на самом деле, не хочется совсем. И только смотрит она всё так же напугано и боязливо. Глаза свои большие, шоколадные вынуждает не моргать и изредка носом швыркает, на что женщина всегда улыбается. – Не бойся, – снова начинает она, – Ты вся промокла. Почему ты здесь? – голос её звучит крайне обеспокоенно. Она даже выразить не может насколько велика абсурдность найти совсем малютку ночью под струями дождя. Но Дженни покорнейше молчит, лишь губы поджимая и жмурясь от неверия происходящего. – хорошо, – неожиданно добавляет женщина. – тогда расскажешь об этом чуть позже? – она возвращает Дженни на землю, но руку её совсем ледянющую никуда не отпускает. У той в глазах больше паники, чем понимания. И замечая это, странная девушка садится на колени рядом. Она в таком положении как раз с ней ростом. – Я ничего тебе не сделаю, обещаю. – стараясь вселить побольше уверенности мягким тоном проговаривает она. Смотрит в ответ только в глаза, а Дженни от этого пронзительного взгляда хочется закопаться в землю. Ощущения, будто через мясорубку провертели не один раз. Женщина аккуратно убирает пряди за ушко и снова улыбается, уверенная, что помочь должно обязательно. Помогает. Дженни вздыхает с неким намёком на облегчение, а потом всё же осматривается по сторонам в мимолётном желании найти пути к отступлению. – Мы просто пойдём вон в тот дом, – она за спину себе указывает пальцем и Дженни невольно следя за ним натыкается на тот подъезд, который оказался закрытый. – Дождь на улице, тебе нужно согреться.. – она в руку Дженнину вручает большой тёмный зонт. И пока Дженни пребывает в полном оцепенении, аккуратно старается вести к тротуару. Дженни внутренне ощущает угрызение совести, ведь теперь женщина из-за неё мокнет сама. Но думать об этом особо не желает, а просто идёт, ведомая чужой рукой, без задней мысли, что очаровательная улыбка может стать самой опасной на всём белом свете.