Ведро абрикосов

"Не Москва, а платоновский котлован, я хочу облечь эту боль в слова, ничего у меня не выходит, мама, нет причины переживать. На каком рубеже да какой ценой, мое время каталось по кольцевой, заблудилось в выходах, извернулось, а с изнанки больнее, чем с лицевой. Я хожу, хожу по осколкам лжи, выживать сложнее, чем просто жить, разреши мне вычеркнуть этот город, только выбери верхние этажи. Что нам делать, если мы здесь во сне, если альфа есть, а омеги нет? Мой отель — четыре звезды на небе, как устроюсь — ты приезжай ко мне". © Кот Басё — И целое ведро херсонских абрикосов, — сказал Володя негромко. — Целое, целое ведро. Да уж, когда-то казалось, что ведро это — никакая не ценность: мама собрала на даче, прислала посылочку, и они с Максом так и питались, пока делали свой новый альбом: растворимая лапша, крабовые палочки, домашний портвейн и ведро абрикосов. Целое, целое ведро. — Нам никогда это не съесть, — говорил Володя, оглядывая изнутри ведро, пустое только на треть. — Я уже эти абрикосы видеть не могу. Я их выкину, только маме не говори. — Аххаха, — отвечал ему Макс. — Хочешь нечеловеческий эксперимент? Выйди на улицу, спроси у встречных людей — будешь ли ты прав, если выкинешь в помойку целое ведро настоящих херсонских абрикосов? Да тебя просто разорвут, честное слово. Это Москва, здесь воздуха-то нет нормального, а абрикосы на рынке стоят бешеных денег, особенно херсонские! Так что не выкидывай. Давай мы их лучше продадим. — Коммерсант, — усмехался Володя. — Работай давай. Вот отсюда кусок я бы еще дубль сделал, а то ты там хрюкнул где-то посередине, это нехорошо. Продадим! Ты похож на какого-то одесского шлимазла с Привоза. — А ты похож на абрикос, — внезапно сказал тогда Макс. — На херсонский абрикос, румяный, в веснушках и с веточками, — он протянул руку и убрал с Володиного лица прядь волос, свесившуюся на глаза. Володя автоматически поймал его за руку, и… Нет, нельзя сказать, что с этих абрикосов все и началось. Началось гораздо раньше, еще в универе. На этом всем в том числе и появилась группа: как потом скажет Макс в каком-то интервью — «нам в этом смысле словно бог привёл встретиться». А сейчас, в шумной, незнакомой, чуждой Москве — они дуют крымский портвейн и едят херсонские абрикосы, которым конца не видно, чёрт их побери. Действительно, знал ли Володя, что через много лет — а достаточно много, целых двадцать! — он будет остро и невыносимо тосковать по всему этому? По старой съёмной квартире, по внезапным общим творческим озарениям, и по этому самому ведру с абрикосами — ароматными, медовыми, такие сейчас на самом пафосном московском рынке только можно встретить? И по тому времени, когда Макс говорил — «Ты, Володька, сам похож на абрикос. С веточками». И убирал ему волосы со лба, и его можно было поймать за ладонь и… Угу, вот поймай теперь Макса за ладонь. Он далеко, в Севастополе, и появляется в Володиной московской квартире только по интернету. У Володи старый дом, высокий этаж, выйдешь на балкон — под окнами парк, разноцветные дома у дальней станции метро, экология, вся фигня. А с другой стороны дома — ближняя станция метро, шум, гам, и у него снова ощущение, что он задыхается. Ему хочется обратно. В те времена, когда они были вдвоём и рядом, и Москва не сумела сожрать их поодиночке. Они очень долго привыкали к ней, и вряд ли привыкли бы порознь. Даже в интервью приходится честно признаваться, что «адаптироваться в Москве нам помогла только взаимная поддержка». Ну да, ну да, назовём это так, товарищи. — Володька, ты похож на абрикос, правда. Румяный, сладкий и с пушком… — Макс, иди в жопу! Тебе тридцать лет, а ты занимаешься какой-то фигнёй! У нас сроки идут, ты понимаешь? — Сроки идут, а мы лежим. Отдыхаем. Набираемся новых творческих сил. И это, повтори еще раз, куда ты там предложил мне пойти? О да, тридцать лет, несколько лет тяжёлой работы у каждого за плечами, а валялись и ржали, как подростки. Потому что впереди было что-то новое, и они смело шли туда вдвоём, подкрепляясь по дороге чем приведётся: дошираком, портвейном и абрикосами. Мамину посылку они в Москве тоже высыпали в ведро: не ради аутентичности, а просто другой ёмкости не нашлось. Ведро стояло на кухне, и его приходили навещать тараканы: они водили усами, глядя на содержимое ведра, и кому удавалось увернуться от тапка — явно приходили еще раз. А сейчас на кухне пусто, и квартира уже другая. И сегодня он в этой квартире один. А Макс у себя в Севастополе. Самоизоляция. Чего бы ни отдал сейчас за то ведро, но увы, ничего не вернётся. Через неделю Макс звонит из Севастополя: — Открывают авиасообщение! Что тебе привезти? — Абрикосов, — не раздумывая говорит Володя. — Херсонских. Целое ведро. — Херсонских? — прищуривается Макс. — Нее, этих не смогу. Могу только наших местных, да и то — сезон кончается, но я поищу… — Ладно, — говорит Володя. И улыбается в камеру. — Ты, самое главное, себя привези. Прямо вот сюда. Тогда я вполне смогу обойтись без абрикосов. — Неа, — гогочет Макс из Севастополя. — Не сможешь. Знаешь почему? Он наклоняется ближе, делает Володе знак тоже наклониться — и делает такое движение рукой, словно хочет убрать с Володиного лба отросшие за треклятую самоизоляцию волосы. — Потому что ты сам как абрикос! С веточками!.. Ох, Макс. Ну, пусть только приедет. С абрикосами или без — уже неважно. Просто сейчас так хочется поймать его за ладонь и… А пока еще нельзя. Немножко осталось подождать.