Тьма

      Юго покачивался на трещащем стуле, упираясь пятками в край стола. Чашка лежала на ладони, обжигала ледяным кипятком сквозь трещины.       Скрежет, отрава тишиной. Перед глазами засуетились едва видимые блики. Плавно прогибаясь из стороны в сторону, они медленно сдвигались к стенам, прижимались к острым царапинам. Но не издавали ни звука.       Хорошо. Тихо.       Однако рация заткнулась всего на минуту, прежде чем продолжить старое:       «Приказано убить всех, кроме двоих особенных. Выдвигаем специальный отряд… Не дайте им далеко уйти!»       Голос несколько раз резко прерывался и перебивался безынформативными криками. Но это не имело значения.       Прошло почти семнадцать лет с его побега. И шестнадцать со дня их смерти, но он впервые узнал, что кому-то кроме тоже удалось сбежать от демонов.       Юго покосился на прибор. На пистолет. Закрыл воспалëнные веки. Приевшийся чай почти не смачивал горло, голос был всë такой же хриплый:       — Ник, подойди-ка ближе.       Воображение подсказывало очертания образа. Холодные руки, длинная шея и…       — Не бойся. Ничего…       …как всегда болезненно бледен.       Юго поставил чашку на стол, и стекло раскололось.       Ник насмешливо изогнул бровь. Лукас из-за его плеча покачал головой, а Абель звонко рассмеялась, мазнув рукой по мутному воздуху.       Несуществующие звуки припадочно били в стены. Рикошетами света отрывались от пола, грязи, черноты, скреблись через кожу и кости к сердцу.       И всегда пропадали в тот момент, когда он тянулся к ним навстречу.       Ведь Безумец не достоин такой лëгкой смерти — он был казнëн десятилетиями и удивительной трусостью, так что редко выходил из комнаты для чаепитий в надежде задохнуться стёршимися запахами отчаянных мыслей и пьяного надеждами чужого смеха.       Юго забывает-забывает-забывает и снова теряет их.       Юго плачет, бесится, царапает стены и рвëт себя изнутри.       Но на этот раз он просто опустил взгляд. Дина посмотрела на него испуганно. Предчувствие никогда не обманывало её, поэтому силуэт начал мелко рябить, уменьшаясь, склоняясь коленями к полу.       — Ну-ну, не пачкай, тебе так идëт новое платье…       Сама нежность и доброта. Юго гордился тем, что его голос не выдавал эмоций. Желтовато-белый цвет не раздражал. Начиная виться в крысиные жгуты, завлекал, лишал слуха. Снова обманчивый, опасный. Длинные рукава с узкими запястьями и сухими ладонями были неподвижны под его взглядом.       — Ты не посмеешь.       Дина затравленно молчала, чуть-чуть усмехаясь и не поднимая головы. Она никогда ему не отвечала и никогда не причиняла боль, если Юго смотрел в упор, только сжимала кулаки от напряжения.       Дело в том, что он сам подчас не выдерживал — слишком сильно нуждался в существовании заискивающей улыбки, прямых волос и глаз, заменяющих ему солнце.       «Ты касаешься и съедаешь меня. Если чувствую, значит, ты рядом».       — Когда-нибудь я добью тебя.       Ненастоящие звëзды — миниатюрные Солнца на потолках — облизывали их не-греющим светом. Он выбрался из душной клетки в коридор. Убегающие тени опасливо оглядывались из приоткрытых щелей.       Юго с усилием сделал шаг, разрывая тонкие путы, тянувшие его обратно. Скрипнули сжатые зубы. Дина мгновенно отпрянула, спрятавшись под дверь.       Она его боится. Смотрит из-под щелей, надписей, отпечатков от косых выстрелов. Неправильная, неживая, эфемерная.       Неожиданные касания ужалили за позвоночник и заставили согнуться.       — Прочь.       Молчание. Юго задышал чаще, он не услышал сзади ни вздоха. Гранëнная боль перекатилась выше.       «Я ненавижу…»       Себя       Тихие смешки подкрались из-под пола. Стали почти осязаемыми. Юго мог различить среди них отдельные голоса.       — Лукас.       Что-то коснулось перчатки. Сдавило пальцы. Юго мотнул головой, не обернувшись. Он уже не помнил, как оказался в той-самой-комнате.       Имена-крики-имена. Потерянный счëт дней. Перпендикулярные чëрты, углы, смежные переплетающиеся знаки. Они твердят одно:       «Ты упустил нечто важное, Замерший в своём одиночестве, Живёшь ради презрения.       Или мести?»       Поэтому Юго ненавидел сюда приходить. Мешанина болезни и реальности. Ноги подкашивались, сознание превращалось в помехи, а в голове щëлкало, попеременно озаряя зрение больными вспышками. Вспоминай-вспоминай-вспоминай.       Иллюзия хотела исчезнуть. Призраки изжились, извертелись, иссякли. То кричали о помощи, то говорили ни о чëм.       Уйдем далеко. Туда, где никто не найдёт тебя. Спаси-спаси-спаси нас и не бросай больше —       Как жаль, осталась последняя коробка с печеньем.       Но он ничего не слышал, кроме:       «Выдвигаем специальный отряд в лес».       Демоны скоро будут рядом.       Крик застыл в горле. С рассветом голову покинули больные кошмары наяву, зато проклятие разума направляло на факты, о которых думать не хотелось совершенно.       Раз дети сбежали, то скоро объявятся здесь. Минерва послушно укажет им путь — дорогу в обитель его одинокого безумия — не-свобода и совершенно не то, что они искали.       Юго сжал виски жёсткими пальцами, когда мысли начали повторяться по спирали, не давая сосредоточится на чём-либо другом. Мутные очертания улыбки прекрасной девочки стёрлись, когда он снова вышел из комнаты в пустой коридор. Нужно искать… что?       А голос продолжал пилить одно и то же:       «Они придут и заберут наше счастье. Они придут, и убьют тебя снова».       Подобные непрозвучавшие слова приводили его в дикий восторг.       — Пусть попытаются.