Словно не было войны

      – Уверяю вас! Вы будете в восторге! – низкий американец размахивал руками, доказывая на ломаном японском свою правоту. – К чему все эти скучные приемы?! Разве вы не устали сидеть в своей страшной-страшной башне, а?       Дазай прощал мужчине подобную дерзость. Она хоть немного развлекала. Курт Воннегут* был жизнерадостным мужчиной за пятьдесят. Только росток на криминальной арене, желающий получить благосклонность Йокогамы. Подобный вывод Осаму сделал от того, что мужчина находился в его компании по прошествии нескольких дней. Хотя казалось, что официальный прием лишь на одну ночь. Возможно, причина была и в том, что Курт был очаровательным человеком, и потому шатен позволял ему быть рядом. Дазай не вдавался. Его уже давно ничего не волнует. Дрянная погода не позволяла вернуться в Японию. Хотя если бы Дазай действительно захотел, он непременно нашел бы способ. Но его больше никто не ждал. Уже никто.       Речь далеко не про подчиненных мафии или бывших коллег, а отныне друзей из агентства.       – Курт, вы таскаете меня уже более двух дней, – мягко подметил Дазай, покидая салон дорогого авто, – и каждый раз уверяете, что я буду в восторге.       Он не был против компании, но и не горел желанием находиться с мужчиной рядом. Ему было все равно.       – Ах, в этот раз вы останетесь довольны! – радостно пообещал мужчина, выбираясь вслед за японцем.       Оперный театр не отличался ничем от сотни других, в которые его водили с обещанием дикого восторга. Несмотря на такую уверенность собеседников, он никогда не запоминал даже людей, с которыми сидел. Ничего. Хотя, ему все равно.       Роскошный зал и изящные колонны, мельтешащие люди. Словно дорогая картинка, от блеска которой тошнило. Все равно.       – Папа!       Из-за колонны выбежала юная особа, попутно посылая какого-то мальчишку. Она весьма разъярённо подпрыгнула к своему отцу, полностью игнорируя ее собеседника. Ее свободная одежда, что пользовалась популярностью у американской молодежи, мягко обрамляла забавную фигуру.       – Ты зачем ему это сказал? – она совсем не смешно свела брови к переносице и чем-то напомнила Осаму жабу. – Он ведь от меня теперь не отстает!       – Лили, солнышко! – любящий отец поспешил развести руки, недоуменно смотря на горе дочурку. – Я всего лишь сказал ему, что ты не замужем.       – Папа! У меня есть парень!       – Я помню дорогая моя, и он прекрасный молодой человек! Ты знаешь, что я люблю его как сына, но вы ведь еще не решили играть свадьбу!       Осаму чувствовал себя третьим лишним, смотря на разборку отца с дочерью. Семья.       Незаинтересованно обвел взглядом просторный холл и чуть отдалился от отца, что не замечал ничего, кроме своей дочери. Некоторые работницы тайком поглядывали на него, облизывая мощную фигуру в смокинге. С интересом подмечает, что знай они его на самом деле - убежали бы с диким воплем. Взгляд ни за что не цепляется, и Осаму разваливается на кожаном диване. Он не боится, пускай и не видно, но повсюду много преданных ему людей, готовых в любой момент всадить пулю в лоб подозрительных личностей. Пахнет розами.       Шатен запускает руку в потайной карман, извлекая малый помятый прямоугольник.       – Черт, прости, – он извиняется перед фотографией, осторожно выпрямляя ее уголок. Не самая лучшая идея таскать ее в малом кармане, но Дазай чисто физически не может ходить без неё, – Вот. Так намного лучше?       Он улыбается заранее зная, что не получит ответа. С листа небольшого формата на него смотрят глаза оттенка моря. Снова и снова встречаясь с ними, Дазай каждый раз видит в них разные эмоции. Хотя он и знает, что обладатель в этот момент ничего не испытывал и просто развернул голову, встречаясь с объективом скрытой камеры. Вот что значит тренировки в мафии. Уже на подсознательном уровне знаешь куда смотреть. Малая секунда вспышки смогла запечатлеть момент до того, как солнце воспылало. До того, как поняло, что произошло и кинулось на горе-фотографа. То есть Осаму. Он тогда заливался смехом, оправдываясь чем попало. Уже и не помнит чем.       Чуя Накахара погиб пять лет один месяц пятнадцать дней и один час назад.       Дазай не знает сколько раз его спрашивали, зачем он носит фотографию погибшего человека.       Глупый вопрос от циников, желающих привлечь к себе внимание или просто не понимающих такого слова, как любовь. Он и сам раньше не понимал.       Люди говорят, что истинные и родственные души самое прекрасное, что есть в этом мире. Интернет и книги перенасыщены слащавыми историями о том, как судьба случайно столкнула двоих. О том, как прекрасно иметь вторую половинку. О любви, объятьях, семье.       Дазай смеялся в лицо своего истинного.       Смеялся. Быть парой в двух враждующих организациях так утомительно и геморрно, хотя Ацуши и Рюноскэ как-то справлялись. Настолько хорошо, что отныне их ребенок играет роль мирного голубя, показывая, что никакая вражда не может помешать настоящим чувствам и разделить два любящих сердца.       Но тогда Дазаю...       Было намного проще спать, время от времени, дабы удовлетворить природные потребности, а под утро весьма шумно уходить. Уходить потому, что страшно, что если останешься хоть на секунду дольше, то больше не сможешь отойти от него. Осаму использовал своего истинного. Грязно и бесчеловечно. Это было удобно, чертовски удобно и почти не больно. Быть эгоистом почти не больно. Сдерживаться, плеваться ядом, оскорблять и унижать человека ради одной единственной цели. Не давать понять, насколько он тебе дорог. Как мальчишка, дергающий девочку за косу в младшие годы.       Притворяться, что он не слышал тихих слез разочарования каждый божий раз. А ведь кроме него у Чуи больше никого не было. Ни друзей, с которыми можно было бы выпить да поговорить, ни коллег, что могли бы хоть как-то помочь. Чуя сам молчал. Может был слишком гордым, а может до последнего верил, что Дазай одумается. Молчал. Ждал. Терпел.       А потом умер.       Крысы мертвого дома изрядно путали карты, подминая город под себя. Не знающие пощады или каких-либо границ. Неудивительно, что даже добропорядочное Вооруженное Детективное Агентство поддержало Портовую Мафию в уничтожении буйных. Естественно, неполноценный не мог остаться в стороне. Это ведь такой азарт! Встретиться в битве с самим Федором Достоевским и его ансамблем! К тому же, если твой напарник Накахара…       Он опоздал. Позволил себе минутную слабость в виде алкоголя и несколько таблеток для поддержания пагубной привычки — попытки суицида. К тому же, не так давно они нехило поцапались с Чуей, который по бог весть какой причине стал вести себя… правильно. Так что Дазай в своих глазах был полностью оправдан, когда разгневанный Куникида вез его на место. Ушел почти час на то, чтобы привезти горе-аналитика в сознание и вменяемость.       Шатен лишь отмахнулся. Подумаешь, какой-то час! Какой-то час! Ну, что может произойти такого, с чем его гениальный мозг не справится?! Да ничего!       Взрыв.       Машина едва подъехала к месту, как пункт назначения разодрало в клочья. Некогда прелестное здание, место обитания крыс и поле для битвы, было уничтожено. Рядом стояли люди мафии и агентства, очевидно, ждавшие его. Вот только их лица не наполнялись триумфом от, казалось бы, победы, если учесть, что погони за хозяевами дома никто не устраивал. Дазай окинул взглядом присутствующих — детективы на месте. Может в здании было чертовски много людей Огая? Ответ подтвердился, когда с места сорвались почти все рьяно откидывая обломки.       – Чего такие лица? – язвительно прокомментировал Осаму, привлекая к себе внимание. Одна маленькая деталь бросилась в глаза, а вернее ее отсутствие. Среди верхушек или шестерок не было Чуи. – Кто там был? – серьезно указал головой на обугленные шипы здания. Уже тогда подсознание забило тревогу, но он не стал делать поспешные выводы.       – Несколько наших, – пролепетал кто-то из низших подчиненных, смотря за тщетными попытками отыскать людей, – и Чуя-сан.       Дазай сорвался с места, присоединяясь к поискам. Напрасно срывал голос, крича короткое имя, обжигая руки, разгребая завал здания. Слезы сами лились, размывая картинку солёной водой. Такой боли и животного страха шатен никогда не испытывал. Всего однажды, когда отправился за Одой, но даже тогда он не молился так отчаянно, дабы под очередной стеной оказался живой напарник.       На то что бы разобрать последствия ушел не один день. Суматошно подбегал к каждому обнаруженному телу то с надеждой, то со страхом, что это окажется Накахара. Но его не было — не выжил. По мнению экспертов, именно разрыв сосуда, благодаря вышедшему из-под контроля богу, разрушил не только здание, но и уничтожил некоторых русских, а оставшихся похоронил под обломками.       В огне сгинуло несколько шестерок, виновники торжества и самое прекрасное, что было на этой земле. Человек, не заслуживающий такой участи. Заслуживающий счастливую жизнь, хорошего и верного альфу, а не изменяющего направо и налево кобеля. Заслуживающий того, что бы на встречу с ним не опоздали. Просто пришли вовремя, потратили какой-то час не на последствия отравления и похмелья, а на него....       Как будто бы этого было мало. Словно смерть и удушливое чувство вины у единственного человека, который был там, мог помочь, которому погибший верил до последнего, словно всего этого было, блять, мало.        У Чуи был ребёнок. Его ребёнок. Второй месяц. В том, что Дазай отец, никто не сомневался. Накахара слишком гордый, под кого попало не стелится. Да и каждый период течки встречали вместе. А он-то издевался над ним, что так резко пить и курить перестал? Чего это себя бережём? Почему это мы стали такими правильными? На руках Осаму было две жизни: его любви и его ребёнка. Они друг другу ничего не обещали, да и вообще официально не были вместе. Хотя все знали, что Неполноценный его дерет. На похороны пришли две организации, ведь хоронили того человека, кто помог спасти множество жизней. Обе окрестили его героем, а когда узнали, что он был беремен, скорбели больше.       Мы начинаем что-то ценить лишь тогда, когда это пропадает. Мир потерял былые краски, а при виде средств самоистязания и порезов хотелось упасть на пол и затрястись в рыданиях срывая горло. Дазай это и делал. Чуя отдал свою жизнь, спас его и ради чего? Осаму резко ощутил пустоту. Особенно, когда встречал семейные парочки с детьми. А ведь они могли бы быть так же счастливы. Могли, если бы он переступил через себя и извинился, помог, пришел. Просто, мать его, извинился. Но это ведь так трудно.       Уже пять лет. Пять лет, а Дазай до сих пор не способен отпустить. По-прежнему приходит на могилу. Это небольшая надгробная плита, под которой зарыт пепел. Больше просто ничего не нашли. Незаметный.       Дазай сломал его, сжег, закрасил свои собственные яркие краски из-за блядской гордости. Он занял место Мори. Они хотели очистить квартиру погибшего и передать другому, такой круговорот мафии. Жилье недурно, личные вещи только выкинуть или раздать. Осаму не позволил. Глупая причина, для того чтобы свергнуть Огая, но никто не мог сказать и слова. Несмотря на все усилия, шатен так и не смог зайти в эту квартиру. Бился головой о дверь, оседал на пол, но не мог ее открыть. Просто не мог. Она так до сих пор и стоит. Как ее оставил сам Чуя.       – Простите, Дазай-сан, – Курт сделал видимую заминку на суффиксе припоминая его, – Дети.       Он развел руками, смотря на удаляющуюся дочурку. Она миловидно, но незаинтересованно улыбнулась на прощание шатену, когда развернулась перед уходом. Замерла, склонив голову в бок, явно разглядывая его, и, осуществляя бурную мозговую деятельность. А потом, пожав плечами, юркнула в соседний коридор.       – Дети, – пожал плечами Осаму, повторяя за собеседником на автомате.       – У вас есть дети? – вопрос режет сердце. Могли бы быть.       – Нет, – не предал видимой боли на, казалось бы, простой вопрос.       – Оу, ваша омега против? – неуверенно задал вопрос. Курт всегда был прямолинейным. – Извините, что вмешиваюсь, – замахал руками перед собой понимая, что сказанул, – Знаете, мы с моей Джейн очень долго решались. Это ответственный момент, но посмотрите сейчас! Дети - это счастье! Мы сейчас четвертого ждем! Дай бог девочку, а то ведь Лили у нас одна с пацанами.       Казалось, счастливому отцу было все равно на темную ауру тоски, что исходила от собеседника. Доброжелательный человек даже не представлял, что каждое слово о его счастье приносит невыносимую боль шатену.       – У меня нет омеги, – честно признался Осаму, откидываясь на диван.       – Что?! – удивленно вскинул брови американец. – У вас нет омеги? Дазай-сан, вы меня обманываете! У такого статного альфы не должно возникнуть проблемы с парой. Хотя, истинные такие прыткие! Я Джейн случайно встретил, думаю вас надо познакомить! Потрясающая женщина, она эту историю расскажет в десять раз лучше меня! – неугомонно вещал мужчина. А после вернулся к хитрому выражению лица, словно понял незримую истину. – А н-е-е-е-т, вы меня разыгрываете. Чей же тогда запах вас окутывает. Персик?       – Персик, – кивнул он головой. Слабая попытка приблизиться к запаху Накахары. У него всегда была поразительная комбинация ароматов. От костра, ночной зари, вина, вишни, но больше всего Дазай запомнил персик. Именно он приставал к нему намного дольше, сливаясь с его черным кофе. Наверное, это был настоящий запах Чуи, настоящий, который он дарил лишь ему, окружая и обволакивая. Или же природа истинных брала свое, и кофе с персиком, по ее мнению, прекрасно подходили друг другу. Сейчас же шатен выливает на себя флакон приторно сладких духов чтобы приблизиться к тому нежному аромату, – Духи.       – Никогда бы не подумал, что такой человек как вы любит сладкие запахи, – прыснул он в кулак, – Не сочтите за грубость, но о вас ходят совершенно другие истории. А насчет омеги не расстраивайтесь! Хотите я вас представлю своим незамужним знакомым!?       – Спасибо, но не стоит, – кудрявые локоны чуть опустились, натягивая фальшивую улыбку, – Вы вроде обещали мне потрясающие ощущения? Я в предвкушении.       – Ах, да! – он словно вспомнил причину визита, соскакивая с дивана. – Прошу, за мной!       Его сердце пылало гордостью и радостью пока он вышагивал рядом с высоким мужчиной.       – Ох, как нехорошо! – Курт моментально схватился за голову. – Я-я совсем не представил вас своей Лили! Как же так! – он испустил вздох. – Эх, да ладно! Моя дочурка играет в группе, я позволяю им репетировать в этом театре, ведь искусство едино! Вы слышали о «Мать Тьма»? Держу пари что нет, группа андерграундная, ее известность не ушла еще за пределы штата, но вот увидите! Еще немного и их тексты будет петь весь мир!       Дазай понятливо кивнул головой. Ясно. Горделивый отец решил похвастаться своей дочуркой, считая ее чуть ли не чудом света. Все равно.       Прямые коридоры и те же мельтешащие люди. Где-то здесь репетирует очередная группа свои очередные песенки. Курт что-то все еще вещал. Говорил, что его дочери почти тридцать, а она как подросток хочет посвятить себя музыке. Но он все равно ее любит и поддерживает.       Дазай бы, наверное, так и отключился от мира, позволяя покорно вести себя до ложи, если бы не тихая музыка, что отражалась от стен коридора. Она завораживала, не позволяя закрыть уши и отстраниться. Хотелось слушать и слушать. Но самое волшебное был голос.       «...Пока мы вдвоём, нас нелегко уничтожить.**       Пустое место на земле – это твоя тень.       Я вспоминаю о тебе каждый день….»       – Ого, да нам повезло! – радостно крикнул Курт. – Они уже начали и сегодня будут разбирать новую песню! Ну, я на это надеюсь.       Осаму старался вслушаться в музыку по ту сторону двери коридора. До нее совсем ничего. Но отчего-то хотелось бежать. И голос. Голос был таким знакомым. Почему-то от него хотелось плакать.       «Пусть меня на части разберут,       Пусть это фатальная ошибка,       Но я ничего им не скажу –       Мне дороже всех твоя улыбка.»       Он перешёл на быстрый шаг, пропуская мимо ушей «Дружище! Я вижу вам не терпится!»       Дверная ручка дергается на себя. Внизу роскошная сцена, и творческий беспорядок музыкантов. Видно, что еще не все подошли и репетиция в самом разгаре, но….       Осаму прикрыл руками лицо. Теперь ему ясно, почему от нот голоса по коже бежали мурашки. Голос принадлежал человеку, которого он считал погибшим.       Там, с его места выглядящий еще более крошечным, на краю сцены, перебирая струны гитары, сидел Чуя.       Ком встал в горле, не давая возможности издать и звука. Хотелось кричать, бежать, но он замер. Накахара все так же сидел, скрестив ноги у микрофона. Его руки плавно, но быстро перебирали струны и кажется он ничего не видел вокруг себя.       – Вау, – заторможено выдал мужчина, – Не думал, что вас настолько растрогает.       Он тактично промолчал, протягивая платок собеседнику. Шатен не заметил, как привычная маска разбилась вдребезги, давая волю слезам, что обжигали щеки. Он был готов рвануть к сцене, но Курт не дал ему это сделать.       – Не стоит, – молил он, – прошу вас, не отвлекайте их. Молодежь, что вы от них хотите. Однажды вот также сбил настрой один гость и все! – Дазай не желал ждать и разговаривать. Все, чего он хотел, это спуститься вниз. Все равно как, если понадобиться, то он спрыгнет отсюда, и его «друг» это понял. – Пожалуйста, сядьте! Если хотите я представлю вас им после репетиции!       Дазай молча кивнул и покорно сел на место. Это был он. Чуя. Не похожий, а именно он. Осаму со своего места чувствовал все те запахи, что пытался отпустить не один год. Он напряженно стучал по полу, пожирая взглядом рыжего. Зеленый свитер, что был либо не по размеру, либо растянут открывал обзор на ключицу. На шее и плечах красовались белые полосы бинтов. Черные джинсы, немного потертые временем, и кажется кроссовки. Ударил последний аккорд.       – Это потрясающе! – не сдерживала своих эмоций Лили. – Чуечка, солнышко, знал бы ты, как я тебя люблю!       Сердце шатена в верхней ложе было готово пробить грудную клетку. Как она его назвала?! Дышать стало резко тяжело, а голова пошла кругом. Он живой. Живой. Хотелось сделать хоть что-то, хотя бы похлопать хорошей песни. Она волнами отражалась в его сердце.       – Чую я это будет хитом! – подвела итоги девушка. – Все слышали? – она словно крикнула это несуществующей публике, когда на деле лишь работникам театра, что тихо работали за сценой. – Хитом!       – Ну вот! Мы все пропустили! – дверь зала открылась с громким стуком о соседний косяк. В подобном месте так хлопать дверьми как минимум неуважительно.       А еще нельзя кричать и ругаться благим матом. Чего Осаму чуть не сделал.       – Ну и чего так долго?! – спросила Лили, подбегая, и, спокойно обнимая Николая Гоголя, предварительно забрав у него бумажный стакан. – За кофе была очередь?       Блондин с пепельной косой выглядел совершенно умиротворенно, и Осаму даже сказал бы мирно. Стоя, и, негромко переговариваясь с девушкой, словно сладкая парочка. Шутил какие-то лишь им одним понятные шутки и строил рожицы, как-то нежно смотря на полноватую Лили и ее смех. И не скажешь, что человек с повязкой унес не одну дюжину жизней. Сейчас он выглядел максимум причудливо со своей внешностью. Темные мешковатые джинсы и длинная черная кофта. Но хуже всего было другое.       Федор Достоевский.       Он своим спокойным и уверенным шагом неминуемо приближался к Чуе.       Уходи. Чуя, прошу тебя уходи оттуда. Чуя!       Дазай не мог произнести и слова, застывая на кресле в неверии. Ком давил своей тяжестью, а сердце хотело улизнуть из-под его контроля.       Он спокойно забрался на сцену и присел рядом, протягивая один из стаканчиков, словно это было самой обычной вещью в мире. Опасный манипулятор, беспощадный убийца и ночной кошмар тысячи людей спокойно сидел рядом с рыжим. И просто, мать его, подал ему кофе.       – Ага, спасибо, – Чуя, прошу не улыбайся ему так. Почему? Как? Дазай был готов сорваться с места и если не разобраться, то хотя бы раз ударить этого русского в широкой рубашке, – М, с корицей?       – Ага, – он отхлебнул из своего стакана, чуть помотав головой, словно опасаясь, что их кто-то может услышать, – Я еще шоколадных булочек взял, – в доказательство он приоткрыл бумажный пакет, – главное, чтобы Фа….       – Дядя Федя, что там у вас?! – словно из ниоткуда на сцену выбежал мальчишка, в наглую просовывая свою голову между взрослыми. – Булочки!?       – Фамия, не наглей, – сурово произнес Чуя, глядя на мальчика. Достоевский лишь тихо захихикал, – Только после ужина!       – Ну, папа! – он надул губки, строя такие слезливые глаза, что большинство осиротевших котят позавидуют.       Дазай был готов взвыть. Мальчик с каштановыми кудряшками и до одури похожий на него самого. Лишь большие голубые глаза служили единственным различием.       – Да ладно тебе, Чу, – Федор принялся доставать одну из аппетитно пахнущих булочек, пока рука рыжего не остановила его.       – Избалуешь ребенка, – он сурово сверкнул глазами, – Фамия, ты съел шоколадный батончик полчаса назад. Это только после ужина.       Мальчик слезливо глянул на русского.       – Прости, приятель, – он покачал головой, – папу надо слушаться.       – Ладно, – немного огорченно протянул Фамия.       Из-за кулис высунулась маленькая белобрысая головка в цветастом сарафане.       – Фамия, там Шелдон пришел. Во-о-о-о-от с таким самолетом, – протянула она руками над головой. - Он говорит, что у него самолёт быстрее, потому что на батарейках.       – Что?! – вскипел юный Накахара. – Он не скажет такого, когда «Молния» его обгонит! – кажется, мальчик пошел характером в папу. – Пошли, Люси! Покажем этому выскочке!       Он мигом умчался за кулисы подогреваемый духом соперничества. Дазай лишь проводил его взглядом       – Ну, – в один голос окликнули их с издёвкой Гоголь и Лили, – Сладкая парочка, готовиться будем?!       – Чур, усилители тащим не мы!       – Эй, но так..       – А я девушка! – моментально спряталась Лили как бы в домике. – Коля - лох!       – Да вы издеваетесь! – он мотнул голову в сторону увесистых колонок, от чего его коса смешно промчалась за ней. Только сейчас Дазай заметил, что она была короче, достигая лишь середины спины, – Я их не утащу! Федя! Будь альфой в конце концов!       – Ой, сердце прихватило! – он театрально сжал свою грудь, наваливаясь на Чую. После того дня у него вечная проблема с сосудами, не может сказать была ли она с ним всегда. Не помнит. Как и никто из них. Ничего кроме того дня, когда проснулись у дверей сельской больницы. – Как же не вовремя! Чуя, позаботься обо мне!       – О нет, Федя! – он обнял парня, играя гипертрофированную скорбь, – Не бросай меня! Коля, ты чудовище если заставляешь инвалида работать!       – Симулянт! – взревел белобрысый, пытаясь отыскать поддержку. – Лили, скажи что-нибудь!       – Нет у тебя сердца, Коля, – она покачала головой, вытирая импровизированную слезу. – А я еще тебя любила!       – Да подниму я ваши чертовы усилители, – горестно признал поражение весьма агрессивно направляясь к груде аппаратуры, – Что б вам пусто было, – бубнил он под нос, закатывая импровизированные рукава, – черти хреновы.       – Ладно, Федь, поднимайся, – Чуя легонько похлопал по плечу мужчины. Ну кем он будет, если все спихнет на этого милаху?       – Не-хо-чу, – протянул словно ребенок, пока Осаму был готов отдать приказ о расстреле или самому вытащить пистолет.       – Я тебя столкну, – бросил угрозу, но вопреки своим словам, зарылся рукой в волосы, зная, как тому это нравилось, – Давай. Помочь придурку надо!       – Эй, не обзывайся! Федь, да будь ты человеком, – донеслось слабое пыхтение, – послушай свою подружку!       Это обращение кольнуло в сердце, и Чуя плавно вынул руку из волос, открывая ладонь. Сосредоточенный взгляд холодных глаз был направлен на парня. Достоевский, словно понимая все, без слов опустил на белую ладонь уже пустой стаканчик. Накахара смял бумагу и запустил его точно в лоб пепельноволосого, давая ускорение красным свечением.       Дазай прокручивал этот момент доказательства несколько раз. Гравитация. Это он. Это точно Чуя. Это чертова гравитация.       – Эй! – всполошился парень. Он тут между прочим работает! А эти двое еще и насмехаются! Так еще и Лили словно ушла на зарядку и решила так вовремя отключиться, настраивая синтезатор, что убедила поставить его в самом начале.       – Это за «подружку», – пояснил Чуя. Достоевский нехотя поднялся и помог спуститься парню.       Гоголь свел брови, оттягивая подол длинной кофты, и, пряча там снаряд. «Шинель» – промелькнуло в кудрявой голове.       Неожиданно рядом с Чуей появилось чёрное пятно, из которого в него так же на полной скорости влетел смятый стаканчик.       – Ты что нарываешься!?       – А ты!? Между прочим, первый начал!       – Да ну?!       – Ну да!       – Пойдем выйдем и разберемся, как мужик с мужиком!       – Эх, молодость, – потянул Курт, толкнув нервного Дазая в бок, – Так люблю за ними наблюдать! Сразу вспоминаю себя в их возрасте.       – А кто он? – сглотнул Дазай, показывая на рыжего, что в шутку стал надвигаться на белобрысого, а тот, заливаясь смехом, с наигранным страхом убегал.       – Чуя-то? – кивнул мужчина, получая немое согласие. – Автор большинства песен. Ну еще и исполняет их на пару с Федором. Федор это…       – Я уже понял, кто, – темно и злобно процедил Дазай. Даже если бы он не знал Достоевского, то с места отлично слышно беседу группы.       – Да. Акустика у нас что над...       Дальше он ничего не добавил, закрывая уши от громкого скрипа.       - Ого, вот оно как, - немного отстранено выдал Федя, подключая микрофон. Потом видя немного разъярённые лица пожал плечами, – Ну, простите, что ли.       – Твою ж, Федя!       – Предупреждать надо!       Микрофоны заняли свои привычные места.       – До, Ре, Ми, Фа, Соль, Ля, Си - села кошка на такси! – протянул Гоголь.       – А чего-нибудь поинтересней из детского сада не знаешь? – язвительно подметила Лили. Парень часто придумывал четверостишия на каждой репетиции.       – Знаю! – показал язык. – Но если скажу мне горе-папаша и две мамаши уши надерут!       Не забыл он про детей работников, с которыми играл их Фамия. Почему их? Потому что, когда вы даже не можете сказать, откуда ребенок у одного из вас, за его благополучие берется вся группа. Конечно Коля уже давно не живет с ними, переехав к своей девушке, но Фамия для него все еще дорогой человек. Они все вместе видели его шаги. Вместе плакали, когда ребенок впервые обратился «папа» к рыжему. Все вместе грустно рассказывали, что к ним он может обращаться как «дяди». Потому что все посчитали, что так будет правильнее, хоть Федор и горел желанием стать полноценным вторым родителем. Он им и стал.       – Не смей материться при детях!       – Ладно, ладно, – он поднял руки в мирном жесте, – Чу, проверь микрофон, – махнул он рыжему, что закончил с ударными.       – Раз, два, три, четыре, пять, – без какой-либо заминки раздался звук, – очередь моя.       – Я иду тебя искать, – так же без заминки отразился зал, – чтоб убить тебя.       «Если вовремя найдешь,*3       То с собою заберешь.       Ну а если не судьба       Не увидишь никогда.»       – Если мы не сделаем из этого песню, я вас тут всех перестреляю, – гаркнула Лили, – Уже месяц на этом стоим!       На что остальные пожали плечами.       – Ладно, что там у нас? – это она проговорила уже в микрофон, что делало ее голос еще более громким. – Все сделали?       – Да-да, – отмахивались участники балагана.       – Только не кричи так, – поморщился Чуя, перекидывая ремень гитары, и, опуская стойку под себя.       Стандартные удары и отсчёт. Все так привычно и легко, словно всю жизнь был здесь.       Ударили струны.       «Дома, проспекты, улицы - куда бежим?*4       Ты ненавидишь мои мысли - ты стал чужим.       Я растоплю твой лед. Я попаду в твой мир.       Для нас с тобой начнется очередной турнир.       Найди ответы, но не стоит мне их говорить,       Дотронься до моей руки - пора все изменить.       Кому-куда лететь, нам время повзрослеть.       Моя любовь, как айсберг - на виду всего на треть.»       Голос Чуи обволакивал, ударяя по сердцу с новой силой. Осаму почти не смотрел на эту горе-пианистку Лили, которой по идее должен был восхищаться. Дазай слушал его. Только и лишь его. Почему-то ему казалось знакомым то, о чем пел рыжий. Достоевский немного омрачал все это, как только открывал рот на куплетах. Так считал лишь шатен, что пытался сидеть относительно спокойно.       «Ты просто дай минуту, мне минуту на объятия.       Дай мне мгновение, чтобы все на миг связать,       И дай обещание - забьются сердца;       И то, что ты со мной будешь до конца!»       Он перебирал струны и с полной отдачей пел в микрофон. На его лице была счастливая улыбка. Чуя любил это. Любил играть, петь, общаться с этими разношерстными людьми. Вот уже какой год он живет здесь. Живет здесь с Фамией этой жизнью, принимая себя. Начать все сначала было лучшей идеей в его жизни. Ведь каждый слог, голос, нота заставляла чувствовать себя живым. И все равно что он почти не помнит человека, о котором поет в большинстве своих песен.       – Ребят, – крикнул Гоголь, что сидел за барабанной установкой, – мне бы для уверенности «Опускаю оружие».       – Чу, тогда потянешь один, – Федя точным движением отключил микрофон, – У меня после нее горло болит, – пожал плечами.       Конечно потянет, ведь это его песня. Федор прекрасно справиться на выступлениях, но сейчас с его недавней ангиной весьма проблематично не фальшивить. А им тренироваться надо.       «Не попадайся на глаза,*5       Не перебивай мои мысли и слова       Горечи не будет,       Осталась только боль       Не попадайся на пути,       Не переживай, я могу и сам уйти       Тебя никто не судит,       Пройдет само собой и больно не будет»       Чуя обводил глазами зал как делал в миллионы раз до этого. Они давно уже облюбовали это место для собраний и репетиций. Его, как и других знало большинство персонала, что периодически прокрадывались на их репетиции. Танцевали, подпевали (если знали песни) или просили сыграть что-то попсовое. Они всегда конечно же соглашались. Вот и сейчас, натыкаясь на пару фигур в конце роскошного зала, ему помахали девушки, столкнувшись взглядом.       «Но ты прости за любовь,       Что бьется в сердце простуженном       Я отпускаю тебя,       Я опускаю оружие»       Он провел взглядом Фамию, что вместе с другими детьми выбежали из одной кулисы, пересекли зал с бумажными самолетиками и скрылись в противоположной. Рыжий всегда брал сына с собой. Ребенку нравилось, тем более тут у него были друзья. Чуя любил своего сына. Больше всего на свете. Не только потому, что мальчик был единственным, что связывало его с прошлой жизнью, о которой он ничего не помнил. А просто любил за то, что он есть и все.       «Не говори мне ничего,       Отведу дороги в сторону его       В сторону обманы и ласковые сны       Не потревожу, не беги,       Забери оковы с преданной руки       И заживают раны, и заживаешь ты,       Благодарю за обманы»       Море все так же бродило по высоким ложам. В одной из них находился отец Лили. Курт был очень хорошим человеком. По скромному мнению Чуи. По крайней мере, он их принял и всегда излучал столько жизненной энергии. Но с ним был кто-то еще. Господин в костюме, что буквально молился глазами в его сторону, как-то преданно пожирая. Было ощущение, что он вот-вот сорвется с места, стоит лишь дать ему легкий повод. Но волновало больше не это. Человек был похож на его сына.       «Но ты прости за любовь,       Что бьется в сердце простуженном       Я отпускаю тебя,       Я опускаю оружие»       Резкая головная боль пронзила черепную коробку, заставляя съежиться, и на минуту выпасть из текста. Но Чуя быстро вернулся в норму. Подобные боли накатывали от простых обыденных вещей. Врачи говорили, что мозг отчаянно пытается вспомнить, посылая сигналы и дежавю.       Как однажды он потерял сознание в винном отделе. Тогда изрядно напугал Фамию, Федора и работников магазина. Подобное преследовало и во снах. Простые моменты, бессвязной историей, чьи-то голоса, касания рук. Все это было таким знакомым и далеким.       Чаще всего видел - красный оттенок. Словно кровь, вино или боль. Кем бы он не был, в прошлом он страдал. Чтобы доказать себе, что он двигается дальше, не связывая свои крылья образами прошлого, почти не носит красное. Оно идет ему, да и не избегает как чумы, просто отдает дань уважения иным цветам. Например, зеленый.       – Ты как? - взволновано поинтересовались люди, которых Чуя мог назвать друзьями.       – Все в порядке, - поспешил уверить своих товарищей. Но буквально с этого места чувствовал напряжение неизвестного человека из ложи, из-за чего сделал вывод, что тот их прекрасно слышит, – Голова заболела. Нужно заесть это дело булочкой!       – Наплевательское отношение к связкам!       Он натянул улыбку, отсоединяя гитару от усилителя, и, передавая ее подошедшему Федору. Еще бы бояться головных болей. По этой причине жрет таблетки тоннами, благо рецепты врачи дали хорошие. Ребята понимающе кивнули. У самих были те же проблемы.       Группа стала настраивать инструменты и пробегаться по соло мелодиям, а Чуя развалился на кресле, подхватывая бутылку воды из сумки. Пока глотал пилюли ощущал на своем затылке взгляд. Даже не стал гадать, кому он принадлежит и продолжил игнорировать.       – Бьются отчаянно крылья в ночное окно - Но нет ответа. Чтобы убить мотылька, нужно только одно – Немного света,*6 – он шептал, пока буквально лежал на дорогом кресле. Боль постепенно отпускала, даруя возможность грамотно мыслить.       – Ты что-то сказал? – спросил Федя в микрофон.       – Я возьму твою гитару? – указал на классическую гитару, которая на самом деле принадлежала им обоим.       С ней связано столько воспоминаний. Именно на ней он впервые спел свои песни в метро, в слабой попытке заработать. Черт побрал тогда этого Николая, что решил рвануть в большой город взамен деревеньки. Сейчас инструмент несет больше символическую роль, но Чуя все еще пишет песни только на ней. Хотя давно обзавелся своей, отдавая прелесть другу. Достоевский кивнул. Он знал этот взгляд и порыв.       «Ты же, подстать маяку, привлекаешь суда       К холодным скалам       И губишь их под шум больших волн.       Там, где кончается стыд, начинается страх       Упасть с вершины.       Мастерски делает вид, страх сжимая в губах,       Бог из машины.»       На эти строки отреагировали плавным поворотом головы и мягкой улыбкой. Каждый здесь знал цену вдохновения и желания помузицировать.       «Сколько таких же как я угодили сюда –       Тебе всё мало       Нас нужно жечь, чтоб свой беречь трон. »       Моментально подхватывая ритм.       «Я снова вглядываюсь в маски просто так,       Я знаю всё без толка,       Ведь в твоей душе лишь пустота,       Одна она и только.       Мёртвая холодная вода       Живой водой уже не станет никогда.       Не станет никогда.»       – Я надеюсь, это кто-нибудь записывает?       – Да, я как обычно!       «Снова плывут корабли к твоему маяку,       Где ждут русалки.       Я – мотылёк, и я крылья отдам пауку,       Мне их не жалко.       Только бы он долетел до далекой звезды,       Его манящей.       Из года в год твоя растёт сеть. »       – Лили! – позвал Коля свою девушку. – Через пару аккордов возьми выше!       У него было потрясающее чутье на ритм и мелодичность, особенно в работе с рыжим.       Чуя продолжал:       «Но мне известен исход: если тронется лёд,       То вода захлестнёт тебя полностью.       Что там внутри?       Посмотри, кем-то сдавленный крик,       Да одни бесконечные полости.       Жизнь – это жёлтый цветок у зеркальной реки.       Судьба – вода.       Но если так, то что тогда смерть?»       Инструменты более четко отзывались на припев, пока необремененные тяжестью подпевали, идя на поводу мягкого голоса рыжего парня.       – Я так понимаю ты что-то вспомнил, – Чуя не заметил, как Коля подбежал к нему, – Колись!       – Тебе поможет спать ночью тот факт, что однажды я ел виноград? – так же игриво пошутил Чуя, возвращая инструмент на место, бережно положив его на сиденье.       – Слушай, Мумия, – на это обращение почему-то снова заболела голова. Кажется, раньше он называл так кого-то. Вот только кого, – колись давай.       – Однажды я разбил кому-то очки, – он наклонился достаточно близко и резко, дабы вызвать незамедлительную реакцию наглого собеседника, – такой ответ тебя устроит?       – Лили, солнышко, – крикнул он, помахав рукой, и привлекая внимание, – ты ведь перешла на линзы окончательно?! Просто у нас одна проблемка!       – Я лучше их сожру, чем поверю, что Чуя мне их разобьёт, – донеслось немного обиженно, но горделиво.       – Эй, я опасен! – крикнул в свое оправдание.       – Да-да, как кролик! – помахал руками Федор.       – У тебя вроде еще что-то было? – крикнула Лили, резко прекратив бурную деятельность и начинающуюся разборку.       – Да, мы не так давно это написали, – сознался Накахара.       – И я не в курсе?! – обиженно прокомментировала Лили.       –Лапуля, я тоже! – поддержал ее Гоголь, хотя он как раз-таки и принимал активное участие в ее создании.       Чуя лениво оторвался от места и, все еще ощущая чей-то взгляд, ловко забирался на сцену.       – Лили? – близко подошёл и тихо прошептал, пока ребята занимались своими делами. – Кто тот человек с твоим отцом?       – Я тоже это заметила, - так же тихо ответила, бросая быстрый взгляд на ложу, – Мне тоже показалось это странным. Но он копия Фамии. Ты ничего...?       – Ничего не знаю, и ты это помнишь, – покачал головой Чуя, – У всех упал, очнулся, гипс, а у меня очнулся ребенок и полное отсутствие понятий, кто я. У всех нас. И мы это уже обсуждали.       – Да, я помню, – она кивнула, – Давай сейчас спокойно прорепетируем, а потом я поговорю с папой. Может закончим сегодня пораньше? Вы с Федей на машине?       – Ага, спасибо. Сегодня ведь без погрузки?       – На этой неделе кроме нас никого не будет. Так что мы оставим инструменты здесь, просто разложим их по кулисам, – подтвердила девушка, – так что растащим с Колей и работниками. А вы идите.       – Понял. Спасибо, Лили.       Чуя постарался не оборачиваться на человека, что казался таким знакомым и родным. Но ощущение боли в сердце не давало покоя.       – Ладно, – рыжий все проверил, зажимая струны, – поехали.       "И будет снег, накроет белым полотном ночной побег.*7       Удача - скользкий мячик - выпрыгнет из рук.       И даже самый в мире близкий человек исчезнет вдруг."       Взгляд не возвращался наверх. Чуя старался сосредоточиться на песне. На песне, посвященной самому яркому образу в своих снах.       «И ссыпались на части все остатки счастья.       Без жалости и сострадания подкидывала кости,       Разжигала злостью минувшие воспоминания.       Так долго горевала, что в своих слезах тону.       И как невыносимо покидают силы. »       Полегчало. Музыка всегда расслабляет и дает новый глоток воздуха.       «Спорим, мой ручей столкнётся с морем и затянет горизонт       Туманом моих страхов, брошенных за борт.       А спорим виноваты будет двое       Корабли вернуться в порт на разные причалы.       Ты начнёшь сначала, я наоборот. »       Ребята все плавно и четко делали. Как они совсем недавно проговаривали.       «И будет свет, затянет раны и откроет мне секрет.       Удача ничего не значит, когда вдруг       Горячим сердцем я ложусь в холодный снег,       И замер стук."       Чуя попытался отдаться музыке, забывая обо всем. На моментах отсутствия слов ноги сами несли его по сцене. Все привыкли к подобным порывам. У всех они были. Сегодня уже ходили на проигрышах. Хорошо, что гитару об пол не разбивали. Хотя подобное было редко, в порывах эмоций у Николая. Хотя у него и не должно. Но бывало, потом виновника отсчитывали по всей строгости.       "И собирались части, все остатки счастья,       По новому и с чистого листа.       И поспешив наружу, вывернула душу.       Смотри: она совсем уже пуста".       Дазай видел, как Чуя ходит по сцене. В один момент, когда парень подошел близко к краю и неосознанно сделал шаг назад, сердце пропустило очередной удар, хотя казалось, что до этого он боялся дышать. Не отрываясь пел, пока его нога словно опиралась на невидимую поверхность, что светилась красным и была наровне со сценой. Гравитация. Дазай сглотнул, ловя очередное доказательство. Словно ничего не произошло гитарист вернулся на свое прежнее место, доказывая зрителю насколько он слеп. Слеп, что не нашел его раньше, а увидел по чистой случайности. И больше не отпустит.       "Как глупо проиграла даже не свою войну.       И надо было раньше думать о реванше. »       Последствия репетиции прошли как обычно. Песни что создались в этой, новой жизни, были родными. Простые шутки давно знакомой компании. Он знал их всю жизнь. Новую жизнь длиною в пять лет.       – Так, всем стоять! – привлек внимание Коля. – Последний абзац еще раз, Чуя!       «Я ощущаю себя дома, хоть мир мне не дом.*8       Зови меня кем угодно, мне все ни по чем.       Мой взгляд - это холод, но холод с огнем. »       Гоголь проделал несколько разных комбинаций дабы выбрать.       – Вторую бери, - кивнула головой Лили, – и не выделывайся.       – Да погоди ты, – отмахнулся он, – Ладно! Вторая так вторая! Или нет?!       – Прекращай чудить!       – Это к Чуе! – попытался перевести стрелки на парня. Гоголь и Достоевский не показывали признаков экспертов все мероприятие. И если ситуация Федора была понятна, то у Коли иногда руки чесались. Но он держался, – Он снова это делал я видел!       – Коленька, как я мог?! – округлил глаза, придавая им невинный свет.       Лили что-то гаркнула им обоим, прося активнее сматывать шнуры.       – Ну что ж раз мы закончили, мы, пожалуй, пойдем, – Чуя взял эту крысу под руку и удалился за кулисы, – Всем пока.       Гоголь начал было возмущаться, что кое-кто в наглую халтурит и негожий пример для сына подает. Но тут же поспешила Лили с объяснениями, что им нужно уйти пораньше, а с разборкой они и сами справятся.       Дазай сорвался с места. Он уже не слышал или просто игнорировал мужчину, вышибая своим телом дверь. Успеть, найти, догнать, расспросить и обнять. Все же первое стояло обнять, с разговорами можно было и повременить. Главное найти. Главное убедиться, что это не сон. Что Чуя выжил. Что он живой. Что это его все песни он только что слушал, не отрываясь.       И конечно дать чешущимся кулакам волю. Осаму был уверен, что Достоевский снова всему виной.       – Простите, как пройти за кулисы?! – вываливал он вопросы на встречных людей. Они благородно указывали дорогу немного обижаясь, что их игнорируют, но понимая спешку не спешили с выводами, и, не окрещивали мужчину хулиганом.       Дазай буквально влетел за кулисы. Они были огромны, по своему масштабу могли сравниться с залом, если вынести все оборудование и открепить кулисы.       Люди его игнорировали и на поверку их оказалось намного больше, чем он видел с ложи. Они ходили туда-сюда, перекрывая проход и вид. Шатен мотал головой пробираясь вглубь, когда что-то ударилось об плечо.       Дазай тут же отреагировал, оборачиваясь чтобы увидеть небольшой бумажный самолетик. Он был сложен из ненужной бумаги. Чуть повертев в руках услышал тихое:       – Извините, – перед ним стоял тот, которого все называли Фамией. Сын Чуи. Он стоял и выжидающе смотрел на него, словно от одного взгляда чистых и голубых глаз, Осаму должен был все понять, – Дядь, это моё. Отдайте, пожалуйста.       Ком встал к горлу, не давая выдавить и чуда. Мальчику было около шести. Но Дазай предположил, что ему через полгода должно исполниться пять. Он попытался что-то сказать, но слеза окончательно добила его влияние на глазах у сына.       – Дядь, если он вам так нравится, то оставьте его себе, – с детской непосредственность ему улыбнулся мальчик. Дазай опустился на колени, пытаясь сказать хоть что-то, – Я себе еще сделаю потом! Я умею, меня папа научил! А ты, дядь, не умеешь?       – Нет, я не умею, – почти нечленораздельно проговорил Дазай, прикусывая губы, дабы не разреветься прямо здесь, – А твой папа может научить меня?       – А вам и не надо уметь! Берите этот, а если хотите, то я вам еще сделаю! Сам!       – Сам?       – Сам!       – Фамия! - крикнула та маленькая девочка в цветном сарафане. – Тебя папа зовет!       – Пока, дядь!       И прежде чем Дазай смог что-то сказать, мальчик просто растворился, убегая со скоростью света. Шатен уже пустился за ним, когда путь ему преградила дорогу Лили.       – Мой отец кажется не представил нас друг другу, – сложила она руки на груди и почти мило улыбнулась, – Лили Воннегут, а вы?       Чтобы отделаться от навязчивой и бойкой леди потребовалось немало сил. Осаму не хотел тратить время и эмоции на клоуна Гоголя, что появился почти сразу. Прошло непозволительно много времени, чтобы отвязаться от них. Но Чуи уже и след простыл. Об этом ему сказал один парень со смешным хвостиком, видя его подавленный вид.       – Может, он еще на парковке? – пожал он плечами.       Чуя неспешным шагом спускался по лестнице держа сына за руку, пока Федор как-то по-родному приобнимал за плечо.       – Так, ты не поедешь с нами? – спросил Достоевский, в надежде вернуться домой вместе.       – Я взял на вечер репетиторство, – пояснил рыжий, открывая дверь подержанного авто. Они взяли его не так давно. Фамия спешно забрался на заднее сиденье, напоследок обняв папу, – Так что ужин с тебя.       – Заметано, – постарался он подбодрить Чую, закидывая сумки на переднее сиденье. Уже представлял, что будет готовить сегодня, – А и еще, – он залез в карман, извлекая из него сверток, – Не забудь поесть, таблетки с собой?       – Как всегда, – гордо выдал рыжий, принимая теплый и завернутый обед, – спасибо, – он свободно обнял альфу, утыкаясь в грудь, и, ощущая чужие руки на своей спине. Дружба между альфой и омегой все же существует, – Удачной дороги.       Чуя постучал по стеклу и помахал рукой сыну, что с улыбкой ответил ему.       – Тебе тоже удачи, – кинул мужчина, забираясь на водительское сидение, – будь осторожен и позвони мне. - напомнил альфа, что заберет его.       Дазай видел сквозь стекла двери рыжего, что переговаривался с Достоевским у какой-то машины. Но нагнать смог только на противоположном конце улицы, когда Чуя гладил кота.       Он словно ангел сидел на корточках с очаровательной улыбкой, гладил проходящую кошку. Действительно живой, ангел. Кошка ластилась под мягкие касания музыканта. Дазай сбивчиво дышал, смотря на это и не смея подойти. Ноги предательски приросли к земле, хотя хотелось кинуться на мужчину с объятьями. Прижать его и больше никогда не разжимать рук, навсегда оставляя самое драгоценное подле себя. Хотелось почувствовать тепло живого человека. Любимого.       – М, вы что-то хотели? - не отрываясь от кота, повернул голову Чуя. Мужчина, что замер в метре от него с трудом сдерживал слезы. То был тот самый человек, которого он видел в зале. Господин в ложе, от взгляда которого почему то стало тепло и заболела голова.       Почему-то так отчаянно тянуло к нему всей своей натурой. Чуя не дурак. Заметил очевидное сходство со своим сыном. Словно капля воды. Но с выводами не спешил, не желая вторгаться и рушить историю. Как сложилось, так сложилось.       – Чуя, – сухие губы произнесли одно имя, приятно обжигая их. Рыжий поднялся, чуть склонив голову на бок, и, придерживая ремень перекидной сумки.       – Извините, а мы знакомы? – Несмотря на то, что шатен заметил странности в разговорах музыкантов и боялся делать ранние выводы, это была одна из страшнейших фраз, что он слышал в своей жизни. Страшнее были только те пять лет назад, когда ему сказали, что Накахара мертв, что у них скоро должен был быть ребёнок.       Чуя терпеть не мог все киношные штампы, когда смотрел фильмы про амнезию. Но сейчас будучи на месте героя, понимал, что ничего другого сказать просто не может. Но почему-то сердце сильно щемит и чуть подташнивает.       – Простите, просто, – он решил сразу ввести в курс дела, может это как-то поможет шокированному человеку, который словно боится, но отчаянно хочет прикоснуться, – Я мало что помню из прошлого. У меня диагностированная амнезия, и я не помню ничего, что было примерно пять лет назад. Так что если мы были зна...       Дазай не смог больше сдерживаться, преодолевая барьер между ними, и, вступая в новую жизнь Чуи. Отныне он будет с ним. Даже если он ничего не помнит и ему придётся по новому узнать Осаму, все равно. Дазай его больше не отпустит.       – Прости, - все что прошептал на ухо ничего непонимающего человека, которого прижимал, – я рад тебя видеть, Чуя. Прости, что так долго не приходил.       Дазай решил не говорить, что считал его мёртвым. Просто чтобы не пугать и без того ошарашенного мужчину.       Головная боль накатывала вместе со смутными образами и болезненными ощущениями.       – Все будет хорошо, клянусь, – продолжал обещать, чуть не плача, – Я сделаю все, чтобы ты был счастлив, только, пожалуйста, дай мне шанс. Я не вынесу жизни без тебя. Я…       Тонкие руки неуверенно обвили талию, располагаясь на спине.       – Дазай? – Какая-то частичка, одна из которых - имя человека и чувства, что Чуя испытывал на протяжении жизни, – Почему ты, блять, так долго?       Солёные слезы покатились по щеке высокого человека, что был уже взрослым мужчиной. Он лишь сильнее обнял рыжего, чувствуя как лёгкие руки отвечают взаимностью. Им предстоит долго работать, но они справятся. Дазай в это свято верит, и, пускай, рыжий ещё не до конца понимает, какое счастье принёс простым обращением по фамилии, они справятся. Потихоньку, не спеша, создадут семью.