Осколки бутылочных стёкол

Вечер у Феди Горького начался обычно. Подкинул Ричарда Сапогова до здания Девятого канала, добросил еле стоящего на ногах Веню Лебедева до дома, где его, сонного после ночного эфира, с рук на руки принял Эдик. Федя выпил чаю, откланялся и взял следующий вызов. День прошёл в попытках куда-то успеть, что-то хорошее по пути рассказать, и потому, когда Всеволод Старозубов, выгнувшись чуть больше, чем мог бы обычный человек, скользнул в машину, Федя был достаточно расслаблен, чтобы не замечать некоторых тревожащих особенностей своего пассажира. Не только старозубовых с мистической стороны Катамарановска Феде возить случалось — заглядывал и сын основательницы Игорь, с которым машину могло и на тот свет занести, благо выносило потом; и сын Сатаны в школу прямо из Ада ездил; один раз даже Крысочеловек куда-то добирался… Никому Федя не отказывал, много про кого мог порассказать, потому что и знал немало. Заказы Всеволода Старозубова брал всегда тоже он — никто больше не решался впускать в машину таинственную певучую тварь. Федя знал, что бояться не было смысла — старозубовы никогда особенной агрессией не отличались. Линяли только часто. Но и на человека походили исключительно внешне, отличаясь не только повадками, но и физиологией — правда, насколько сильно, Федя не знал. —... Как говорится, хрен не редиска, шишка не яблоко, одной не наешься, — вещал он в привычном тоне, крепко удерживая руль одной рукой, и потому машина слегка вильнула, когда под кожанку вдруг скользнула горячая ладонь. — Всеволод Мстиславыч, ты чего? Федя притормозил — благо, ехали как раз по длинной улице, по бокам которой не было домов, — прижался к обочине и заглушил двигатель. Всеволод Старозубов пару дней назад как начал линять — то и дело ерзал на заднем сидении и сосредоточенно пыхтел с самого начала. В прошлом году было так же, Федя не волновался и возил своего необычного, но всегда щедрого пассажира по всему городу и за его пределы, так что значения этому не придал. — Федор-р-р, — музыкально промурлыкал Всеволод, прижимаясь щекой к его щеке, и Федя слегка поплыл. Ладонь легла на грудь, где отлично чувствовалось, как отчаянно колотится у Феди сердце. — Вкус-с-сный... — прошипел Всеволод, касаясь языком его уха. Федя обмер — о рационе Старозубовых ему ничего известно не было. — Я старый, — наугад попытался отговориться он, отшатываясь, — и мясо у меня жёсткое. Невкусный я, как говорится, ошибаетесь вы, дорогой мой. Обернувшись, Федя невольно сглотнул — глаза у Всеволода были глубокого чёрного цвета с лёгкой прозеленью и слегка светились. Более всего это походило на подсвеченную болотную воду — как если бы кто-то ходил по дну и направлял луч фонарика на поверхность. Всеволод тепло засмеялся и вдруг сильными — нечеловечески сильными — руками ухватился за ворот Фединой кожанки и буквально втащил его на заднее сиденье, укладывая на себя. — Вкусный ты, — повторил он, — руки тёплые, пахнешь приятно. Поцелуешь, вкусный? Федя слегка оробел от такой близости — нет, конечно, Всеволод был привлекательным, но Федя никогда про него в этом смысле... Не давая себе додумать, он наклонился и поцеловал, как умел — глубоко и страстно. Но чужой язык, вдвое длиннее нужного, оплел его собственный, чужие пальцы впились в ягодицы, сжимая, вдавливая, и Федя позорно застонал. Всеволод, стоило им оторваться друг от друга, хищно осклабился: — Вкусный. Федя вместо ответа вжался губами в изящную подвижную шею — немного длиннее, чем у других людей, и уж точно более пластичную. Всеволод обнял его ногами за пояс и потерся твёрдостью о твердость сквозь несколько слоев одежды. Федя придушенно охнул. Всеволод просунул руку между их телами, ловкими пальцами расстегивая федину ширинку. — Тебе понр-р-равится, обещаю. Прерываться было свыше всяких сил, но слабые духом не работают таксистами в Катамарановске. — Почему сейчас? — задыхаясь, спросил Федя, хватая Всеволода за запястье. — Почему я? Голодное урчание — и длинный язык прошёлся по шее от кадыка вверх. Федя запрокинул голову и застонал, когда язык скользнул по подбородку в приоткрытый рот. Член дёрнулся, с головки текло, пачкая трусы, приспущенные проворным Всеволодом. Оставалось только покориться — ответ так и не прозвучал. Впрочем, это было уже неважно: нечеловечески гибкие пальцы обхватили член, размазывая предъэякулят, сдвинули бархатистую кожу, пряча чувствительную головку. Федя уткнулся Всеволоду в шею, выгнув спину так, чтобы дать больше пространства его руке. — Потому что не боиш-ш-шьс-с-ся, — прошептал Всеволод вдруг, щекоча тёплым дыханием ухо, — вкус-с-сно пахнеш-ш-шь, а ещ-щ-щё с-с-сам хочеш-ш-шь… Теперь голос его больше напоминал змеиное шипение, а не человеческую речь. Тело под Федей начало менять очертания: ноги слились в голубой, чуть светящийся хвост, удлинились, и кончик — этого Федя не видел, но чувствовал, — погладил его голень под штаниной, прямо над резинкой носка. Кожа Всеволода на хвосте была покрыта мелкой гладкой чешуёй, горячей и влажной, как промежность возбуждённой девушки. Федя бессознательно толкнулся бёдрами во всё ещё сжимающий его кулак и задрожал от жара и удовольствия. Мысли путались — пальцами второй руки Всеволод массировал федин загривок и всё глубже забирался под ворот свитера. — Вс-с-сев… Ах… — С-с-сева, — подсказал тот вкрадчивым шёпотом, — зови С-с-сева. Хвост туго обвился вокруг пояса и двинулся вместе с Федей. Сева действительно изгибался как змея — уложил Федю на обе лопатки, не шевельнувшись в объятиях, оказался сверху, нависая, и обласкал ухо длинным языком. — А меня — Федя… К этому моменту Федя уже дрожал, во рту было сухо, низ живота ломило и жгло от возбуждения. Сева дразнил, но не предпринимал ничего серьёзного. В попытке сделать хоть что-то Федя ухватился обеими руками за поясницу, чуть ниже которой начиналась чешуя, и вжал Севу в себя. Глухой шипящий стон — и Сева подхватил его под колени, разведя ноги шире. — Хочеш-ш-шь? — Да, — Федя попытался помочь стащить с себя штаны, но получилось лишь приспустить немного. Сева хвостом снял с него туфли, двумя рывками — звякнувшие пряжкой ремня брюки вместе с трусами и лёг между ног, призывно-горячий, скользкий, восхитительный. Федя вздёрнул бёдра навстречу, потёрся членом о тёплый живот и простонал, умоляюще глядя в зеленовато-чёрные глаза. Чужие ладони огладили бока, подхватили под ягодицы. Федя беспомощно всхлипнул, когда Сева тесно прижался к нему, проехавшись вверх, а потом его губы образовали беззвучное «О», стоило головке члена попасть куда-то в мягкий влажный жар. Отверстие, которого ни у одного человеческого мужчины не было спереди, туго обхватывало нежными стеночками с продольными складками, как в женском влагалище. Федя толкнулся вперёд до хлюпающего звука и шлепка кожи о кожу, и Сева свился вокруг него кольцами, огладив хвостом анус. — Пус-с-стиш-ш-шь? У Феди пересохло в горле, так что он лишь облизнулся и кивнул, обнимая Севу за пояс руками и ногами, а потом поддал бёдрами снова. И ещё. И ещё. Сева жмурился, мелодично стонал, насаживался сам — и скользким кончиком хвоста растягивал Федю сзади. Марево удовольствия затягивало, словно болото. Федя уже вколачивался, выгибаясь всем телом, тёрся приоткрытыми губами о губы Севы — дыхания на поцелуи не хватало. Сева сжимался на нём во время каждого глубокого толчка, ласкал хвостом изнутри, и в какой-то момент где-то возле солнечного сплетения Феди лопнула стеклянная бусина оргазма, смывая наслаждением усталость и лёгкую боль в теле. Кажется, он кричал. Во всяком случае, Сева на это не жаловался — обвил собой, расслабленно положив голову на плечо. Внутри у него было очень мокро и безумно хорошо. Федя тоже не спешил расцепляться — так и остался лежать с обмякшим членом в нежном, будто именно под него созданном отверстии. — Понес-су, — прошипел Сева тихо и ткнулся носом Феде в шею, — кажетс-ся. Ты не ответс-ственен за… До Феди не сразу дошёл смысл слов, но стоило ему понять, как руки сильнее сжались на гибком полузмеином теле. — Переедешь ко мне, — сказал Федя в макушку Севы, пахнущую густо и пряно, — детскую обустрою. Если девочка будет — Светой назовём. — С-сына — Вас-ся, — согласно кивнул Сева и, опомнившись, отстранился, смущённо хлопая ресницами, — то ес-сть ты… — Пойдёшь за меня, диво хтоническое? — ласково спросил Федя и протянул руку к севиной щеке. Тот ткнулся в неё, пряча глаза от фединой умилённой улыбки. — Пополз-зу, вкус-сный Федя, пополз-зу с-с удовольс-ствием. И звучало это почти так же музыкально, как знаменитый «Лалахэй». А ощущалось и того лучше.