Все ради любви

Джон

Белая шерсть сливалась со снегом, и он был почти уверен, что под чёрным ветвистым кустом его никто не увидит. Но сердце в груди билось так громко, что казалось именно его стук привлек внимание зверя. Олень резко повернул свою крепкую шею и, дернув ушами, камнем застыл на мгновенье. Джон тоже замер в своем укрытии, инстинктивно затаив дыхание. Чуть поддернув блестящим черным носом по влажному воздуху, успокоившись, животное снова склонило гибкую шею и, разрывая мордой рыхлый снег, продолжило выискивать свою скудную пищу. Призрак вытянулся, как струна. «Ну уж нет, не сегодня», — решил он, опережая волка и, стремительно натянув тетиву, отпустил стрелу на волю. От свистящего звука волк присел назад, прижав уши, а олень, дернувшись шкурой, подался вбок и приготовился к бегству. Но было уже поздно. Запинаясь о собственные ноги, он издал жалобный стон, грузно рухнув и все еще продолжая дергать задними ногами, хаотично взбивая копытами снег и жухлую траву. Он словно бежал, не понимая, что уже умер. Блестящие глаза последний раз дернулись и закатились беленой; последний хрип вырвался из разрезанного горла, брызнув теплым потоком на руки Джона. Оттираясь от крови рыхлым снегом, Джон встал и оглянулся — фыркая и поскуливая, Призрак жадно принюхивался, вытягивая свою огромную морду в сторону убитого животного. Джон махнул головой, давая добро. Волк подбежал и жадно начал заглатывать пропитавшийся кровью снег, облизывать разрезанную глотку и, искоса поглядывая на хозяина, хвататься за такие вкусные — хозяин знал это — края раны. — Нет! Потом. Стояла тишина; золотое солнце готовилось к закату, и все вокруг подёрнулось слабыми сумерками. Впереди только белое бескрайнее поле с редкими приземистыми кустами, а дальше острые пики гор, подпирающие сизое небо. Вдохнув ставший к вечеру морозным воздух, Джон посмотрел на Призрака. Тот, насытившись позволенным, сидел рядом с добычей в розовом снегу и смотрел вдаль, прищуривая свои кровавые глаза, думая о чем-то своем. Его единственное ухо слегка дернулось: уставившись вперед и присобравшись, зверь замер, слушая недоступные человеку запахи и звуки. «Что он слышит, что чувствует в этом бескрайнем море снега и холода, пустом и безжизненном?» — Джон хотел бы знать, но ночь наступала слишком быстро, а до их стоянки было слишком далеко. — Призрак, — лютоволк обернулся на зов. — А олень большой, и тебе ведь придется его тащить, — Призрак встал и, издав урчащий звук, переминаясь с лапы на лапу, смотрел исподлобья, то на тушу оленя, то на хозяина. С приходом лета в Вестерос, даже здесь, за Стеной, слой снега значительно уменьшился, а у самой Стены его не было вовсе. На Стылом берегу, где решил пока обосноваться Джон, оттаяли брошенные стоянки Моржовых людей, оставленные ими в спешном бегстве. Покосившиеся и уже рухнувшие от тяжести снега юрты, полуразвалившиеся нарты из моржовой кости, утоптанные кострища черными дырами зияли среди остатков снега. Скелетов — оленьих, человеческих, — почти не было. Мертвые, они ушли вслед за Белыми Ходоками, а кости тех, кто остался, давно были растащены дикими зверями. Остатки одичалых, вернувшихся за Стену, даже сейчас, через два года, не решались заселять и вообще приближаться к этим землям; редкий охотник пересекал Клыки Мороза, и Джон решил, что это хорошее место. Есть где жить, за неимением людей, множество диких зверей для охоты, и никто не мешает. С булькающим шлепком внутренности оленя вывалились из распоротого брюха к ногам Джона и, разрезав в нужных местах шкуру, он осторожно начал освежевывать парящую тушу. Призрак беспокойно крутился рядом, облизываясь и поглядывая на Джона. — Подожди, — он взглянул на лютоволка и покачал головой: — Ну ладно. Джон отрезал кусочек от ноги оленя и бросил Призраку. Тот, чуть оторвав от земли передние лапы, ловко поймал кусок и, вмиг проглотив, сел, внимательно следя за человеком и водя носом за каждым его движением. Продолжая сосредоточенно снимать шкуру, Джон чувствовал его внимательный взгляд, а в глазах уже зарябило. Он снова постарался сосредоточиться на скользкой с одной стороны и покрытой жестким волосом с другой коже; на том, как она со смачным звуком слезает с туши, словно повязка с подсохшей раны. Надо аккуратно, чтобы не повредить, не навредить. В нос резко ударил запах. И он с наслаждением втянул его, плотный и сытный — мясо, кровь, что может быть лучше? Что может быть важнее сейчас? Подушечки лап в нетерпении вдавились в снег. Тело напряглось: он знал, что еще немного и его любимый хозяин, не выдержав его взгляда сломается и снова угостит. Нет. Джон, стараясь сейчас злиться, с силой воткнул в оленя кинжал почти по самую рукоятку. — Призрак! Скажи мне, кто ты? Ты волк! Так иди и охоться сам! — Джон посчитал, что он сказал это достаточно утвердительно и знал, что животное его поняло. — Ты лютоволк, а ведешь себя как… как придворная собачка. Уже почти стемнело, и хоть костер, находившийся за спиной, давал тепло, стылый ночной ветер с каждой минутой делал плоть убитого оленя тверже — руки Джона, только что согревшись в теплой крови, моментально мерзли. «Не надо было уходить так далеко от стоянки», — подумал Джон, он каждый раз говорил себе это, но каждый раз уходил все дальше и дальше, вглядываясь в бесконечную белизну, сам не понимая, что его так манит. Слева был океан, справа горы, тянущиеся до самой Теннии, а впереди, за Ледяной и еще дальше, только белая вечность, Земли Вечной Зимы. Слабое завывание далеких ветров за спиной и потрескивание костра после плотного ужина олениной — все это навевало сон. Горячее пламя сжигало воздух и искорками улетало ввысь, исчезая в ночном небе. Джон потер лицо, огляделся — лютоволк мирно спал, растянувшись поодаль, обглоданная кость валялась у самой его морды. Пошарив под вещевым мешком, он достал то, что искал. Длинный Коготь. Он осторожно вытащил меч из ножен. Черная сталь мерцала в свете костра, волнуясь своими узорами, но не отражала его, поглощая свет, как и черное небо. Джон провел пальцами по трем желобкам. Сколько крови лилось по ним… Выкован в драконовом огне, создан, чтобы убивать. Зачем он взял его с собой? Надо было оставить за Стеной, в прошлой жизни. Подарить кому-нибудь, торжественно вручив, снабдив лживыми пафосными словами. А не таскать с собой по бескрайней зиме. Здесь он даже не был нужен. Слишком мало людей, чтобы воевать, а против зверей практичнее другое оружие — лук или короткий клинок. Но все же Джон не мог с ним расстаться. Может быть когда-нибудь, когда придет время. Он ведь даже не его, а дома Мормонтов. Чужой меч, чужая жизнь. Весь этот чертов мир словно был не его. Даже здесь, за Стеной, он не смог долго прожить с Вольным народом; впрочем, они-то были рады видеть его в своих рядах, даже хотели сделать его своим вожаком, а он просто сбежал однажды, устав от бесконечных просьб рассудить и их скудных подношений. Но совсем порвать с этими людьми он не мог: отрезанные от внешнего мира, но вкусив его во время войны с белыми Ходоками, во время жизни в Даре, ему приходилось наведываться время от времени в Ночной Дозор, на Стену, улаживать спорные вопросы между дозорными и свободными людьми, решать вопросы торговли. На Стене же, по молчаливому согласию с королями Вестероса, все это воспринимали как должное — Джон Сноу, осужденный пожизненно за убийство, большую часть своего срока проводящий за Стеной, формально считался разведчиком. Длинный Коготь, валирийская сталь, драконье пламя… Только драконье пламя может расплавить его, как Железный трон. Драконья королева… Джон сжал рукоятку меча, до боли, своей когда-то обожжённой правой рукой. А вместе с ней до боли сжалось в груди. Он зажмурился. «Не думать, забыть, забыть…». С шумом выдохнул, открыл глаза и снова уставился на меч, словно он мог бы дать ответы. На черной стали, обычно матовой и не отражающей ничего, в её серо-черных переливах появилось что-то цветное, зеленое, синее, и едва заметными волнами прошло по всей длине обнаженного клинка. Рядом заволновался Призрак, ворча и шумно нюхая воздух, задирая морду. Джон поднял глаза. В небе, раскинувшись на весь небосвод, полупрозрачными лентами изгибались всполохи — зеленые, синие, окаймленные едва заметным розовым цветом. Дребезжащими волнами они плыли вдаль, без начала и конца, разноцветными тенями ложась на черные горы. И звезды, словно высыпавшиеся все разом те, что были и будут, сверкали ярче в несколько раз сияющими огнями, словно самоцветы. «Танец мертвых душ», как сходились в общем мнении все племена Вольного народа, от людоедов до вполне цивилизованных одичалых, живших ближе к Стене; правда, чьих именно душ, прекрасных дев или воинов-демонов, и что предвещало это небесное явление — счастье или погибель — тут мнения расходились. Свечение переливалось, то вспыхивая лучами, исходящими от самой земли, то растворяясь в ночной темноте, но лишь затем, чтобы тотчас на этом месте засиять вновь. Вся эта какофония цвета манила и засасывала, не давая оторваться от своего сияния. Джон понял, что его не стало, он словно растворился в небе, в звездах, и летел над землей. Он видел: далеко внизу ставший совсем маленьким Призрак пытался прыгнуть за ним, не понимая, что происходит; свое тело, застывшее черным сугробом у костра, все еще продолжающее сжимать рукой меч; река, скованная льдом, но уже покрытая первой трещиной, размываемой снизу стылой водой; гряды острых черных гор, где в самой глубине бурлит огонь, дожидаясь своего часа через много-много лет; Зачарованный лес, и там, внизу, сонный лагерь одичалых, пытающийся устроить свою маленькую жизнь, бревенчатый приземистый домик, чье-то шумное дыхание под крышей, чья-то рука в руке и сплетенные тела в диком танце страсти; Стена, заливающаяся летними слезами, черные фигуры на сторожевых башнях, один задремал, и, сам не заметив, съехал на корточки, рука без перчатки упала и пальцы подергивались, чувствуя холод, но человек спал, ему снились какие-то свои сны, и улыбка, обрамленная жесткой черной бородой двигалась на его лице. «Проснись! Ты щит!» — хотелось крикнуть Джону, но он уже был далеко и мчался в потоке сияния за лес, за горы, за моря, к самому Сердцу Зимы. Миллиарды частиц растворились в потоке и неслись вперед, все ускоряясь: он знал, был уверен, что так и надо, еще чуть-чуть и свобода, там, где-то за гранью все пройдет и забудется… Миллиарды частиц его тела взорвались и сгорели одновременно, рука вспыхнула болью, словно опять горела. Джон отбросил меч и завалился на бок, тяжело хрипя. Призрак, поскуливая, тыкал своим холодным мокрым носом в лицо, прыгая рядом с хозяином. — Хороший мальчик, хороший, — тихо прошептал Джон, трогая беспокойную морду лютоволка дрожащей рукой. Он встал, чувствуя, что ноги затекли и ослабли. Небо снова было черным, сияние исчезло. Джон помнил, что старики не раз говорили: нельзя долго смотреть на танец душ, люди сходят от него с ума, или исчезают где-то внутри себя, и назад уже не возвращаются. «Пора с этим завязывать», — подумал Джон, взглянув на Призрака. Конечно, с некоторых пор он разочаровался и в мире вокруг, и в себе, но умирать так ему сегодня не хотелось. Внутри все еще чувствовалось некоторое волнение, и выпить сейчас было бы неплохой идеей. Он достал мех, сделал большой глоток и чуть не поперхнулся. Сколько лет прошло, а он все еще не мог привыкнуть к этому пойлу одичалых, только Боги знают из чего сделанного. Но это успокоит его и гарантирует, что ночью он не соединится с Призраком. Еще пара глотков зашла легче, и его стало клонить в сон. Поворошив костер и подбросив пару дров, Джон улегся поудобнее под медвежьей шкурой и сразу погрузился в сон без сновидений. Проснулся он от тупой боли в боку. Пошевелившись, не открывая глаз, Джон постарался размять затекшее тело, но боль снова глухо отдалась уже в ребрах. Тени. Вокруг, в тусклом дневном свете, кто-то двигался. Джон внутренне собрался. Вскочил на ноги, одновременно схватив Длинный Коготь, все еще валяющийся рядом с костром, и размашисто рубанул полукругом. — Эй-эй! Черт тебя дери! Перевалившись за опрокинутые нарты, на снегу, задрав ноги, лежал его старый друг. — О, Тормунд, прости… Ты жив? — Если я и помру сегодня, то точно не от твоих рук, — громогласный голос заполнил все вокруг. — Зорга поклялась содрать с меня шкуру, если я не вернусь к завтрашнему утру. Он выкарабкался из-за нарт, сломав при этом их окончательно, и крепко обнял Джона. С Тормундом прибыли два человека: один совсем молодой, бледный и пухлый, с черными, четко очерченными бровями, а второго Джон знал — кряжистый Брок Молчун из клана Рогоногих, окутанный своей неизменной пушистой спутанной бородой и такой же шапкой песочных волос. — Брок, — Джон протянул руку, приветствуя Рогоногого. — А это Рони. Сбежал от своей мамочки из Дара! — Тормунд загоготал, потрясая своей рыжей бородой. Что именно это была за мамочка и в каких родственных отношениях она состояла с Рони — он умолчал. Одичалых, которые решили вернуться за Стену, едва ли осталась десятая часть от всех племен. Прожив вместе несколько месяцев южнее Стены, объединившись против общего врага, кланы смогли забыть многие разногласия и, вернувшись за Стену, большинство решило жить единой общиной. Часто случалось так, что оставшиеся на юге возвращались даже сейчас, прихватив своих новых жен, мужей, детей, а некоторые, не имея никакого представления о жизни Вольного народа, влекомые приключениями или бегущие от чего-то, просились принять их в свои ряды. На таких, впрочем, никто не обращал внимания, так как большинство из них, вкусив вольной жизни, возвращались обратно. Им давали время — время, чтобы Вольный народ мог оценить и присмотреться к новому человеку, и несколько из таких, не оправдав ожидания, пропадали, оставив свои вещи, и никто не спрашивал, куда они исчезли. Приземистые лошадки грязного цвета, с короткой гривой и хвостами нервно переминались с ноги на ногу, тараща свои глаза на лютоволка, который обнюхивал вновь прибывших. Тормунда он удостоил взмаха хвоста, долго водил носом вокруг Брока и даже не взглянул в сторону Рони. — Ты должен был приехать через неделю. — Я бы вообще не приехал, бросил бы тебя здесь, с этими старыми, никому не нужными костями: в лесу сейчас много дичи, а теперь кроме этого, — Тормунд махнул в сторону молодого, — тащить еще твою добычу. Джон знал, что хочет сказать рыжий черт — что однажды он найдет его, Джона, замерзший труп, рядом с давно погасшим костром; что в этих краях нельзя одному; что нельзя долго смотреть на бесконечный снег — от этого сходят с ума; что его же собственный лютоволк сожрет его, когда поймет, что в нем не осталось ничего от прежнего Джона и он, Тормунд, даже слезинки не проронит. — А я подстрелил пять оленей, — Джон довольно улыбнулся, — …и три белки. — Да уж, в белку попасть куда сложнее! — Тормунд снова засмеялся и вдруг спросил серьезно: — А на что нам твои белки? — Мех. Если его будет много, то можно продать за Стену. Там почти нет снега. А значит шкуры хуже. — Это да… В последнее время шкуры здешнего зверья пользуются спросом. — Так что тебя привело сюда раньше времени, Тормунд? — Джон чувствовал, что его старый друг не просто так пришел раньше оговоренного срока. — Карлик на Стене, — он внимательно вгляделся в лицо Джона. — И требует тебя. Поедешь? Стена. Он не был там несколько месяцев. Кроме, конечно, вчерашнего происшествия, но сейчас утром Джон предпочитал думать, что это был всего лишь сон. На что она сейчас похожа? В ясные дни, если приглядеться, отсюда, со Стылого берега ему казалось, что он видит ее, изгибающуюся голубой змеей на восток. Или это просто снежное марево, повисшее в воздухе? Иногда ночью ему казалось, что он видит далекие огни на сторожевых башнях, но если долго всматриваться, то огни всегда гасли, а на Стене они не должны гаснуть ни на минуту. — Придется, — Джон глядел через горы и Ледовый залив, пытаясь отыскать хоть что-то. Путь был долог: через горы, вдоль залива, к Сумеречной Башне. Лошадки Тормунда медленно тащили мясо и шкуры, добытые Джоном, его вороной тяжелый конь то и дело уходил дальше его спутников. Ближе к Стене снег от залива значительно растаял, обнажив песчаный берег, и льдины, покачиваясь, медленно дрейфовали, проваливаясь то одним боком, то другим, в черные, все еще холодные воды. Кратчайший путь был через Мост Черепов, и Джон надеялся, что старый Маллистер все еще жив и не ослеп, иначе они рискуют быть сбитыми лучниками Сумеречной Башни. К закату они прошли много, и на следующий день должны были достигнуть моста. Джон давно спешился и медленно брел, оглядываясь назад на своих спутников. Здесь ни льда, ни снега почти не было, и прибрежные птицы с криками летали в небе, иногда пикируя к воде и схватив свою добычу, опустившись на берег или разбросанные прибрежные валуны, жадно рвали и глотали то, что им удалось поймать. Слева возвышались невысокие горы, лишь на самом верху покрытые остатками снега, а ближе к заливу уже заросшие зелеными проплешинами. «Джон!» — услышал он крик позади себя. Все остановились: значит, привал, и Джон развернул лошадь. Чайки к ночи смолкли, и только плеск волн да тихий говор Брока и Рони у костра нарушали тишину. Впереди вдалеке чернел Медвежий остров. «Живет ли там кто-нибудь сейчас?» — задумался Джон, ведь все Мормонты погибли, многие пали в битве с Белыми Ходоками, а оставшиеся вассалы и слуги вряд ли захотели остаться на скудной земле; даже в Винтерфелле, судя по всему, сейчас настоящее лето. Остались ли те, кто помнит? Помнит девиз дома: «Мы здесь стоим». Может быть отправиться на Медвежий остров, найти какого-нибудь бастарда семьи Мормонтов и отдать ему Длинный Коготь? Это было бы правильно. На небе, окруженная прозрачными облаками, кружила, переливаясь, большая серебряная луна. Где-то вдалеке одиноко завыл волк, и спустя мгновенье его клич подхватил другой, и еще один. Призрак, ворча, беспокойно поежился во сне рядом с Джоном. Говорят, раньше было две луны, вспомнил Джон, и одна из них треснула. Так появились драконы. И последний Мормонт умер, защищая любимую женщину. А что сделал он? «Не надо думать об этом». Холодные черные воды тихо плескались о берег. Джон подумал, мог ли он стать водой, тогда бы ему было бы все равно. Быть может. Плескаться под светом луны или солнца, кормить чаек, чувствовать, как косяки рыб разрезают тебя, обнимать бока проплывающих кораблей. Где-то на дне моря лежат кости Рейгаля… «Нет, глупые мысли». Джон замер перед обрывом — распростертая перед ним Стена, ледяная громада, каждый раз заставляла сначала оглядеть себя, показать свои переливающиеся на солнце ледяные бока, свои новые трещины в снежных заносах или изливающуюся слезами, блестящую, текущую, как сегодня. Сегодня она была словно золотая, отражающееся в стекающей влаге полуденное солнце, искрясь, сверкало в каждой из множества капель и, извиваясь золотой змеей, уходила на восток. Мост через Теснину — ущелье, в глубине которого протекала Молочная — представлял собой каменную арку, соединяющую два края ущелья. Ограждений у моста на нынешний момент не было, а дорога была вся потрескавшаяся, выщербленная ветрами и льдом, словно состояла из зависших в воздухе валунов, непонятно каким чудом державшихся над ущельем. И, очевидно, свое название Мост Черепов получил не зря: покрытый снегом и льдом, продуваемый насквозь сильными северными ветрами — зимой немало путников нашли свой приют на острых выступающих камнях ущелья и в смертельно холодных водах Молочной. Впрочем, как заметил Джон, весна добралась и до этого смертельно опасного места: в трещинках дороги пробивалась редкая зеленая поросль и даже какие-то мелкие голубые цветочки. Их никто не встречал, и, казалось, любой желающий мог пройти по этому пусть и опасному, но мосту, за Стену и обратно, но Джон знал, что эта тишина обманчива и за ними следят. Так и было — впереди появились всадники в черном. — Твои братья-вороны тут как тут, — почти зло прохрипел Тормунд. Молодой Рони ойкнул и встал, как вкопанный. — Иди спокойно, — Джону не хотелось, чтобы его заминку приняли за страх. Ведь страх — признак вины. Их одеяния из тюленьей и оленьей серой шкуры с головой выдавали принадлежность к свободным людям, и оставалось только надеяться, что те, кто ехали им навстречу, лояльно относятся к одичалым, а еще лучше слышали про разведчика, который почти не бывает на Стене и у которого есть большой белый волк. Чем ближе они приближались к черным братьям, тем медленнее шли, а те не двигались с места. Один из дозорных спешился и так же медленно пошел вперед, не снимая руки с рукоятки меча. Приблизившись, Джон узнал его — Хью, один из разведчиков, да и он его тоже узнал, как понял Джон по тонкой расплывающейся улыбке. — Оу-у, лорд-брат Сноу объявился, только что-то не с той стороны. Джон готов был поклясться, что его сломанный нос был загнут в другую сторону, когда они с Хью виделись в последний раз. Они приобнялись, в знак приветствия, одичалые и вороны кивнули друг другу, давая понять, что сегодня ни у кого нет желания конфликтовать. Дойдя до разрушенной крепости, они разминулись с Тормундом, Рони и Броком: те отправились в Дар, Джон же в сопровождении братьев Ночного Дозора двинулся дальше вдоль Стены, туда, где уже чернея виднелся гарнизон Сумеречной Башни. К югу от Стены снега совсем не было, холмистая равнина покрылась сочной травой, кусты и редкие деревья ярко зеленели. Дул теплый ветерок, но от Стены все так же веяло вечным холодом. Достигнув наконец замка, Джон увидел, что новый король не забыл о, казалось бы, уже не нужном Ночном Дозоре: белели светлым деревом новые постройки, а во дворе новые молодые рекруты, смеясь и ругаясь одновременно, упражнялись на мечах. Их вскрики, бранные слова и звон металла заставили Джона улыбнуться, и легкая радость наполнила его изнутри. Он почувствовал себя почти что дома, хоть и был в Сумеречной Башне всего несколько раз, да и то недолго. Посреди казарм, конюшен и других помещений возвышалась сама башня, с каменным темно-серым остовом, широкая и округлая, сужающаяся к верху и увенчанная открытой смотровой площадкой и крышей со шпилем. Вокруг башни, почти впритык, стояли, вытянувшись, постройки поменьше, больше напоминающие маленькие каменные черные домики. Многие оглядывались на Джона, привлеченные редким для дозорного одеянием; кто-то, хлопнув его по плечу, поприветствовал, назвав по имени, но он не помнил этого человека и лишь кивнул головой в ответ. Мимо черной тенью прошел дозорный, ведя за вожжи грязно-белую коренастую крупную лошадь, которая, шумно фырча сквозь удила, тянула за собой поскрипывающую груженую телегу. Джон оглянулся на пройденный путь. Призрак покинул его, когда они приблизились к поселению, но появившись внезапно мог напугать людей и лошадей. «Где же ты?» — спросил сам себя Джон и понадеялся, что, как это обычно бывает, лютоволк появится именно тогда, когда нужно и не возникнет в самый неподходящий момент. Его мальчик был намного умнее собаки, это Джон знал уже давно, но изредка он все же преподносил сюрпризы. — Разведчик Сноу! — кто-то скрипуче окликнул его. «А он сдал», — заметил про себя Джон. Денис Маллистер, командующий Сумеречной Башней, сгорбившись, шел к нему, опираясь на палку; борода его стала реже, а бывшие и так одинокими волосы на голове совсем исчезли, представив миру гладкий лысый выпирающий череп, такой же сияющий, как и Стена. — Командующий Маллистер, — Джон кивнул в знак приветствия и почувствовал себя неловко под осуждающим взглядом бледно-голубых старческих глаз, рассматривающих его одеяние. — Тебе надо переодеться, Джон, в одежду, в которой ты приносил свою клятву, — уже мягче сказал командующий, совсем уже старик, — скоро прибудет десница. — А я смотрю, дела у Ночного Дозора не так уж и плохи. — Это смотря с какой стороны посмотреть. Они… — Маллистер посмотрел в сторону снующих по двору людей в черном. — У новых рекрутов нет цели. От чего им защищать Стену? Одичалые снуют туда-сюда, живут в Даре, теперь ведь они не считаются врагами, — он вздохнул, словно сожалея, — а вылазки за Стену только плодят новых бастардов. Мало нам было Кротового городка! Кроме того, Стена тает… — Тает? Но ведь весной и летом это в порядке вещей. Стена не может растаять. — Не может. Ее скрепляет магия. Но последние замеры показали, что она еще никогда не была такой тонкой. Местами, не буду преувеличивать. Но все же. «Но вечное лето бывает только в легендах», — подумал Джон. — Стену у Восточного Дозора пытаются восстановить уже второй раз, — Маллистер остановился и посмотрел на Джона и, неуклюже развернувшись, снова медленно стал подниматься по крутой полутемной лестнице внутри башни. — Да, я слышал. Говорят, что это потому, что некому навести колдовские заклинания, ведь Детей Леса больше нет. — Ты их там не видел? Может они прячутся где-то среди чардрев. Дети Леса и раньше нам особо не показывались. — Бран… Король Бран, когда мы были еще в Винтерфелле говорил, что их больше нет. — Да. Нет. Может это и к лучшему: от всей этой магии одни неприятности, — командующий толкнул почерневшую от старости дверь. — Отдохнешь здесь, Джон. И скажу стюарду, чтобы принес тебе одежду, — прикрыв глаза, он повел своим крупным носом, словно принюхиваясь. — Да, и помыться тебе бы не мешало. Пахнешь как… как пещерный человек. Со Стены все казалось таким безмятежным: зеленые островки, появившиеся с весной ближе к югу; Зачарованный лес, раскинувшийся зеленым покрывалом; гряды заснеженных еще гор и дальше только бесконечная туманная белизна, сливающаяся с небосводом. Джон глубоко вдохнул прохладный талый воздух, подумав о том, что все меняется, даже на верной своей незыблемости Стене. Появляется все больше незнакомых дозорных, появляются новые пристройки у замков, а сегодня он с удивлением заметил, что у конюшни начало расти дерево: еще тонкое и молодое — такое же юное и полное надежды, как вот эти два новобранца, которые, смеясь и чертыхаясь, неловко сражаются на тренировочных мечах, как и он когда-то. Даже воздух стал здесь другим. И с каждым разом он все больше чувствовал себя здесь чужим. — Джон? Он вздрогнул от знакомого голоса. Тирион, глядя снизу вверх исподлобья, чуть помедлив, поспешно протянул руку. — Здравствуй, Тирион, — пожав ему руку, Джон снова уставился вдаль. Прошло какое-то время, прежде чем Тирион нарушил молчание: — Я ведь говорил, что у тебя получается красиво размышлять? «Да», вспомнил Джон, но это было так давно, и эти воспоминания отдались тяжестью где-то внутри. — Зачем ты приехал, Тирион? — Ты редко здесь бываешь, на Стене, — в голосе Тириона чувствовалась претензия. — Меня определили в разведчики, — поспешно ответил Джон. — Да… в разведчики… — вторя ему, задумчиво произнес Тирион и, немного помолчав, словно что-то вспомнив, обернулся к Джону. — А что там, кстати, разведывать? Ведь Белых Ходоков больше нет, а Вольный народ теперь не так опасен. — Их и вправду осталось мало. Против сотен тысяч, что были до всех войн и с армией мертвых, и с армиями живых, теперь за Стеной их едва ли осталось больше нескольких тысяч. Впрочем, большая часть их осталась в Даре, с легкостью приняв оседлый образ жизни. Разговор не клеился. Джон, продолжая до боли глядеть в белесую даль, понял, что хочет сбежать. Тирион принес с собой прошлое, которое он так старательно пытался не вспоминать. За Стеной это получалось легче, легче не думать, когда приходится выслеживать добычу, чтобы не сдохнуть от голода, легче не вспоминать, когда холод пробирает до костей, выматывая себя выживанием, легче мертвецки заснуть, так, чтобы образы прошлого не стояли перед глазами болезненно-навязчиво, так, чтобы не видеть, засыпая, этих удивленных, широко распахнутых стекленеющих глаз. Он давно уже не задавал себе вопрос, правильно ли он поступил тогда, убив. Давно не мучился сменяющими друг друга ответами: «Да», говорил ему «щит, охраняющий царство людей». <i>«Нет», говорил ему Джон Сноу, мужчина, безнадежно любивший королеву. «Что же ему надо?» Внимательно посмотрев на десницу короля, Джон заметил, что седина слегка тронула бороду Тириона, а шрам на его лице тоже побелел от времени и стал менее заметен. Переминаясь на своих коротких ножках, Тирион кутался в темно-серый плащ, подбитый черным мехом. Уже вечерело и не прекращающийся, казалось бы, никогда на Стене ветер стал морознее. Тирион, заметив, что Джон обратил на него свой взгляд, прервал неловкое молчание: — А тут стало теплее. И, кстати, по пути сюда я заехал в Винтерфелл. Королева Севера обижена на тебя, Джон. Это было странно слышать. Было время, когда он сам испытывал смешанные чувства из-за ее поступка, из-за того, что она нарушила клятву молчать, и последствий, последовавших за этим. Но ведь он и сам мог смолчать, а Санса просто хотела как лучше. Она просто защищала свою семью, Север, как умела, как научила ее жестокая жизнь. Они все хотели лучшего. И все приложили к этому руку, и слово, которое не смогли сдержать. — …Санса хотела бы, чтобы ты навестил ее. Сейчас он начнет вываливать на него все, что, как он думает, должен сказать. Все то, что не имеет значения, но должно быть сказано. Что ж, он ответит ему тем же. — Но я брат Ночного Дозора и не имею права… — Да ладно тебе, Джон. Тебя осудили в Шести Королевствах, а не на Севере, так что не думаю, что кто-то захочет отрубить тебе голову в Винтерфелле. А твоего отсутствия здесь, как я понимаю, никто и не заметит — ну или сделают вид, что не заметят. Ведь для большинства ты скорее герой, чем преступник. — Да, Санса не сможет казнить меня, она и меч-то не поднимет, — попытался пошутить Джон. — А как там наш король Шести Королевств? — Король Бран, несмотря на свой юный возраст, молодец, — одобрительно закивал головой десница короля. — Королевская Гавань почти достроена, и теперь этот город, кстати, не так воняет. Я самолично контролировал строительство новой системы канализации, — Тирион сказал это с гордостью. — И люди возвращаются в город. Старые и новые. Давно уже Джон перестал думать о том, могло ли пойти все по-другому, не будь тогда разговора между ним и Тирионом. «Нет, — говорил в нем брат Ночного Дозора, — ты все равно бы убил ее, тебе бы пришлось, если бы она не убила тебя раньше. Ты же видел, к чему все идет!» «Но королева верила тебе, верила в тебя», — с укором говорил в нем влюбленный юноша. Где была та точка невозврата, когда уже ничто не могло ее остановить? Или все было предопределено, задумано судьбой, несмотря на бесконечные «если бы». Он смог бы ее остановить своей любовью, своей поддержкой, своей преданностью. Он не простил бы себе всех этих жертв в Королевской Гавани, словно это он сам сидел на Дрогоне и жег город. Почему она не убила его сразу, как узнала о том, кто он есть на самом деле? Так было бы намного проще. Почему дракон не убил его? Видно они на самом деле мудрее многих людей, а смерть — это слишком легкое наказание. — Так все же зачем ты здесь? Только не говори, что соскучился по старому другу. — Да, собственно, зачем я приехал. Как ты знаешь, наш король древовидец. И, как бы… для этого нужны деревья. Чардрева, как ты знаешь. Ваши Старые Боги и все такое… — Тирион словно сам был смущен тем, что ему приходилось говорить. — В общем, на Юге совсем не осталось этих деревьев. Я знаю, что на Севере они еще есть, но откуда бы мы не привозили саженцы и семена в Королевскую Гавань — они не приживаются, чахнут и засыхают. Поэтому наш мейстер… новый мейстер короля высказал предположение, что саженцы чардрева из-за Стены обладают какой-то большей силой и потенциалом, и… — Новый мейстер? — пресек Джон Тириона. — А как же Сэм? Тирион закашлялся в кулак, подозрительно виновато поглядывая на него снизу. Джону стало не по себе, недобрые предчувствия отозвались спазмом где-то под ложечкой. — Сэм… Мне жаль это говорить, Джон. Сэмвелл Тарли мертв. Прости, Джон, что не сказал тебе сразу. «Как?! Почему? Этого не может быть! Мой лучший друг, мой единственный друг!!!» У него защипало в глазах. Сэм единственный, кто навестил его на Стене, кто дал Джону знать, что он не забыт. Правда, это было один раз и только в первый год его «службы», но Джон был ему благодарен и за эту малость. У Сэма было много дел в Королевской Гавани, у него была Лилли, дети, да и в его родовом замке он остался единственным мужчиной. Последний год от Тарли не было даже ворона. Но Сэм — это ведь Сэм, и даже если бы Джон не видел его еще лет сто, он все равно бы остался его другом. Джон потер глаза и, пару раз глубоко вздохнув, подавил в себе слабость. — Что случилось? — На пути из Рогова Холма в Королевскую Гавань… он был убит разбойниками. Их ищут. Но… сам понимаешь. Свидетелей нет. Никто ничего не видел. Ночью Джон долго не мог заснуть, под звук монотонного дождя ворочаясь на своей жесткой кровати. Он все вспоминал Сэма: как они познакомились, как подружились, как он с друзьями не дал ему нарушить клятвы дозорного, их первый поход за Стену. Как Сэму все время было страшно, а он, Джон, подбадривал его, и как сам Сэм не знал, что его друга тоже страшит будущее, что он так же ничего не знает и не уверен в правильности выбора, перед которым их все время ставила жизнь. На какое-то время Джона охватила мысль, что завтра надо поехать на Юг, ведь как сказал Тирион, никто и не заметит его отсутствия. Навестить Лилли, поддержав ее в трудную минуту, детей Сэма (при мысли о них у Джона что-то теплотой отозвалось в груди), узнать подробности и, если повезет, самому найти и наказать его убийц. «Это невозможно, — тут же говорил он сам себе, — на Юге тебе схватят и обезглавят, и ты уже никого не сможешь поддержать. Да и зачем ты Лилли и ее детям? Ты сам раздавлен и пуст, живешь как призрак, и своим появлением вызовешь только никому не нужные воспоминания». Сон постепенно овладел им, но и по ту сторону не дал успокоения. Мрачные и холодные стены крипты Винтерфелла теперь окружали его. Джон медленно шел вперед, к единственной горящей свече. Лианна Старк — мать, которой он никогда не знал, чьего голоса никогда не слышал, каменным, безжизненным взглядом смотрела в несуществующие небеса. Все остальное было во тьме, только на статуе Лианны, по уже побитому временем камню, медленно ползли тени. Джон старался идти как можно тише, но столетняя пыль под ногами будто скрипела слишком громко, а его дыхание и пульс разносились эхом от каменных стен. Он чувствовал себя словно вор, словно он не имеет права находиться здесь, но это не так, говорил он сам себе. «Лианна Старк — моя мать, а Винтерфелл — мой дом». Так отчего же он снова чувствует себя маленьким мальчиком, которому почти все позволено в семье Старков, но тень инаковости никогда не покидает его сердца и мыслей. Джон расправил плечи и прямо посмотрел вперед. «Я такой же, как и вы: на мне плащ со шкурой волка, а вот здесь, почти на сердце выгравирован ваш тотем; я бился за вас и всегда защищал, я предал за вас свою королеву… Но отчего же даже мертвые Старки не принимают меня?» Еще до того, как он услышал, сердце вздрогнуло, и Джон обернулся, вглядываясь в темноту. — Джон! — услышал он до боли знакомый голос. Белым пятном в темноте показалось круглое лицо Сэма и его моргающие глаза. — Ты должен знать, — Сэм заметно нервничал и оттого привычно ерзал всем своим пухлым телом. — Ты должен знать, кто ты! Снова проходить то, что уже пройдено, Джон не хотел. — Сэм… Я так рад видеть тебя, — ему хотелось обнять старого друга, почувствовать, что тот все еще жив. — Постой, Джон, у меня кое-что есть для тебя, — поспешно произнес Сэм и что-то достал из-за пазухи. На его протянутых руках, светясь в темноте, была корона. Она светилась мягким желтым золотом, а на каждом зубчике словно сияла золотая звезда. — Я же уже говорил тебе, что не хочу, Сэм, — сказал он устало. — Но Джон, тебе все равно придется, — его самый лучший друг, протягивая вперед руки, сам как будто пытался отойти назад и, склонив голову, нерешительно смотрел на Джона. — Мне жаль. Корона в его руках засветилась ярче, освещая все больше пространства вокруг, свет от нее стал таким ярким, что Сэму пришлось отвернуться, и, наконец, она вспыхнула и загорелась пламенем, танцуя на каждом зубце сверкающими огоньками. Казалось Сэм не чувствует ее жара. «Ну конечно, он же мертв», — даже во сне подумал Джон. Вдруг свет перед ним исчез и его лучший друг тоже, и Джон оказался в полной темноте. Слышно было только, как где-то вдалеке капает вода. Что-то сдавило голову: он понял, что эта ненавистная корона уже на нем, жгучим обручем охватила лоб, сдавила виски. Он поднял руку чтобы снять ее, скинуть, и тут же отдернул: рука загорелась, но все что он чувствовал — это холод, острой болью пробирающий до самых костей. Быстро поднимающийся вместе с языками пламени выше, к плечу, потом по груди, и вот он уже весь горит, объятый огнем, а сердце, издав последний толчок, сжалось от смертельного холода и замерло, скованное льдом. Джон попытался вздохнуть, но не мог. Он умирал и знал это. Боль медленно сменялась покоем. «Но это всего лишь сон», — снова сказал он сам себе. Открыв глаза, он понял, что находится уже не в крипте, а в замке Ночного Дозора; сон растворился, и остались только смутные неприятные ощущения на коже. Луна освещала комнату, и серые тени колыхались на стенах в ее тусклом свете. Джон вспомнил, как в последний раз видел Сэма, еще больше располневшего, но более уверенного в себе. Под его богатым плащом был надет нелепый серебристый кафтан, вышитый замысловатыми узорами, а на шее — мейстерская цепь с редкими кольцами. «Да, вот, на что-то я годен», — качая головой и перебирая металлические звенья, словно оправдываясь, говорил его самый лучший друг. Сэм рассказывал ему, как теперь живется в Шести Королевствах и немного о Севере. А также о Лилли и маленьком Сэме. К радости Джона, второй их ребенок оказался девочкой, и ее назвали Гертрудой. Рассказывал, кто теперь занимает какие посты в Королевской Гавани, и что Лилли сильно недовольна, что он редко бывает дома, в Роговом Холме. Что Железные острова вслед за Севером тоже было заговорили о независимости, но им не позволили: тот же Север встал на сторону короля Брандона, и Королева Севера пригрозила, что острова не получат ни одного бревна для строительства своих кораблей, а каждый островитянин, появившейся на северной земле будет казнен в случае, если те все-таки устроят мятеж. И снова о Лилли и детях. Потом он сказал, что Серый Червь давно уехал, а оставшиеся дотракийцы теперь не отличаются от других жителей Вестероса, и что он может поговорить с королем, если Джон желает. Что мир изменился, и правила тоже меняются. «Ты сможешь вернуться, Джон, я почти уверен в этом. Если захочешь. Просто напиши королю письмо, попроси его о помиловании, ведь он твой брат». Но Джону не нужно было помилование короля, а те, кто мог его простить, были мертвы. «Знаешь, Сэм, если бы я тогда промолчал, ничего не сказал ей, не сказал своим сестрам, быть может ничего бы этого не было. Нед Старк всю жизнь хранил это в тайне, а я не смог». Но Сэм не знал, каким шоком эта правда оказалась для королевы, как она испугалась, что ее мечта о Железном троне оказалась под угрозой, и осознание этого им, Джоном, открыло перед ним другую неприятную правду — он всего лишь ее вассал, допущенный волей судьбы и королевой к её телу. И он принял для себя эту горькую истину: «Пусть будет, как ты того желаешь, моя королева, а мне остается только подчиниться. Может это сделает тебя счастливой». Раскрытая, выпущенная птицей на волю тайна, словно безумный ветер смела все на своем пути, передаваясь из уст в уста, вовлекая в свой круг все больше людей и событий, стала неподвластна им и в итоге, как и говорила королева, сгубила их. «Джон, ты не должен винить себя, — Сэм участливо положил руку ему на плечо, — ведь это была правда, а Дейенерис Таргариен всегда была тем, кем была. То, что случилось, то, что она сделала, все равно бы произошло — раньше или позже. И неважно, по какой причине. У нее не было шансов. Не было». Джона передернуло. Он не мог слышать имени королевы. Каждый раз, как кто-то упоминал ее по имени или, более того, называл Безумной королевой, его будто окатывали холодной водой: ему казалось, что они не имеют права произносить ее имени, ведь даже он сам не позволяет себе его вспоминать. Сэм снова грузно сел на лавку во дворе Черного замка. «Я прочитал все о Таргариенах. Сотни лет кровосмешения… Безумие у большинства из них в крови. Но ты не такой, — Сэм словно вспомнил, что его друг и сам наполовину Таргариен, — ты наполовину Старк, и это сразу видно». Джон вспомнил, как перед уходом Сэм попытался объяснить, смущенно пряча взгляд, почему во время выборов короля о нем никто не вспомнил, как о законном наследнике, что именно в тот день выдвинуть кандидатуру Джона они не могли: Королевская Гавань была полна Безупречных и дотракийцев, а позже это уже не имело смысла, ведь король-то был избран. А от войны все устали, и воевать за человека, который, как все были уверены, откажется от короны, никто не видел смысла. «Правда, Джон?» — Сэму нужны были его слова одобрения. «Так какого черта, Сэм, ты являешься мне во снах и пытаешься всучить эту чертову власть?» За окном завывание ветра смешалось с протяжным воем. Призрак. Джон закрыл глаза. «Это все, что сейчас мне нужно, чтобы успокоить кипящий разум — повыть на луну, выплеснуть звуком всю боль и бежать, бежать, бежать…». Луна серебряным диском зависла среди прозрачных, подсвеченных ее светом облаков, и насколько становится проще, когда, задрав морду, пропоешь ей свою жалобную песню. Звуки, с дребезжанием покидая горло, уносятся ввысь и растворяются в ночи; можно кричать, орать на весь мир и на самого себя — твоих слов все равно никто не поймет, кроме холодной луны, но и она тебе не ответит. А потом резко развернуться с пригорка и, прыгнув в темноту, нестись, что есть мочи, подминая подмерзшую к утру траву, слушать на бегу запахи и звуки, и спрятанные в них чужие жизни: от той лягушки, спрятавшейся под корягой, которая сидит, раздувшись ядом, пугая тех, кто может позариться на ее отравленное мясо, до того дозорного, который не более чем полчаса назад был с женщиной, от его тела так и разит ее ароматами. «Есть хочу». Джон расслабился в сознании Призрака, позволив ему вести. Лютоволк остановился. Замер. Тихое попискивание донеслось до его ушей. Резкий скачок влево и выпад мордой в траву. Визг лесной крысы смолк через долю секунды. Мощная лапа придавила голову и легко размозжила кости. Чудные запахи теплой крови. Мягкое мясо и такие сладкие нежные косточки. Только ничтожно мало для волчьего брюха. «Бежим, Призрак, бежим!» Сквозь свист ветра, по мягкой траве, влажной от росы, мимо реки, с плеском рыб, на пригорок, пометить скрученные корни векового дерева, обнажившиеся огромной корягой, бежать мимо устремленных в небеса стволов деревьев, мимо лагеря одичалых, стихшего ближе к рассвету — но только так, чтобы его не заметили. Джон-Призрак остановился. Не такого уж и тихого: из-за палаток доносились звуки, разговоры, стоны, дымился угасший костер, а живность, почуяв зверя, беспокойно заблеяла в загоне. Дальше, в лес, на север, по рыхлому снегу. Морозный ветер треплет бока, кусает за нос и кончики ушей. Запахи людей исчезли позади. Зверь остановился, повел носом. Там, вдалеке, он чувствовал это, есть место, где ничего нет. Ничем не пахнет. Никто не живет и не дышит. Вот бы добежать до тех мест. Лечь на чистый снег и отдохнуть. Без звуков. Без ароматов жизни. Без мыслей. Тишина и покой. Призрак обернулся — за частоколом деревьев давно уже скрылась и Стена, и долина с лагерем одичалых. Сверху зацокало. Белка, волной пробежавшись по дереву, замерла и с любопытством разглядывала лютоволка, принюхиваясь, покачивая своей рыжей мелкой мордочкой. Белок Призрак не любил. Слишком мало мяса и мохнатый хвост, его длинная шерсть застревает в горле. Он рыкнул, и рыжая мигом исчезла. Снова вперед, но даже сильный зверь когда-нибудь устает. Джон чувствовал, как ноют его мышцы и связки, подушечки лап горели, словно он пробежался по горящим углям, пар с частым дыханием окутывал морду и застилал глаза. Расставив широко лапы, он тяжело дышал, опустив голову. Облизнувшись, подобрав слюни, снова обернулся. Не пора ли назад? Издалека, чуть слышно, до него доносился какой-то звук. Слабое журчание воды, понял Джон. О наличии здесь реки ему было неизвестно, а дальше лишь камни и горы, а что за ними, не знает никто. «Попить бы сейчас простой воды, а не жевать холодный снег. Пойду на звук». Было все еще темно, и начавшийся снег падающими мелкими крупинками сверкал серебром в свете полной луны. Он слышал, что вода где-то близко, прямо перед ним, но перед глазами было только белое покрывало снега. Осторожно ступая рядом с припорошенными камнями у подножья небольшой горы и тыкаясь носом в холод, он вдруг просел всем телом — передние лапы наполовину провалились под снег. Он попытался выпрыгнуть, подавшись назад, но послышался тихий шорох, и тут же звук стал сильней, и царапающая морду снежная масса накрыла его почти с головой. Лихорадочно перебирая лапами и снова проваливаясь, ему все же удалось выбраться из снежного завала. Впереди зияла черная пустота. Он осторожно принюхался. Вода должна пахнуть — тиной, талой водой или солью, рыбой или, на худой конец, разложившейся живностью. Тут был только едва слышный запах сырых камней. Он шагнул в едва различимый проход. Шаг, другой по острым камням, и лютоволк остановился. Он оказался в пещере. Тут и правда вода — скорее, небольшая речушка, вытекает из прохода по левую лапу и уходит, прыгая по камням, куда-то вниз, в узкий проем вправо. Высокий свод полукругом и острые стены, с наплывающими волнами друг над друга плитами, скорее бурого цвета со светлыми вкраплениями. Запахи и правда отсутствовали — ничего, пустота. А это означало, что тут давно никого не было — ни человека, ни животного, очень давно, быть может никогда. Странное ощущение: даже в склепах Винтерфелла чувствовалось больше жизни. И только журчание воды говорило, что это все еще этот реальный живой мир. Он подошел к ручейку, лизнул пару раз. Мокрое и тот же привкус камней. Жадно напившись безвкусной холодной воды и отдышавшись, Джон огляделся по сторонам. Некоторые камни были другого цвета, такого же, как светлые полосы на стенах и потолке, и хоть лютоволчьи глаза слабее различали цвета, чем человеческие, Джон решил, что этот цвет желтый. Особенно в ручье, под неглубокой толщей пустой воды, они словно светились теплым мягким светом. И это было золото.