Все ради любви

Бран

Прошло уже несколько лет, как Бран смирился с тем, что он уже не тот человек, каким был, а нечто другое — Трехглазый ворон, как проще всего было объяснить всем этим людям вокруг. Он смирился, но сломанное тело Брандона Старка было слабо, и он чувствовал, как оно становится слабее с каждым годом. Он вытянулся в росте, но руки и ноги стали еще тоньше, а позвоночник искривился, и его попытки держать на людях спину прямо причиняли только боль. Лекари, конечно, старались, мяли его ослабевшие мышцы и тонкие кости; натирали различными волшебными, по их словам, мазями его тело, и король Бран даже и не пытался переубедить их в ошибочности их суждений, ведь как бы далеки они не были от истины, но после всех этих болезненных манипуляций королевскому телу и правда становилось лучше. Теперь же король, в окружении королевских гвардейцев и находившегося всегда рядом Подрика Пейна, как личного слуги, сидел перед большим скоплением народа — своих подданных, возвышаясь над ними, как черный скрюченный паук над своими жертвами, как ему самоиронично казалось, и раздумывал над тем, достаточно ли его улыбка одновременно и благосклонна и по-королевски величественна. Ведь в последнее время ему было трудно даже чувствовать свое собственное лицо. На Западном дворе собрались две сотни самых достойнейших и важных представителей города, чтобы король поприветствовал в их лице свой народ и открыл ежегодный праздник, установленный в честь начала правления нового короля. После приветствия, по плану Тириона, король Бран, как и в предыдущие годы, должен был проехать в карете вдоль главной улицы города, останавливаясь в условленных местах и выслушивать жалобы и пожелания простых жителей. Потом прибыть на главную площадь города, вымощенную серым кирпичом, с большим фонтаном и каменными фигурками, символизирующими основные дома Шести Королевств. Вокруг каждой из фигурок били струи воды, а посередине было каменное чардрево, и из его ствола и между символических ветвей также били водяные столбики, выше тех что рядом. Бран отмахнулся тогда от одобрения проекта фонтана, а Тирион был где-то в отъезде по королевским делам; в результате каменщик старался, как мог, и это «тщеславное убожество», как выразился десница, теперь долгие и долгие годы будет стоять тут, а через много лет кто знает, что скажут люди. Может, будут проклинать всех этих соколов, оленей, форелей и солнце с луной в придачу. Так сказал его десница, не упомянув, правда, о волках, на что король заметил: «Может, ты просто завидуешь, Тирион? Ведь льва среди прочих статуэток нет». Тирион в ответ растянул губы в улыбку, дав понять, что он принял все за шутку, король также изобразил смех. Но все же фонтан тут к месту, решил Бран, ведь вновь отстроенный город — почти отстроенный — хоть и не воняет так, как прежде благодаря Тириону, но теперь его постигла другая беда — пыль. Особенно это чувствовалось во времена бурного строительства, год назад. Вместе с городом дракон уничтожил не только дома и людей, но и почти все деревья, и так выжег местами почву, что и по сей день на ней не растет ни травинки. Богороща в Красном замке также была уничтожена, и хоть Бран распорядился привести благородные плодородные почвы, но, к его сожалению, все чардрева, что пытались посадить мейстеры, так и не прижились. Осталось одно маленькое худое деревце из Винтерфелла, с несколькими скукоженными красными листиками, и с каждым днем его ствол все больше искривлялся, и оно не росло, а делалось только ниже. «Как я», — думалось Брану, когда он сидел рядом с ним в одиночестве, отослав слуг, прикасался к его белому стволу, пытаясь почувствовать хоть что-то живое, почувствовать ту связь, хоть намек на нее, что была когда-то рядом с этими деревьями. Но мало того, что дерево было слишком мало и чахлое, так еще это было и не сердце-древо. Но ведь даже мертвые вещи из чардрева, как знал Бран, несут в себе остатки магии, и с помощью них можно подпитать свои способности и стать сильнее. Не то чтобы Бран стал сильно слабее в своих способностях: он по-прежнему мог углубиться в прошлое, по-прежнему мог посмотреть, что делало его ближайшее или не очень окружение сегодня утром или десять лет назад, мог вселяться в людей и животных, мог быть там, где он того пожелает и тем, кем захочет, но все это требовало много сил, а человеческое тело, как он понял, имеет свой ограниченный ресурс. Единственное, что ему было теперь неподвластно, то, чего он желал сильнее всего — это дракон. Он не мог подчинить его себе. Ведь все, на что он был способен — это, овладев чьим-нибудь разумом, наблюдать за Дрогоном издалека, и то при условии, если мастер над шептунами обозначит ему место, где сейчас находится зверь. Его же сознание было словно заковано в броню, а он, сам Трехглазый ворон, бессмысленно бился в непробиваемые стены, теряя остатки сил и времени. И поэтому ему необходимо было хотя бы одно крепкое чардрево, а уж превратить его в сердце-древо он придумает как. Но король не мог покинуть Королевскую Гавань, а сейчас он находился именно там, где и должен был находиться. Оставалось только ждать. Поэтому он сейчас здесь один, без своего десницы, и его ежегодную речь говорит не Тирион, а мастер над монетой, Бронн Черноводный. — …Лорды и леди! Вы всегда должны помнить об этом! О том, кто снова вернул мир в Семь… Шесть Королевств! О короле Бране Сломленном! Да правит он долго! — мастер над монетой, развернувшись, склонил голову и указал перстом на короля. «Да правит он долго! Король Бран!» — загудела толпа. С каждым годом Бронн выглядел все более респектабельным: богатый дублет с серебряной вышивкой полосами, блестящие пряжки и брошки, аккуратная бородка и прилизанные блестящие волосы. Но его хитро прищуренные темные глаза все так же выдавали авантюриста и человека, который на многое пойдет ради денег и власти. Хотя сейчас в руках у него были все деньги королевства, Бран знал, что сир Черноводный, когда никто не видит, часто заходит в заново отстроенный тронный зал и в какой-то задумчивости смотрит на то место, где когда-то стоял Железный трон, и на лице его начинает блуждать улыбка, которая много о нем говорит. И для того, чтобы понять, о чем он думает, не надо быть зеленовидцем или Трехглазым вороном. Но он был нужен королевству: у Бронна оказался настоящий талант к управлению денежными потоками, а теперь во время восстановления города и мира в стране деньги были очень нужны. Мастер над монетой быстро и умело наладил связи с Железным банком, вогнав Шесть Королевств на много лет в долги, возобновил сбор налогов и податей с лордов на выгодных для себя условиях. Уж что-что, а договариваться с людьми Бронна жизнь научила, а честь, доброта и справедливость только бы мешали ему на его посту; что же касается сомнительной верности, то это легко уравновешивается страхом — страхом за свою жизнь. Мастер над монетой был как открытая книга для Брана и, пока приносил пользу королевству, он был нужен ему. Бран прищурился — полуденное солнце, выйдя из-за облака, засветило прямо в глаза. — …Милостью нашего короля сегодня для вас тут устроен праздник — столы накрыты! Музыканты и артисты ждут вас! А после — турнир! Лучшие рыцари королевства будут биться во славу нашего короля!.. — Лорд Черноводный… — тихо обратился Бран, — надо бы вынести побольше зонтов. Будет дождь. Бронн с сомнением посмотрел на яркое солнце. — Будет дождь, — меланхолично вторил королю его новый мейстер, — закрытые бутоны мальвы говорят об этом. Мейстер Альвинг, лысый, с лошадиным лицом и блеклыми голубыми глазами, крупным носом и ртом, был совсем не похож на ученого мужа. Казалось, верхняя часть его тела была намного крупнее, чем нижняя, и он старался сжать ее, спрятать свои длинные руки с крупными ладонями в сером широком балахоне с длинными просторными рукавами. Но его мейстерская цепь была полной, вплоть до валирийской стали, а кроме того он обладал одним неоспоримым достоинством: мейстер Альвинг не умел врать и был предан. Кроме этого, он знал все обо всем и, как казалось Брану, прочел все книги в Цитадели. У Альвинга был ответ на любой вопрос, если, конечно, ответ был написан в книгах. Он говорил однообразным ровным голосом, смотря куда-то сквозь вопрошающего, словно зачитывая текст у себя в голове. Бран подозревал, что способность к запоминанию и воспроизведению давно прочитанных книг или услышанных слов проявилась у Альвинга ещё в детстве — после того, как его кормилица случайно уронила его, за что была выпорота и с позором изгнана из семейства. Он не был древовидцем или еще каким чародеем, все что он мог — это вытащить из своей головы буквы и строчки, которые хоть как-либо касалась интересующей Брана темы, все то, что человечество накопило за века и сохранило в Цитадели. По-своему, он тоже был памятью мира, как выразился однажды Сэм Тарли — как и Бран. Сэмвелл Тарли… Как мейстер, он был намного слабее Альвинга, а если по правде, то от него совсем не было толку. Простодушный Сэм не должен был ездить тогда в Рогов Холм. Бран предупреждал, он прямо сказал: «Мейстер Тарли, мне приснился сон. Плохой сон, что вы умерли». Сэм посмотрел тогда на него своими чуть скошенными к переносице круглыми глазами, с этой обычной глуповатой улыбочкой на всегда приоткрытых влажных губах и покрепче прижал к себе стопку потрёпанных свитков и книг, с которыми он все носился в последнее время. Как будто его жизнь значит намного меньше старой пропахшей плесенью бумаги. Бран дал ему выбор. Впрочем, как и всем, и всегда. Почти всегда зная, что будет наперед, он предоставлял людям возможность самим вершить свои судьбы. И только Сэма, признался сам себе Бран, пришлось немного подтолкнуть, тогда… Но Джон, Санса, Тирион и, наконец, Дейенерис… У всех был шанс поступить иначе. Но их самоуверенность, желания, чувства, страсти сыграли с ними злую шутку, направив их не по той дороге. Люди бывают слабы не только телом, но и из-за мыслей в своей голове. Мыслей, которые не дают покоя, как зудящая ладонь. Король смотрел вдаль. За высокими стенами, за воротами замка ровными рядами простирались вновь отстроенные домики с красными крышами — не в таком объеме как раньше, но больше в первые пару лет и не надо было: половина жителей погибла в драконьем пламени, а часть из них — под завалами. Дальше, к окраинам города, ряды построек были не так стройны и все больше деревянные: там селились самые бедные и вновь прибывающие, желающие стать горожанами столицы Шести Королевств. Увидев, что столица приобретает былую красоту и величие, в город потянулись люди. Сам замок тоже отстроили. Правда теперь его сложно было назвать Красным замком: скорее серо-красным, так как для строительства использовался в основном серый камень. Только чудом сохранившиеся постройки, часть стен и остов замка оставались с красноватым оттенком. Кое-где красный камень был покрыт черной копотью и оплавлен. На заседании Малого совета решили, что перестраивать полностью — только лишние расходы, а город отчаянно нуждается в деньгах. Бран молча согласился, но его это и не волновало: он не нуждался в шикарных королевских покоях, его не интересовали светские приемы, но он соглашался, что стены должны быть как можно крепче, а вид и безопасность нового замка играет большую роль в вере людей в короля. Вера делает все королевство сплоченнее и стабильнее, сводит к минимуму саботаж и новые восстания. А безопасность так важна для Брана, ведь он сейчас слаб. Позже Бран со своей свитой проехался по городу, раздав беднякам весь мешок с монетами, что выделил ему Бронн Черноводный для благих дел; благословил младенца, названного в его честь, прикоснувшись рукой к его лобику; пообещал торговцу тканями решить вопрос с регулированием цен; проехался под ликование толпы мимо фонтана на главной площади, задержавшись на пару минут, чтобы посмотреть выступление и одобрительно наградить улыбкой циркачей, развлекающих народ. На небольшом помосте в окружении пары дюжин людей девушка в красных одеждах славила своего Красного Бога, вздымая руки к небу. Последним пунктом путешествия короля была новая септа — белая, возвышающаяся над остальными домами куполообразной крышей. Не такая большая, как старая септа Бейлора, но все еще словно говорящая своим величественным видом, каким Богам должны поклоняться большинство жителей этого города. Бран посещал септу только по праздникам, в соответствии с королевским протоколом, а новый септон не претендовал даже на часть власти и всячески поддерживал нового короля. Основной его заботой была богадельня, расположенная рядом с септой — там жили сотни пострадавших от драконьего пламени жителей Королевской Гавани. Обожженные, ослепшие, с ампутированными конечностями, оставшиеся без родных и дома. С незаживающими страшными ранами на теле, повредившиеся умом от страха и вечной боли. Это было благородное дело, и корона делала все необходимое, чтобы поддерживать богадельню в ее деле. Двое рослых королевских гвардейцев легко подцепили с боков и подняли по белокаменным ступеням коляску с королем. Подрик, как всегда тихий и быстрый, занял свое обычное место за спиной Брана и покатил его вдоль этого мрачного помещения, заполненного стонами и тихим шепотом. Местный лекарь семенил рядом, рассказывая Брану, каких успехов ему удалось достигнуть в лечении, сколько умерло за год, а сколько обрело новых родных и дом. Брана начало подташнивать — сладковатый запах гниющей плоти и лекарств все глубже проникал в легкие. Кто-то подал ему надушенный лимонной водой платок — прикрыв им нос и рот, дышать стало легче. Люди сидели и лежали на рядах лежанок, стоящих друг за другом; мужчина в длинной рубахе до колен шел, ковыляя, держась за стену; женщина без лица — только неровный рваный рот и бугристая поверхность выше, сидела на полу, покачиваясь и издавая неразборчивые звуки, похожие на мычание; старуха, почти лысая, с редким белым пушком на желтом черепе прижимала к себе всхлипывающего ребенка лет семи, успокаивающе гладя его по светлым волосам. Бран не понял, кто это, мальчик или девочка, но заметил, что у ребенка нет ног. Только короткий забинтованный серой тканью обрубок на правой и чуть длиннее, заканчивающийся под самой коленкой левый. Молчаливые Сестры в сером сновали туда и обратно, неся в руках бинты и снадобья, горшки с отходами и кувшины с водой, молчаливо выполняя свои обеты. На топчане в серо-желтых пятнах, закутанный в промокшие бинты, отдавая смрадом, лежал крупный мужчина — точнее то, что от него осталось. Он не был похож на других, как сразу заметил Бран: темная бледная кожа на лице и нетронутые огнем черные короткие волосы и брови выдавали в нем чужака. «Дотракиец», — понял Бран. Напротив него лежала женщина, в серой спутавшейся в ее неспокойных ногах рубахе; ноги и руки ее были привязаны к краям ее лежанки, она ерзала и беззвучно открывала рот. Ожогов видно не было, но женщина явно была не в себе. Лекарь, сопровождавший короля, пояснил: — Ее изнасиловали, а ребенок сгорел. И ее разум не выдержал горя. — Быть может, это сделал он, — послышался сзади голос Подрика. Бран непроизвольно отправился в прошлое. Такое с ним хоть и нечасто, но бывало, когда в независимости от ситуации и необходимости делать это здесь и сейчас он поддавался своим желаниям знать, что же на самом деле произошло. В лицо ударил жар и яркие вспышки, обоняние ощутило запах серы и горелого мяса, пыль и горечь заполнили его рот, вопли и звон металла — его уши. «Это не дотракиец, а северянин из армии Джона», — увидел Бран. Он увидел и его. Тяжело дышащего, в какой-то прострации застывшего с мечом в руках среди бушующей войны. Джон посмотрел в небо. Дракон черной тенью с приближающимся треском, переходящим в свист, словно языком слизал целую улицу вместе с людьми, оставив после себя пылающую реку огня, полную несмолкающих воплей. Горящий камень с грохотом упал наземь, сбив человека и придавив ему ногу, и теперь тот отчаянно дергал ее, обхватив руками и истошно вопя. Шлем сполз ему прямо на лицо и человек ничего не видел, кроме своей боли и страха, а в следующий момент часть стены обрушилась и прекратила его мучения. «Слова — это ветер», — вспомнилось Брану. Но иногда ветер превращается в шторм, сметая все на своем пути. Бран снова посмотрел на Джона: тот немного пришел в себя и уже пытался остановить свое озверевшее войско. «Мне жаль тебя, брат», — подумал Бран Старк, но миром правят не короли, не их десницы и не чувства и желания: миром правят судьба и Боги, Старые или Новые — не имеет значения, а мы лишь малая часть всего целого, и как бы ты не боролся, все равно в итоге окажешься там, где и должен был быть. Мог ли Бран предотвратить трагедию в Королевской Гавани? Он знал, что должно было случиться, но также он и знал, что не имеет права вмешиваться, ведь у каждого должен быть выбор, и люди всегда выбирали то, что он видел в своих видениях. «Но твой путь не окончен, Джон», — Бран это знал и видел. «И моя судьба — это не судьба короля», — он, Бран Старк, не должен сидеть черным скорчившимся пауком всю свою вечность в этом неудобном кресле на колесиках. То лишь этап на их длинном пути. Небо уже затянуло и редкие капли дождя оседали крапинками на мощенной камнями улице. От шума, смеха и криков боли он устал, тело болело и все чего он хотел — это отлежаться в теплой ванне с душистыми благовониями и оказаться в своих покоях, чтобы сделать что-то действительно важное… впрочем, с этим придется подождать, ведь сегодня еще рыцарский турнир. Бран любил турниры, ведь в детстве он так мечтал стать рыцарем, и хоть Трехглазый ворон считал это бессмысленным занятием, король обязан был на нем присутствовать. Короля посадили в отдельную ложу, украшенную золотыми тяжелыми портьерами с бахромой по краям и кистями. Резной столик с напитками и фруктами установили таким образом, чтобы Бран легко мог до них дотянуться. Слева и справа в его ложе на страже безопасности королевского тела стояли два гвардейца, а за ложей их было намного больше, как знал Бран. Мейстер Альвинг по просьбе короля раздобыл специальную увеличивающую трубу, так что король мог разглядеть все ристалище, всех рыцарей, придворных и гостей, а также их дела в подробностях. Чем, собственно, он сейчас и занимался. Труба состояла из нескольких сочленений и крутанув слишком сильно, взгляд уперся в размытое синее пятно. Наладив дальность и резкость, Бран понял, что это был синий шатер, которых, впрочем, было в избытке рядом с местом проведения турнира. Синие, красные, белые, со звездами и цветами, с установленными рядом флагами и гербами крупных и самых мелких вассалов Шести Королевств. Лорды и леди, их слуги и приближенные — все были одеты в свои самые лучшие одежды, с предвкушением ждали начала состязаний, что-то живо обсуждали или даже осуждали, делали ставки, делились мнениями, пили вино и ели под зонтами. Солнце совсем скрылось за тучами, дождь редкими каплями тяжело падал на песок, но все никак не мог разразиться настоящим ливнем. Было душно, но не жарко. Спина Брана покрылась липким прохладным потом, но где-то в районе поясницы он переставал чувствовать и липкий противный пот, и ощущения холода или жара. Громкий шорох из возгласов прошелся по лавкам, на которых сидели зрители. Бран отнял от глаза трубу. Появился первый рыцарь — на белой лошади, нервно переступающей мохнатыми ногами, укрытой яркой попоной; доспехи рыцаря отливают серебром, плащ развевается по ветру: наполовину синий, наполовину белый, со звездами по бокам. Длинные ленты свешивались с наконечника его шлема. Раздался горн, и рыцарь, чуть приосанившись и подавшись назад, словно набрался сил и рванул вперед, крепко держа в согнутой руке длинное копье. Навстречу ему мчался другой рыцарь — в черной кольчуге, поверх которой был цветастый камзол с короткими рукавами. Его рыжая лошадь была мельче белой и свое копье ему пришлось поднять выше, что было, как видел и почти чувствовал Бран, не очень удобно. Он с волнением понял, что этот в черном сейчас проиграет: лошадь меньше, позиция неудобная, да и отсутствие нормальных доспехов говорит, что достаточно небольшого толчка копьем, чтобы вышибить всадника из седла. Сердце Брана забилось быстрей, вздымая пыль, кони неслись друг на друга, вот они уже на расстоянии трех копий, двух, одного… Глухой стук, звон и рыжая лошадь дернулась в сторону, уже без седока. По рядам прошелся разочарованный рокот. Поверженный лежал на земле, держась за свой шлем — удар о землю был достаточно силен, и немало рыцарей уносили с поля сражения без чувств, даже если они и не получали никакого ранения. К нему подбежали его оруженосец, другие помощники и, с усилием подняв неудачника, взвалив его на свои молодые хрупкие плечи, увели с боля боя. Толпа лениво хлопала и подбадривала победителя; он же, победно вскидывая вверх копье и привставая над седлом, что-то кричал от радости. Какая-то девушка, совсем молоденькая, тоненькая, такая светловолосая, что казалось, будто у нее почти нет бровей и ресниц, перегнувшись через ограждение, махала розовой ленточкой, которая очевидно совсем недавно была частью ее розового платья. Рыцарь, заметив ее, направил своего коня к ограждению, поравнявшись с ним, осторожно опустил копье. Девушка, широко улыбаясь, повязала на него ленту и рыцарь, склонив голову, отвесил поклон и снова вознес древко в небеса под улюлюканье толпы, махая розовым знаменем. Бран снова направил трубу в сторону девушки, но там, у деревянного ограждения ее уже не было. Он прошелся взглядом по разномастной, разноцветной толпе. Выхватил через круглое расплывающееся по периметру стекло увеличивающей трубы розовое пятно и сосредоточился на нем. Гладко зачесанные волосы украшала тонкая диадема, коронованная посередине замысловатыми лепестками. Сросшиеся белесые брови, блеклые веснушки, тонкая с голубоватыми прожилками на висках кожа… Корсет стягивал плоскую грудь, выступающую из-под платья небольшими выпуклостями. Она провела бледной рукой по шее, задержалась в области груди, пройдясь слегка маленькими пальчиками по каждой выступающей округлости, словно проверяя, есть ли она. Брану сдавило виски, а в горле словно загорело, он быстро положил трубу на колени, при этом она чуть не скатилась с них, но Подрик, как всегда, вовремя успел подхватить её, спасши таким образом довольно редкую и сложную в изготовлении вещь. Жадно напившись лимонной воды, он прикрыл глаза и, сделав несколько глубоких вдохов, привел себя в обычное ровное состояние. Настроение Брандона Старка было удручающим для него самого. Никогда ему не стать доблестным рыцарем, и никакая милая девушка не повяжет ленты со своего платья на его копье. «Но ведь ты не Бран, уже не он», — сказал сам себе Трехглазый ворон. Мира Рид сказала, что он умер в той пещере, и он согласился с ней. Он не может расстраиваться из-за девушки, не может жалеть своего кузена Джона, не стал бы задумываться над судьбой жителей Королевской Гавани… «Ничего не чувствуешь, никого не любишь, не ненавидишь. Судьба привела тебя сюда, и ты принял ее, теперь Бран — король, и должен сделать все, чтобы мир и покой как можно дольше сохранялись в этих землях. И ты хранитель памяти всего мира, ты ведь сам это сказал. Но память ускользает от тебя. Ты чувствуешь это. Что-то изменилось вокруг и в тебе. Эти внезапные вспышки с откатом в прошлое, когда не желаешь — их не должно быть. А когда надо вещи из чардрева, которые собрали со всего королевства молчат и не могут тебе помочь. Эта все нарастающая слабость в теле… Древовидцы не живут долго в обычном мире — так сказал Жойен Рид. За все надо платить». Противоречивые мысли роились в голове короля Брана-Трехглазого ворона черными птицами, бились о несуществующие прутья своих клеток и не могли найти выход. Грянул гром, и серое небо озарилось разводами молний. Под визг толпы воды потоком обрушились на землю. Незакрытые места для наблюдения за состязанием для гостей попроще, торговцев и прислужников почти опустели, но состязание продолжалось. Кони увязали в размокшей земле, скользили, и одна неуклюжая лошадь, поскользнувшись, упала, придавив собой всадника и сломала ему ногу. Рыцари роняли скользкие копья, не могли совладать со своими конями, били копьями невпопад — плотный ливень заливал им и без того узкие забрала. Плащи и перья и ленты на шлемах уже не развевались красиво на ветру, а жалко прилипали к доспехам. Все чаще с рядов доносились не вздохи и ахи переживаний за целостность того или иного бойца, а просто смех. Турнир выиграл рыцарь в золотых доспехах, круглые сочленения которого были покрыты красной эмалью. Была назначена королева красоты и любви — судя по всему, его старая возлюбленная: пухленькая жгучая брюнетка в бирюзовом воздушном платье. — Турнир окончен, — сказал король с сожалением и облегчением. Для удобства в новом замке установили подъемник, и теперь он со скрипом поднимал Брана в его королевские покои. Наконец, вздрогнув, механизм остановился. Подрик распахнул двери и выкатил коляску. Покои короля должны были быть прежде всего удобными, чтобы он без посторонней помощи, при необходимости, мог и подняться с постели и передвигаться по комнате. Везде были поручни и перила из красного дерева, не сильно полированные, чтобы руки не скользили, с расположенными через определенный промежуток выступающими рогами, чтобы удобнее было подтягиваться. У перил стояла еще одна коляска, для передвижения по комнате, более легкая и удобная по мнению Брана. Впрочем, рядом через дверь всегда находился Подрик и еще один верный слуга, в обязанности которого входило ухаживать за королем, когда он находился в своих покоях. Помогать одеваться, мыться, приносить и уносить еду, выполнять все, что не пожелает король. На звон колокольчика прибежал слуга — крупный мужчина с седыми волосами. — Стэн, пора, — сказал ему Бран. Осторожно подхватив Брана под руки, он понес его в отдельную комнату. Усадил на специальную софу и стал снимать с него одежду. Бран мог овладеть разумом любого человека, но потратил не один год чтобы научиться контролировать свои естественные позывы. Но все же ему это удалось — ведь что за король, который не может контролировать испражнения собственного тела. Потом он лежал и смотрел в разрисованный потолок, с огромной семиконечной звездой посередине, терпеливо ожидая пока Стэн обмоет его никчёмное тело. Смажет специальными ароматными маслами, присыплет пудрой и снова оденет. Ему уже давно не было стыдно за свою беспомощность, он просто отключался во время всей этой процедуры и ни о чем не думал. В какой-то момент это оказалось легко — ведь он не чувствовал своего тела. Бран, цепляясь за перила, подкатил к окну, которое для его же удобства начиналось значительно ниже, чем обычные окна. Он смотрел на Черноводный залив, на пасмурное небо, уходящее за горизонт. Воды после сильного дождя были черными, корабли и лодки пришвартованы, а воздух чист и свеж. Когда-нибудь дракон покорится ему и Бран взлетит над замком и заливом; сверху и замок, и город окажутся такими маленькими и беззащитными — он знал это, летая в теле ворона. Но летать в теле дракона — совсем другое дело: чувствовать эту мощь, этот жар внутри, взлететь высоко, выше всех птиц, туда, где станет трудно дышать и все, что внизу, окажется таким неважным. Бран положил руки на стол, стоящий рядом с окном. Столешница его была из чардрева — белая, отполированная до стеклянной гладкости. Там же лежала тотемная фигурка из той же древесины старого, никому неизвестного Бога. Такая же гладкая, белая расческа и еще украшение — грубое, плохо обработанное, привезенное с Севера, из-за Стены, состоящее из множества щепочек, нанизанных на кожаный шнурок. Он взял в руку божка, закрыл глаза, склонив голову, потер его большим пальцем, пытаясь проникнуть в то место в своей голове, откуда, если очень сосредоточиться, открывается словно черный тоннель, воронкой затягивает тебя и выплевывает твое сознание в то место, в котором очень хочется оказаться. Через черноту и гул он оказался окруженным белыми выпуклыми облаками, он летел сквозь них все быстрей и быстрей, и стал падать. Под облаками все было как будто смазанным, в молочной пелене. Черные пики гор растягивались в разные стороны, казались плоскими, зеленые поля шли волнами, как море. Бран чувствовал, что его тянет за горы, туда, где должна быть спрятанная от всех глаз долина. Протиснувшись сознанием в узкое ущелье, он вынырнул из него и попал в туман, вязкий, сырой. И хоть телом он был не там, но ясно ощутил, что не хватает воздуха и он не понимает, где находится, не может сориентироваться в пространстве, не понимает, где низ, а где верх, и куда ему теперь двигаться. Неожиданно туман стал прозрачнее, и сквозь его пелену, поблескивая и переливаясь черным, показалось что-то явно живое. На камнях, прижав когтями перепончатого крыла тушу, ее рвал и жадно, запрокидывая морду, глотал Дрогон, утробно урча и подергивая мышцами, довольно приподнимая свои перепончатые красноватые гребни на голове и шее, тяжело переминаясь на мощных лапах. Хрипло выдохнув, дракон обернулся. Замерев, он смотрел прямо вперед, на Брана. По его острым шипам прошла вибрация, медный кошачий глаз, сверкнув, резко сузился и, разинув страшную пасть, он громко — даже не зарычал — закричал, выдвинув угрожающе вперед свои острые огромные кривые зубы. В разинутой пасти, за острым языком, заклубился огонь и в следующий момент Брана словно выкинуло обратно, как будто его снесло мощным горячим ударом, и он тотчас же оказался снова в своей комнате. Руки его дымились. Бран выронил фигурку божка. Поднес ладони к глазам. Кожа была целой, даже не красной, дым рассеялся и от него не осталось ни следа. Он не мог даже задержаться рядом с драконом хоть ненадолго, не то что подчинить его себе. Но без дракона ничего не выйдет. Так или иначе, он должен вернуться в Королевскую Гавань. У его королевского ложа звякнул колокольчик. Специально установленный, с прикрепленной к нему веревкой, хитроумно протянутой по стене и выходящей за двери покоев. При необходимости охрана сообщала таким образом, что короля кому-то срочно понадобилось видеть. — Войдите! Мейстер Альвинг, горбясь, что-то держа в руках, подошел к Брану. Он аккуратно положил предмет на стол и Бран с нескрываемым интересом склонился над ним. — Вы все перепроверили? — Да, Ваша милость. Все так и есть, как я и говорил. Сомнений быть не может. И песочный хронометр, и цветочный — все указывают на одно и то же. Даже луна и солнце. Бран уже в сотый раз задавал ему этот вопрос, а Альвинг неизменно отвечал одно и то же. Предмет представлял из себя плоский металлический диск, размером с маленькое блюдце. Внутри было множество разного размера плоских колесиков с зазубринами по краю. Они вращались, цепляясь друг за друга, заставляя рядом установленные колесики тоже вращаться. По центру были расположены три стрелки, а по краю на плоском ободке выгравированы цифры от одного до двадцати четырех. Механический хронограф — так назывался этот сложный прибор. Альвинг привез его из Цитадели, по распоряжению короля, где архимейстеры счетного дела, астрономии и точных наук, на основе древнейших свитков и своим прозорливым умом создали этот прибор. Прибор был очень старый, ученые мужи те давно умерли, а свитки превратились в пыль. Маленькие колесики считали время: секунды, часы, лунные месяцы, и по ним выходила какая-то ерунда. Пока средняя стрелка обойдет круг, обозначающий один день и ночь, то солнце взойдет два раза и сядет вновь, а то третий круг подряд стоит в зените. Когда Бран и Альвинг смотрели неотрывно на стрелки, следили, как они двигаются, то не замечали их замедления или ускорения, как это по идее должно было быть. «Металл не врет», — говорил Альвинг. Бран молча отстукивал пальцем секунды вслед за самой быстрой стрелкой. Хронографы песочные, цветочные и солнечные не совпадали с механическим, они жили по законам луны и солнца Вестероса, как и положено. Но почему столь сложный, созданный человеком прибор, по всем наблюдениям точный в своей идеальной конструкции, не совпадал с реальным временем? Мейстер выложил все, что знал об этом: по воспоминаниям старожил Цитадели, когда-то лето, осень, зима и весна укладывались в один год, в триста шестьдесят пять дней, и так год за годом, день в день. Люди наперед знали, что их ждет завтра или через много дней, когда придет время сеять, а когда пожинать плоды, что зима продлится несколько месяцев, дольше на Севере, и почти без снега на Юге, но придет день и снег растает, на деревьях набухнут почки и мир потеплеет снова на несколько месяцев. И так год за годом. — Но в Вестеросе раньше не было людей, — возразил Бран. — Только Дети Леса. — Это было очень давно, еще до того, как появились сами Дети Леса, до появления Первых Людей, древние карты говорят, что и Вестерос, и Эссос были тогда одной сушей и мы, люди и Дети Леса были одним и тем же. По некоторым древним источникам выходит, что это была великая цивилизация. И это, — мейстер указал на хронограф, — лишь жалкое наследие тех времен. Но Бран никогда не заглядывал так далеко в прошлое, а при попытке это сделать у него ничего не получилось, о чем он с сожалением поведал Альвингу. — Этому есть объяснение. Ведь твои способности — это результат магии, присутствующей в нашем мире. А в то древнее время ее не было. Магия появилась с появлением драконов. — Но откуда они появились потом? Их создали валирийцы? — Нет. Что-то случилось. Что-то упало с неба. Большое небесное тело. Как гласят некоторые легенды, вторая луна, якобы существовавшая раньше, раскололась и оттуда вылетели драконы. Но это просто была, скорее всего, большая комета или целый дождь из них. Случилось что-то наподобие Рока Валирии: так думали древние мейстеры, и ваш слуга с ними согласен. Огонь упал с небес, огонь вырывался из земли, повсюду пошли огромные трещины, реки превратились в моря, моря осушились. Земля разломилась пополам, и так возникли Вестерос и Эссос. Наступила ночь, которой не было конца, небо заволокло черной пеленой, и эта ночь длилась целую вечность, а когда тьма рассеялась — появились драконы… И магия… Зима и лето стали длиться годами. — Твоя история похожа на сказку, на глупую сказку моей няньки. — Это, — Альвинг, упорствуя, снова указал на хронограф, — не сказка. Ты сам видишь. Мой король… — поспешно спохватился он, сам не заметив, как перешел границу дозволенного. — Но ведь было время, когда драконов не было, до тех пор, пока у Дейенерис Таргариен не вылупились яйца, — резонно возразил Бран. — Но и магия тогда была слабее, разве вы не слышали об этом? И у вас не было этого дара. А Белые Ходоки не беспокоили людей, о них даже успели забыть, — после небольшой паузы он продолжил приводить аргументы: — Драконов не было. Но были живые яйца, было будущее, в котором они непременно должны были появиться. Бран задумался над словами странного мейстера: он часами в течение многих месяцев смотрел на хронограф, следя за ходом его стрелок. Как мир был бы проще, если бы времена года шли по четко задуманному графику, и как было бы проще, если бы из мира исчезло все волшебство. Если его мертвые ноги — это плата за дар древовидения и зеленые сны, так может избавься он от него, и способность ходить вернется к Брану? Новый мастер над шептунами, пучеглазый, остроносый дорниец разослал своих пташек по всему миру с единственным заданием: разузнать, где и у кого могут быть еще драконьи яйца. Мейстеры Цитадели проштудировали все источники на предмет возможных сохранившихся кладок, но не сказали своему королю ничего больше Альвинга. Пару яиц нашли в Драконьем Логове, под завалами руин; на Драконьем Камне их, вопреки уверенности, что там они должны быть, не оказалось. Одно выкупили в Пентосе, одно в Лиссе. Правда банкир в Лиссе наотрез отказался продавать столь ценную вещь, но Трехглазый ворон воспользовался своими способностями, проникнув в него, в рыхлого, маленького мужчину в пестром одеянии. Три маленьких, окаменелых выкрали из все еще ядовитого Мантариса. Одно яйцо оказалось в Железном банке. Вступать с ними в конфликт было чревато, и король решил подумать, как получить своё, не вызывая подозрений. И вот они лежали перед Браном, каждое на своей маленькой подушке, на низеньком столике. Разного размера и цвета: светло- и темно-зеленого с болотным отливом из Драконьего Логова, красное с блеклыми безжизненными каменными вкраплениями из Пентоса, однотонно-серое из Лисса, и три словно камни размером с крупное куриное яйцо — темные, без блеска, почти черные в размытых разноцветных волнистых полосках. Все с неровностями по всей поверхности, покрытые каменными чешуйками. Бран взял в руки темно-зеленое. Тяжелое, по ощущениям камень и ничего больше. Приложил к уху, словно пытаясь что-то расслышать. Ничего, никаких ощущений. Опустив драконье яйцо себе на колени, Бран сосредоточился, закрыл глаза, пощупывая тонкими пальцами его неровную поверхность. В глаза словно ударило яркое голубое небо, мимо него со свистом, обдавая ветром, промчалось какое-то существо: он не успел рассмотреть его, но понял, что это дракон. Зверь завис в воздухе, опустив нижнюю часть тела, шумно махая перепончатыми зелеными крыльями, темными в том месте, где находились кости скелета и грязно-белыми надувающимися, словно паруса перепонками. У Брана заколотилось сердце, он отдернул руки от яйца и вернулся в реальность. Если не пытаться проникнуть в прошлое, то яйца казались простыми камнями, с необычной рельефной поверхностью. Живы ли они? Он попеременно брал одно яйцо за другим, пытаясь это понять. Взяв предпоследнее, маленькое, руки его тотчас задрожали. Оно отличалось от всех остальных и не было похоже на простой камень. Хоть снаружи оно было прохладным, как и остальные, но внутри него словно тлел огонь — Бран чувствовал это. Чем дольше он его сжимал в своих руках, тем горячей становилось ладоням. И он ощутил, что внутри что-то вибрирует, шевелится, медленно, но двигается. Там была жизнь, маленькая, слабая, но жизнь — это он точно знал. Теперь ему не нужно было яйцо из Железного банка, Трехглазый ворон знал, что оно мертво, и никакие силы не смогут оживить его. Также он ощутил небывалый прилив сил, словно просидел пару часов под чардревом. Но стоило ему выпустить яйцо из рук, как силы почти тотчас же покидали его. Магический эффект от него был недолговечен и слаб, как и сам зародыш внутри. И Дрогон всё так же не поддавался ему, сколько бы Бран не сжимал в руках последнее драконье дитя в этом мире. — Что Ваша милость сделает с ними? — полюбопытствовал мейстер Альвинг. — Пока ничего. Он мне нужен. Миром правят судьба и Боги, все предопределено, считал Трехглазый ворон, все предопределено. И как бы кто не старался, не противоборствовал себе, как бы не был долог его путь, в итоге каждый окажется там, где и должен быть, тем, кем должен быть. А магия — дар Богов человечеству. «Но так не должно быть, — тут же говорил себе Бран. — И я не просил всего этого у Богов. Ни Старых, ни Новых. Будущего не должно существовать в настоящем, его просто еще пока нет, и я сам хочу решать свою судьбу». В ту ночь Бран засыпал с улыбкой на лице, ему снились драконы: зеленые, черные, красные. Маленькие детеныши драконов, они резвились в воздухе, гонялись друг за другом, сталкиваясь в воздухе, кусая за хвосты. Широко открывали маленькие пасти с острыми мелкими зубами и издавали шипящий звук с присвистом и выплевывали еще не пламя, но дым черными прозрачными клубами. А Бран стоял, на своих собственных ногах, чувствуя твердость камня под ногами, напряжение каждой мышцы, чувствуя, как кожаные сапоги натерли до приятной боли его левую ногу, чувствуя прикосновение грубой ткани нижней одежды, и это были приятные, казалось бы, давно забытые воспоминания. А в руках у него был лук.