При полной луне да при солнце светлом меня нет, я умер в пучине холодной

Утром погода была ясная. Андрей, не следуя своим обычаям выгонять скот, сразу же полез открывать печь да разворачивать грамоту, думая, что нужно ему ещё, дабы замысел свой осуществить. То, что он выкрал из избы, парень выложил на стол, уперевшись в доски руками и пытаясь разобрать то, что было на бересте нацарапано. — В болота идти надо да доставать там водоросли особые из-под воды. Он провёл перстами по строкам на берестяной грамоте, прищуривая глаза, и тут же обратно свернул её, убрав в печь, чтобы никто не нашёл. Выбежал из избы, оглядывая соседские дома. Капище вдали едва освещено было, тонкая нитка дыма от костра поднималась в высь и растворялась в пустоте. Не медля, Андрей направился в сторону скотного двора, где накинул на лошадь уздечку и забрался верхом так, не седлая лошадь. Первым делом он помчался на болота, уже перейдя холм, они медленно спускались в низину. Кобыла ударила копытом, злобно фыркнув и метнувшись в сторону. Андрей огладил её, пытаясь успокоить. — Спокойно, не бойся. Что это с тобою? Скотина попыталась встать на дыбы, но парень крепко схватился за узды и не позволил ей сделать этого. — Давай, пошла! Прикрикнул он и помчался в сторону озера. Через плечо висела сумка, сплетёная из соломы. Вскоре он добрался до озера. Солнце было высоко, ясный день, без седых облаков над головой. Болота бескрайние, пугающие. Люди рассказывали, как по ночам стонут и плачут утопшие в них. В ночь сюда ходить боязно даже самому смелому. Лягушки, пиявки, комарьё, да трясина дремучая. Погибшие деревья стоят, буд-то огнем выжжены. Корявые, как гнилые пальцы мертвеца; костлявые, обезображеные. Свет солнечный днём ложился на топи, загоняя всю нечесь в самую глубину, где той и место. Андрей спрыгивает с кобылы, привязывая её к дереву и глядя под ноги, подходит к трясине, где вода начинается, тёплая и вонючая, что аж дурно становится. Парнишка рукава до локтей поднимает, на колени встаёт, рыхлое зеленое место находит, вода где чавкает во мху, тут же руки суёт в трясину почти по локоть. Кобыла фыркает, копытом бьёт, всё боится, чует недоброе. Зеленая трава, больше похожая на отвратительную кашу, оплетается вокруг молодых рук, и, кажется, даже птицы петь перестают. Холод по спине бежит. Страх волосы на затылке шевелит, чудится ему, будто оттуда, из самой топи, смотрят на него глаза. Набирает он целую сумку зеленой, дурно пахнущей травы, которая обильно сочится болотной водой, пропитывая ею штаны и рубаху юноши. Только он потянулся в последний раз в воду, как в тот же миг, холодные, точно ледяные пальцы обхватывают руки Андрея, сжимают их, да когтями царапают до алой теплой крови. Юноша пугается не на шутку, руки вытянуть пытается, да напрасно. Крепко его держат. Не пускают. Из-под толщи воды болотной поднимаются пузыри. Дыхание спёрло, а крик в горле застрял. Душу страх окутывает, лошадь на дыбы встаёт, испуганно ржёт и мечется, копытами землю роет, а пальцы на запястьях всё сжимаются, пузыри из трясины поднимаются. Андрей глядит в мутную воду, где руки его в зеленых водрослях укутаны, а из-под воды на него и вправду два глаза глядят. Красивые, зелёные изумруды, точно девичьи. Глядь, вода в одночасье чистой стала. И смотрит на напуганого Андрея из-под воды девица. Волосы русые, длинные, кожа бледная-бледная, почти что прозрачная, глаза горят, улыбается. Руки сжимает хваткой ледяной, на глубину тянет, смеётся, пузыри из-под воды пуская. Андрей руки дергает, вырывает. Да без толку всё. Нечеловеческая сила его тащит на дно болотное. Хочет закричать, да крик в глотке застывает, и он чуть ли не задыхается, когда его с силой утаскивают под воду. Холод тело окутывает, страх разум омрачает. Деваться некуда, уходит юноша под воду глубже, увлекаемый этими сильными холодными руками. Вода глаза щипала, душила и морозила. Становилось страшно. На глубине темнота непроглядная, в ноги пиявки впиваются, Болотица тащит его, утягивает. Мутная смрадная вода попадает и в глаза, и в нос, шумит в ушах. Под водой кричи — не кричи… ничто и никто не поможет. Нужно своими силами выбираться. Мало осталось в груди воздуха, нужно вдохнуть, а нельзя. Когти крепко впиваются в кожу, девица смеётся, да, кажется, уж не улыбка это, а хищный оскал! Собравшись с силою, Андрей умудряется ударить болотное чудище ногой, та начирнает кричать, пузыри испускать, глядит юноша и видит, что у девицы гусьи лапы! Ну, точно болотица! Руки она отпускает, хватаясь за собственное лицо, продолжая издавать кошманые звуки, пока парнишка находит в себе силы выплыть на свет, которого уж почти не видать! Такой нужный сейчас воздух он глотает жадно, откашливаясь. Небо потемнело, солнце уж скрылось. Сколько он пробыл там, на глубине? Цепляется он за асаку, режет ладони об острые края зелёных травинок, да только не важно это сейчас. Он выбирается на твёрдую землю, продолжая выплёвывать болотную воду и тину в перемешку с водорослями. Он на суше, он в безопасности. Кобыла, привязанная к дереву, стояла спокойно. Неужели, действительно так много времени прошло? К ногам его присосались пиявки, и парень отрывает их, выкидывая обратно в болото, которое уж успокоилось и уже отражало лунный блеск. Наступила ночь? Проклятое место. Срывает он с головы водоросли, поднимаясь на дрожащие ноги. Ему страшно холодно. Поверхность болота теплая, а вот глубина… Он подбегает к кобыле, которая пугается его и тут же буквально запрыгивает на неё, хватаясь за узды. — Домой! Крикнул он так громко, что по лесу пронеслось эхо, перепугавшее уже спящих птиц. Лошадь, стукнув копытами, помчалась по тёмному лесу, уже совсем скоро выбегая на дорогу. Оглядывался, чудилось ему, будто бежит кто за ним, будто кто-то глядит на него. Раздался зловещий глухой смех, точно человечий, кровь стынет в жилах, а деревья высокими макушками склоняются над ним, лес словно злится. Филин… Это был смех филина в чаще лесной. Средь деревьев мелькает сруб, точно парящий в воздухе. Андрей дергает лошадь за узды и останавливает, впиваясь взглядом, жадным да любопытным, в эту одинокую избушку. Ни окон, ни дверей — лишь четыре закоптелых пня. От нее веяло холодом, и вокруг, кажется, даже птиц не было. Это та изба, куда отнесли Мишу. Его Мишу. Он бьёт в бока кобылу и подводит ее ближе к постройке, а ветер стихает, в нос начинает пробираться лёгкий и незнакомый запах, такой странный и чуть неприятный, но юноша его игнорирует и лишь боковым зрением улавливает быстро мелькающие тени. Тьма сгущалась. Спешивается Андрей и, как заворожённый, глядит на небольшую запертую дверцу. Он там. Он должен быть там. По коже пробежал холодок. Ноги спотыкаются о что-то. Это лестница. Парень тут же бездумно хватает её и дрожащими руками ко входу приставляет, как во сне легко, поднимается и открывает засов, распахивая дверцу. Холодный смрадный запах тут же касается лица да проникает под кожу и почти что режет глаза. Темнота и холод. Он должен быть тут. Совсем близко. Совсем рядом, как был ещё совсем недавно — только руку протянуть. Тело бьёт дрожь, за спиной деревья шумят, сруб поскрипывает, от того, как юноша пробирается через узкую дверцу, куда свет даже лунный не проникает. Гуще становится смрадный запах, ладони в пыли пачкаются, под коленями слышится копошения и жужжание. Ноги давят жучков, с хрустом раздавливая их об пыльный грязный пол. Дрожащие пальцы в непроглядной тьме натыкаются то на пыль, то на жучков, и лишь в конце только на холщёвую грубую ткань, чуть влажную. — Миша… — спрашивает он пропавшим голосом от страха и волнения. — Миша, это ты… Мишенька… Он зовёт его, уже касаясь ледяных пальцев ног. Неожиданно твёрдых. Юношу кидает в дрожь. Андрей цепляется ослабшими пальцами за одежду и ползёт дальше, пытается в темноте разглядеть очертания тела. Уже добравшись до жестких, слегка влажных плеч, приникает он ухом к груди, вновь надеется услышать стук сердца, но в ответ ему лишь пугающая тишина. Он не слышит ни дыхания, ни стука сердца. Слёзы неподвластно начинают из глаз литься. Юноша не верит, что это не сон и не кошмар ночной. Ледяное тело было неподвижным и казалось таким чужим. Пальцы аккуратно нащупали на груди вырезанный из дерева амулет, который ещё недавно был подарен Мише. Сердце больно защемило, а внутри сжималось и болело всё. Металась душа, отказываясь принимать неизбежное. За стенами сруба сгущалась ночная тьма, шумел ветер, скрипели деревья. С горечью Андрей подбирается ближе, уложив голову на плечо покойнику, обвивая того и руками и ногами, ласково и аккуратно поглаживая ледяную щёку и касаясь едва разомкнутых и таких же холодных уст. Очи к темноте привыкают, а на ухо Андрей нашёптывает ласковые слова, про брата рассказывает, про болота, про чудеса приключившиеся с ним, волхва и хохочущего в дремучей чаще филина. — Мы скоро увидимся вновь… Порывом он касается губами ледяной щеки, прижимаясь к нему лицом, а следом поднимается и, с нежностью и печалью, к мишиным неподвижным устам приникает, целуя так же нежно, как в первый, а слёзы литься продолжают, обжигая щёки и вызывая в носу неприятную боль, а в душе лишь тяжесть. — Я обещаю, что увидимся… Совсем скоро…