Сейчас
Бурбон обволакивает горло словно карамель, когда он глотает, и чуть обжигает, принося за собой хоть какую-то расслабленность. Но воцарившаяся тишина всё равно давит на перепонки, как и стены просторного кабинета. Следом из его грудной клетки, стянутой будто жгутом, вырывается выдох, тяжёлый и протяжный. Узел на галстуке душит нестерпимо, напоминая удавку на всё ещё немного напряжённой шее. Ему хочется сорвать его к чертям, но не может дать волю эмоциям. Не сейчас, по крайней мере. — Оно того стоит, Джон? — наконец нарушая молчание, звучит в пространстве вопрос, что полон неподдельного интереса. — Стоит подставлять под удар не только себя, а и других, чтобы отомстить? Ведь ничего уже вернуть и не исправить с помощью кровавой расправы. Сказанное заставляет его стиснуть зубы, играя желваками, и сжать в кулак свободную от стакана руку, что покоится на подлокотнике кресла. Внутренний голос упрямо протестует, не желая мириться с этими словами. Когда Хелен умерла, ему казалось, что он потерял всё. До тех пор, пока не привезли того щенка, которого она так хотела. Её прощальный подарок. И в тот момент Джонатан ощутил подобие надежды, обретая возможность горевать не в одиночестве. А сын Тарасова уничтожил это. Но он обязательно расплатится за то, что пришёл к нему в дом и отнял последнее, что оставила ему жена после себя. Дело в машине и в желании доказать, что богатенький мальчишка может получить всё, что только пожелает. — Я должен, Уинстон, — произносит Джон почти лишённым эмоций тоном. — Назад дороги нет. Alea jacta est. Мужчина рядом тяжело вздыхает, вслед за чем до слуха доносится скрип кожи, которой обтянуто кресло, когда он чуть смещается, откидываясь на спинку. И снова ни звука. Задумчивое и от этого тягостное молчание в который раз повисает в воздухе. Но и вновь первым его прерывает владелец отеля: — Даже если и так. Подумай хорошенько, Джонатан... Готов ли ты собственноручно погубить то последнее, что у тебя осталось? Неужели ты намерен принести в жертву ещё и её? Тебе мало потерь? Уик хмурится с искренним непониманием и переводит взгляд на Уинстона, который внимательно и при этом мрачно наблюдает за ним. Дурное предчувствие зарождается у него внутри, стремительно набирая силу. — Что ты имеешь в виду? — требовательно спрашивает он, чувствуя, как мгновенно напрягаются все мышцы. Пальцы и вовсе рискуют раздавить стакан, на донышке которого плещется недопитый алкоголь. Только его собеседник не спешит с ответом, выжидающе глядя на него. Что вызывает в нём раздражение из-за нетерпения. — А ты разве не догадываешься, о ком идёт речь? — всё же говорит тот, и его голос вмиг приобретает грозные нотки. Джон упрямо молчит, даже не размыкая губ. И ему приходится продолжить: — Наташа... Твоя война с Вигго в первую очередь погубит именно её. Потому что она оказалась между двух огней. И любой её выбор не обойдётся для неё без последствий. А мне бы не хотелось увидеть, чем всё это обернётся в её случае. Она для меня как дочь. — Наверное, это какая-то ошибка. — Джонатан тяжело дышит, ощущая, как кровь медленно вскипает в венах, посылая волну жара по всему телу. — Романофф не имеет никакого отношения к... Он не успевает договорить, его тут же прерывают, вынуждая просто проглотить остаток предложения. — Ты действительно так считаешь? Может быть, ты не в курсе или просто забыл? — Уинстон чуть склоняет голову набок, не сводя с него проницательных глаз. В мыслях Джона проносится раздирающая изнутри догадка, которую его собеседник сразу же подтверждает: — Мне известно, что это сделка, которую Наташа когда-то заключила с Тарасовым, привела её сюда. Ты и сам прекрасно знаешь, что это такое и что значит... Поэтому она имеет ко всему этому отношение, как видишь. Может, теперь тебе станет понятно, что он от неё потребовал. И чем это ей грозит. Кипящий гнев проносится по его жилам с невероятной быстротой. Кровь мгновенно ударяет в голову, в висках теперь ощутимо пульсирует, и от этого взор словно заволакивает красным. Всё, абсолютно всё обретает этот насыщенный жаркой яростью цвет: пространство, что окружает его сейчас, и мысли, которые без конца кружат в черепной коробке. Душа, до этого окутанная непробиваемым льдом, в этот момент как будто горит в огне, охваченная им всецело. Он не знает, что и думать. Даже в чувствах, что испытывает сейчас, не в состоянии разобраться. Ему необходимо остыть и оценить ситуацию трезво. Ведь столь сильные эмоции ни к чему хорошему не приведут. Теперь он начинает осознавать это. — Что ж, клятва есть клятва. — Джон старается сохранять самообладание, не прекращая сверлить взглядом стену напротив. Одним большим глотком он опустошает стакан и ставит его на стол, а затем с жадностью втягивает в себя воздух. — Я не могу помешать ей сделать то, что она должна. И не собираюсь. Поэтому... Будь что будет. А сейчас он намерен отправиться в клуб «Красный круг», в котором, как ему было сказано, Вигго скрывает от него своего сына.***
Мысли не отпускают просто так. Они терзают его, изводят, отзываясь тупой болью в голове. Злость и желание отомстить — несут в себе одно лишь разрушение. Но отказаться от них так сложно, нелегко сойти с намеченного пути, прокладывая себе дорогу к цели по трупам, которые один за другим падают к ногам, давая понять, что конец уже близко. Но вот чего это будет ему стоить... Её жизнь для него важна, она ему дороже его собственной. Он не может себе позволить пожертвовать ею ради жажды отмщения, что ослепляет его и настойчиво требует насыщения. Джон закрывает глаза и устало проводит по лицу ладонью. Но ведь он был прав, когда сказал, что назад дороги нет. Процесс запущен и остановить его уже невозможно. Остаётся лишь идти дальше, навстречу тому, что должно произойти. Только при этом... Уберечь бы её. И не имеет значения, какой ценой. Укрыть от опасностей, подстерегающих её в закоулках этого огромного города. Опасностей, которые она навлекла на себя не по собственной воле. Иначе не простит он себе, если с ней что-то случится. Не желает для неё этого. Хватит. Он не хочет снова становиться причиной её страданий. А в этот раз, может, и чего хуже. Чего-то непоправимого. — Чёрт... — едва слышно произносит он. Нет. Накручивать себя не нужно. Ничего хорошего из этого не выйдет. Стоит подумать о плохом, как оно тут же становится реальностью. Джон подходит к просторной кровати и тяжело вздыхает. Некоторые участки тела пульсируют болью после стычки в клубе, где один из людей Тарасова, Кирилл, помешал ему добиться своего, из-за чего он упустил Йозефа, которому удалось сбежать. Но не это волнует его. Ведь всё равно доберётся до него. Странное предчувствие охватывает его в мгновение ока и теперь гложет изнутри. Хотя причины для этого не находит. Наверное, виной всему его чрезмерная настороженность. Так как ему опять приходится быть всё время наготове. Ведь никогда не знаешь, откуда последует удар... Мягкая постель призывает забыться сном, и он, наконец, позволяет себе расслабиться. Но нечто всё же близится и вот-вот произойдёт. Он чувствует это нутром. И оно не подводит его, когда минуту спустя пуля с едва уловимым свистом прошивает подушку в нескольких дюймах от его головы. Джонатан тут же вскакивает с кровати, и очень вовремя, потому что в пространстве раздаётся череда выстрелов, от которых он успевает увернуться. Нападающим оказывается хорошо знакомая ему брюнетка, губы которой в этот момент растягиваются в хищной ухмылке, не оставляя никаких сомнений относительно её намерения. — Привет, Джон, — произносит она с усмешкой, приготовившись напасть на него. Он первым бросается к ней. И между ними завязывается драка, из которой победителем выйдет только один из них.***
Густая темнота глубокой ночи царит в номере, но удушающей и гнетущей не кажется, напротив, приносит успокоение, позволяя более внимательно прислушаться к себе и о многом подумать. Это как раз то, что необходимо ему. Тишина и тьма. Никаких отвлекающих факторов. Джон поэтому решает не включать свет, дожидаясь её прихода. А может, она больше не вернётся сюда? Предугадать её действия даже не берётся. Но её запах повсюду, он витает в этом номере, где она проживает, дразнит обоняние и въедается в одежду. Ему уже не вытравить его из себя, он осел в лёгких, проникая в каждую клетку. Сколько Джонатан вот так сидит, безвольно откинув голову? Счёт времени потерян. Просто дышит ею, охваченный воспоминаниями, и не понимает, как только смог найти ей замену, отказаться от неё, пытаясь сбежать к другой жизни, в которой ей не оставил места. Почему так сделал, так поступил с ней? Знать бы самому. Он любил Хелен, без сомнений, поэтому и решил начать всё с чистого листа. Но вот Наташа... Чувства к ней всегда были куда глубже, сильнее, проверенные годами. О ней он вспоминал чаще, чем хотел бы, хотя и продолжал думать, что для них обоих так будет лучше. Ведь у двух киллеров не может быть совместного будущего. Его попросту не существует для таких, как они. Джон предполагал, что каждый из них пойдёт своим путём, больше не оглядываясь назад. Что со временем всё забудется и станет легче. Что его чувство вины утратит свою остроту. И он стал отвыкать... От всего, что было связано с ней. Спрятал поглубже в тайнике души, похоронил заживо, строго придерживаясь собственного выбора. Но судьба по своей прихоти снова сталкивает их, натравливает друг на друга, вытаскивая наружу из тёмных уголков его сердца, почерневшего словно угли, давно забытые чувства. Им уже тесно в груди, они требуют освобождения. Чему он по-прежнему пытается сопротивляться. Когда вдруг загорается лампа, тёплый янтарный свет режет глаза, из-за чего он вынужден закрыть их, чтобы избавиться от неприятного ощущения. — Джон? — раздаётся у него за спиной полный удивления голос с налётом неуверенности и волнения. — Почему ты здесь? Он не оборачивается, оставаясь неподвижным, лишь глубоко вдыхает, а после с выдохом произносит: — Нам с тобой надо много чего обсудить, Романофф. Не будем откладывать это до завтра. Воцаряется тишина. Давящая, напряжённая. Заполнить которую раньше им не составляло большого труда, а сейчас приходится тщательно подбирать слова, словно по тонкому льду ступая. Наконец слышатся шаги, вслед за этим Наташа оказывается в поле его зрения. Джон краем глаза наблюдает за тем, как она на ходу стягивает с головы капюшон толстовки, позволяя вьющимся локонам беспорядочно рассыпаться по плечам. Весь её вид заставляет его невольно нахмуриться. Как и то, что она старательно избегает встречаться с ним взглядом, лишь украдкой поглядывая на него. Ей не скрыть от него свою нервозность даже под маской спокойствия на лице. — Довольно позднее время для прогулок... — Он по-прежнему не сводит с неё глаз. Девушка молчит, чем пробуждает в нём непривычное для него нетерпение. Но молчит она до тех пор, пока не подходит к окну и не забирается на подоконник, поудобнее устраиваясь и откидывая голову назад. Только на него всё так же не смотрит. — А по-моему, очень подходящее время, — всё-таки отвечает она, закрывая глаза. — Людей не так много на улицах, как это бывает днём, что не протолкнуться. Мне просто захотелось подышать свежим ночным воздухом. Что в этом плохого? Думая о том, что у Вигго повсюду свои люди, Джонатан тут же находит, что сказать: — Опасность, которая подстерегает тебя в тёмных закоулках этих самых улиц. Романофф не сдерживается и усмехается: — Это я, скорее всего, представляю из себя опасность для других. Им стоит бояться меня, а лично мне — нечего. И с чего это вдруг ты беспокоишься обо мне, Джон? Я уже давно повзрослела и в состоянии защитить себя, если будет необходимо. Лёгкий укор звучит в её словах, но он молниеносно достигает своего назначения, отзываясь ощутимым уколом в сердце. Теперь же, видимо, снова обретая уверенность в себе, она неотрывно разглядывает его лицо, словно оно подскажет ей ответ раньше, чем его губы, которые чуть приоткрываются, выпуская наружу тихий выдох. — Я постоянно беспокоился о тебе. И всегда буду, — заявляет Джон решительно, замечая, как она судорожно сглатывает, в то время как в её глазах, полных жизненных разочарований, появляется влажный блеск. И это говорит ему о том, что так она не позволяет неуместным слезам пролиться, не желая проявлять свою уязвимость никаким образом. Особенно перед ним. Она всё та же гордая девчонка в облике взрослой женщины, которую он когда-то отказывался в ней видеть... Наташа вновь поспешно отворачивается к окну, стремясь спрятать свои эмоции за копной рыжих волос. Но отражение на стекле ничего не скрывает от него: пухлые губы, которые она сейчас поджимает, их вкус он до сих пор отчётливо помнит; брови, что сходятся ближе к переносице в хмуром выражении, и глаза, которые то закрывает, то открывает, наверное, в попытке отогнать непрошенные, злые слёзы. Что действует на него как удар под дых. Вина против воли становится куда более сильной, чем раньше. — Ты сказал, что нам нужно кое-что обсудить. Что именно? — отзывается она и прячет руки в карманах толстовки, будто ей действительно холодно. Её голос звучит низко и хрипловато, почти безжизненно. Он отрывается от спинки кресла, стараясь при этом не морщиться от болезненных ощущений в теле, и опирается руками на широко расставленные ноги, переплетая пальцы. На неё больше не смотрит. Ему нужно сосредоточиться, избавиться от этого нестерпимого ощущения боли, что причинил ей когда-то. И которая теперь терзает его самого изнутри. Джон чувствует, как напрягаются его плечи, а по телу словно растекается жидкий свинец, принося за собой тяжесть, и думает о том, что им придётся расставить всё по своим местам, хотят они того или нет. — Я знаю, чем обернулась для тебя твоя сделка с Вигго, — произносит Уик, тем самым вынуждая её чуть вздрогнуть от неожиданности, словно от жгучей пощёчины. — Мне известно о том, что он приказал тебе сделать... Почему ты не рассказала мне обо всём? Он замечает, как она вдруг выпрямляется. Но следом расслабляется, видимо, понимает, что ей больше нечего скрывать, и лишь пожимает плечами. Выглядит она при этом уставшей, но ещё и так, как будто с её плеч наконец-то свалился тяжкий груз. — Я хотела сказать, но... — Наташа снова поворачивает к нему голову, только взгляд её устремляется куда-то в пространство, словно и ей так проще собраться с мыслями. — Наверное, я просто испугалась, что ты увидишь во мне ещё одного врага. И снова укол, что заставляет его крепче сжать руки в кулаки. «Как ты можешь стать для меня врагом, кем-то из них, когда тебе всегда принадлежала и будет принадлежать часть меня», — проносится у него в голове, пока он упрямо удерживает себя на месте, вместо того чтобы подойти к ней и крепко прижать к себе. Для него она навсегда останется той хрупкой, но смелой девушкой, желающей доказать, что она стоит многого, защищать которую в своё время стало для него одним из инстинктов. — Я не настолько жесток, Наташа, чтобы обойтись с тобой так, как с ними, — утверждает он, проглатывая ком в горле. Она вздыхает. Её молчание кажется ему тягостным из-за того, что она может сомневаться в его словах, которые, по-видимому, прозвучали для неё недостаточно убедительно. — Как ты узнал? — Романофф с требованием вглядывается ему в глаза. — Это Маркус рассказал тебе? Джон опять хмурится и сжимает челюсти, но до того усердно, что они, наверное, вот-вот дадут трещину. — То есть... — выдыхает он, стараясь не злиться, только это у него выходит из рук вон плохо. — Об этом было известно Маркусу и Уинстону, но не мне. Наташа свешивает ноги с подоконника и усаживается на нём спиной к окну. Взгляда от него теперь не отводит, скрещивая руки на груди. — Маркус сам нашёл меня. Он понял что к чему. Поэтому не было смысла лгать ему, что я оказалась здесь совершенно случайно. А Уинстон... Ничего удивительного в том, что он всегда в курсе событий. Джон снова внимательно осматривает её одежду, пока не останавливается на глазах девушки, в которых тут же вспыхивает настороженность. Она смотрит на него с прищуром и сжимает губы. — Это же ты, да? — интересуется он, хотя и так догадывается, каким будет её ответ. — Ты была не на прогулке, не так ли? Скажи... Тот выстрел являлся предупреждением? Или ты в самом деле была намерена меня застрелить? Романофф резко вскакивает с места и стягивает с себя толстовку, под которой оказывается чёрная футболка. Она небрежно, даже со злостью отбрасывает вещь куда подальше и поворачивается к нему спиной. Пристраивая руки по бокам, она дышит тяжело, прерывисто и едва заметно качает головой. В ней явно кипит гнев. Он тоже поднимается, делая в её направлении всего лишь шаг. Ему стоит титанических усилий держать дистанцию между ними, когда отчаянно хочется обхватить её руками, притянуть к груди, чтобы снова зарыться носом в мягкие кудри, пахнущие чем-то очень приятным, и дышать ею, дышать до тех пор, пока не забудет, кем они оба являются и почему сейчас находятся здесь. Его как никогда сильно тянет к ней. Только он продолжает бороться с этим, неизвестность ближайшего будущего останавливает его, а прошлое то и дело напоминает о себе. Девушка оборачивается к нему, и такая знакомая ему обида, что мелькает в её взгляде, режет осколком по его сердцу. Стоит протянуть руку и прикоснуться к ней так, как он желает, то всё плохое уйдёт. И станет немного проще. Но с ней никогда не было легко. Как и с ним. — Ты действительно подумал, что я способна убить тебя ради того, чтобы избавиться от клятвы? — Наташа судорожно сглатывает, стараясь скрыть разочарование. И он понимает, что сейчас делает ей больно ничуть не меньше, чем раньше. Джон вздыхает, глядя на неё с сожалением. Он хочет быть честным с ней, но это даётся ему с огромным трудом. Особенно сейчас, когда она так внимательно смотрит на него, ожидая ответа. И поэтому он говорит на выдохе: — Всего лишь на долю секунды. Он видит, как девушка замирает, и что у неё перехватывает дыхание. Кажется, в этот момент она не в состоянии сказать ни слова или же сдвинуться с места. — Неужели ты настолько плохо знаешь меня? — почти шепчет она обречённо. И выдержать это — ему никаких сил не хватает. Поэтому бросается к ней и накрывает ладонями её побледневшее лицо. Пальцы нежно поглаживают щёки, а глаза не отрываются от её глаз, пытаясь внушить ей, как много всего он чувствует к ней. — Просто я сам знаю, что такое — клятва крови. — Джон прижимается своим лбом к её, когда она не выдерживает и прикрывает веки, из-за чего, по-видимому, не только у него возникает чувство дежавю. — Она отнимает право выбора. — А я смогла отказаться от неё, стоило мне понять, что я никогда не смогу решиться на подобное. — Наташа обхватывает руками его запястья и крепко сжимает их, словно удерживает его, не желая, чтобы он отошёл от неё. — Я сомневалась, что смогу сделать то, чего от меня требовал Тарасов. Просто тянула время, потому что хотела заставить его действовать. Мне стало известно, что он послал кого-то помимо меня, поэтому я подумала, что стоит выследить этого человека, будучи уверенной в том, что он всё-таки решится нарушить строгие правила «Континенталя». Ждала, что это произойдёт на днях, а может, даже сегодня, и не ошиблась. Выстрел и правда был предупреждающим, чтобы ты успел отразить нападение. Кстати, что с Перкинс? Он чуть отстраняется от неё и их взгляды снова сталкиваются. Его руки скользят по её плечам, после и вовсе опускаются, больше не касаясь. — Я отпустил её, когда узнал то, что мне было нужно, — уверяет он. — Теперь Уинстону предстоит с ней разобраться. Романофф так пристально смотрит на него, словно пытается заглянуть ему в душу. И он порывается предупредить её, что делать этого не стоит, слишком уж мрачные закоулки в ней имеются. Но в этом нет необходимости. Она и без того знает его настоящего, со всеми демонами, которые живут в нём, иногда всё равно вырываясь на свободу. — Ты всё-таки хочешь довести начатое до конца? Или передумал? В её голосе отчётливо слышатся отголоски слабой надежды, что он ответит согласием на последнее из того, что она произнесла. Джон медлит, стараясь принять окончательное решение и едва ли не разрываясь на две части, каждая из которых твердит о своём. Отчего нервно потирает шею, не глядя при этом на неё. Он становится мрачным, вздыхая: — Нет, не передумал. Я уже не смогу свернуть с этой дороги. Слишком поздно. Но ты... Уезжай, Наташа. Туда, где никто и никогда не сможет добраться до тебя. Растерянная, поджимая губы, она недоверчиво смотрит на него. Её глаза вновь вспыхивают, только разобрать из чего именно состоит эта смесь эмоций — у него не получается. — Даже не пытайся... — Романофф мотает головой. — Ты не избавишься от меня. — Раз ты нарушила клятву, тебе необязательно дальше принимать участие в происходящем, — настаивает Джон. Она уверенно сокращает между ними и без того ничтожное расстояние и впивается пальцами в его футболку, сминая ткань в кулаке на мощной груди. Внимательно разглядывая его лицо, она глубоко вдыхает. — Я и так увязла во всём этом по самые уши, — цедит Наташа сквозь зубы. — Ты же знаешь, что не в моих правилах отступать. Я могу помочь тебе. Могу прикрыть в случае чего. Он сурово смотрит на неё, когда говорит: — Послушай... — Нет, Джон. Можешь не продолжать, — отмахивается она, выпуская его из своего захвата и отходя от него на шаг. — Тебе придётся смириться с моим решением остаться.