Сейчас
— Ты всегда была чертовски упрямой, Романофф. Джон поджимает губы и смотрит при этом на неё с явным неодобрением, словно на маленькую капризную девчонку. Она видит, что он выглядит сердитым, буквально ощущая исходящее от него раздражение, но не намерена отступать, желая выйти победителем из этого поединка пристальных взглядов, переполненных массой красноречивых эмоций. Наташа складывает руки на груди и чуть прищуривается, испытывая желание хорошенько стукнуть его, чтобы он, наконец, начал считаться с её мнением. И плевать, что сейчас он, с виду суровый и непреклонный, даёт понять, что не потерпит никаких возражений. Чем вызывает в ней яростный протест, готовый сорваться с губ сплошным потоком. — Мне есть с кого брать пример... — насмешливо произносит она, из-под нахмуренных бровей внимательно вглядываясь в его лицо и пытаясь понять, что же на самом деле скрывается за этой мрачной маской. Искренняя тревога? Он действительно так беспокоится о ней или просто считает себя обязанным, учитывая их отношения, какими бы они ни были? А может, это всего лишь вина, которую он чувствует перед ней и таким образом желает загладить её? Или она, наоборот, помеха на его пути? Наташа всё же отводит взгляд первой и чуть качает головой, стараясь выбросить из головы уйму вопросов, искать ответы на которые сейчас нет времени. Судорожно потирая переносицу, она с горечью усмехается. Им вообще когда-нибудь удастся вырваться из этого замкнутого круга? Который сомкнулся плотным кольцом вокруг горла и душит всё сильней. — Мы оба хотим свести счёты. Я с Вигго, а ты — с его сыном. — Она делает шаг к нему, переполненная решимостью, с которой готова и дальше давить на него, пока его оборона не ослабнет. — Так в чём тогда проблема? Романофф замечает, как гневно раздуваются крылья его носа, давая понять, что его хладнокровие лишь напускное, и что он вот-вот достигнет точки кипения. Но ни за что на свете она не дрогнет перед ним, даже если сейчас он своим видом внушает ей страх. — А проблема заключается в том, что из-за меня ты можешь погибнуть, — заявляет Джонатан. И даже тёмная щетина не может скрыть, как играют желваки на его скулах. — Я не хочу тащить на своих плечах ещё и этот груз. Мне хватает грехов. Я и без того проклят. Эти его слова действуют на неё так, как будто её окатили ледяной водой с головы до ног. Дыхание девушки становится отрывистым, в то время как под веками начинает нестерпимо жечь. Из-за чего она стискивает зубы и смотрит на него со злостью. Он снова отталкивает её! И выдержать это в очередной раз не хватает никакого терпения. Она едва не срывается на крик, и ей стоит немалых усилий, чтобы сдержать порыв встряхнуть его из последних сил и выплеснуть на него всё, что накопилось у неё внутри. — Ты не хочешь видеть меня здесь, не так ли? В данной ситуации я для тебя что-то вроде препятствия на пути к цели. — Наташа чувствует, как изнутри её раздирает дикая боль, пожирая внутренности агонией. И что с очередным вдохом сердце сжимается так, что не надышаться как следует. Она вновь испытывает то же самое, что и несколько лет назад. Всё как по кругу. — Не хочешь, чтобы я была рядом с тобой? Я не нужна тебе? Что сейчас, что тогда. Мы давно стали чужими. Так и скажи, Джон. — Замолчи. — Он неожиданно оказывается спиной к ней, как будто не в состоянии больше смотреть на неё. Отчего ей хочется подойти к нему и силой развернуть его к себе. — Не вынуждай меня... Его руки сжимаются в кулаки, а плечи резко поднимаются и опускаются, свидетельствуя о частом дыхании. Этот момент, как ей кажется, растягивается на целую вечность и поэтому становится очень мучительным для неё. — Ну же... — настаивает она упрямо на своём, словно ей без этого мало всех тех страданий, причиной которых он является. — Признайся. Только скажи это, глядя мне в глаза, чёрт возьми! И не смей больше отворачиваться от меня! В её голосе столько отчаяния и обиды, что ей самой становится противно от этого. Она должна оставаться сильной, что бы ни случилось. Только он способен сломать её, больше ничто и никто. — Наташа, — шепчет Джонатан совсем тихо, будто последние силы для сопротивления покидают его. — Говори! — не унимается она, ощущая удушающую тесноту в грудной клетке от чувств, что переполняют её. И отказывается замечать усилие, с которым он заставляет себя говорить. Время словно застывает, пока он молчит, по-прежнему не оборачиваясь к ней. И эта тишина оглушает, становится почти нестерпимой. Всё же Джон с тяжким вздохом поворачивается к ней лицом — равнодушным, вмиг ставшим чужим. Снова. Его глаза холоднее льда. Им не согреть её ответным чувством. Потому что, видимо, он не испытывает к ней ничего серьёзного. Их разделяют годы, что они провели вдали друг от друга, и другая жизнь, к которой он так стремился. — Я не нуждаюсь в твоей помощи. Обойдусь и без неё. Ты только отвлекаешь меня. Поэтому я хочу, чтобы ты уехала и больше не возвращалась. Комок мгновенно подступает к горлу, когда он, наконец, произносит то, что она от него требовала. И сказанное звучит невыносимо правдоподобно. А может, им проще лгать, чем признать, что они накрепко привязаны друг к другу до конца своих дней. — Раз так... Тогда мне и правда нечего здесь делать, — удивляясь спокойствию собственного голоса, бросает Романофф ему вслед, когда он подходит к двери, чтобы снова уйти из её жизни, но в этот раз, вероятно, уже навсегда. — Хочешь остаться совсем один? Что ж... Пусть будет по-твоему, Джон. И когда он всё-таки уходит, покинув пределы номера, она больше не запрещает себе показывать слабость, ощущая, как на щеках появляются влажные дорожки, которые даже не пытается стереть. Надежда угасает последней, бесследно исчезая в суровых реалиях их жизни. Проклят не только Джонатан, а и она тоже. В этом и заключается их трагедия.***
Наташа резкими движениями, довольно туго наматывает на руки эластичные бинты, то и дело поджимая губы от досады. Из-за чего ей приходится заново заняться этим, чтобы нормально зафиксировать кисти. За пределами здания уже глубокая ночь, только плевать она хотела на это. Ей необходимо избавиться от злости после ссоры с Джоном, которая оставила после себя неприятный осадок. Поэтому она сейчас находится в небольшом спортзале «Континенталя», где сможет это сделать. Надев боксёрские перчатки, она подходит к груше и начинает колотить её с неистовым рвением, один за другим нанося полные ярости удары и оставляя вмятины на кожаной обивке. Она чувствует, как скатываются капельки пота вдоль позвоночника и как горят мышцы от перенапряжения. Но ей всё равно. В голове царит хаос. Словно находясь в каком-то трансе, Наташа даже не замечает, сколько времени в таком бешеном ритме кружит вокруг груши, пытаясь выбить из себя же все эти женские глупости о взаимных чувствах и прочем в этом духе. Она не слабая женщина, а боец, который стойко преодолевает трудности. Это то, что она не прекращает повторять себе изо дня в день. Девушка втягивает воздух сквозь сжатые зубы, делает шаг назад, после чего наносит удар ногой с разворота. Затем ещё раз. И ещё. За всем этим у неё едва ли получается расслышать учтивое покашливание, которое вырывает её из мыслей. Выпрямившись, Романофф замирает, находясь спиной к человеку, который прервал её, и старается отдышаться в попытке унять грохот в грудной клетке. Но сердце всё равно продолжает остервенело биться о рёбра. Наконец она не спеша оборачивается. Уинстон. Он сидит на скамейке, закинув ногу на ногу и сомкнув пальцы на колене. И как долго он вот так наблюдает за ней? — Тоже уснуть не можешь? — спрашивает она у него срывающимся после усердной тренировки голосом и тут же с намёком на усмешку добавляет: — Бродишь по отелю ночью, словно призрак. Мужчина чуть прищуривается, как будто пытается её насквозь увидеть. Тем временем Наташа стягивает перчатки и бросает их на другую свободную скамейку, а потом скрещивает руки на груди. — Засиделся в баре, — звучит с его стороны в ответ. — Но это тебя, скорее всего, тревожат призраки из прошлого. Так ведь? Она хмурится и сжимает челюсти. Ей совсем не нравится быть открытой книгой для этого человека. Но что ей больше всего не по душе — так это когда кто-то нарушает личные границы, вмешиваясь в то, что его не касается. — Ты очень проницательный, Уинстон, — произносит она язвительно и тянется за полотенцем, которым затем вытирает пот на лице и шее. — И это чертовски раздражает, знаешь ли. Он коротко ухмыляется, а после говорит: — Правда заставляет нас злиться, потому что принимать её не хочется. Ведь зачастую она задевает за живое. Но, в конце концов, всем нужен собеседник, которому можно высказаться, чтобы облегчить душу. — Я не нуждаюсь в этом, — заявляет Наташа с присущим ей упрямством. — Так что обойдёмся без нравоучений и сопливых признаний. Она отбрасывает полотенце к перчаткам и принимается разматывать бинты на руках, так как намеревается уйти из зала, стремясь поскорее оказаться под отрезвляющим потоком прохладной воды. Только ей не дают вот так просто сбежать. Но с неё довольно разговоров, что в итоге сводятся к одному. — Ты пошла против клятвы, — раздаётся у неё за спиной, — тем самым навлекая на себя огромные неприятности. Неужели ты до сих пор так сильно любишь его? Наташа застывает на месте, чувствуя, как сдавливает горло. Судорожно сглотнув, тихо выдыхает и старается совладать с собой, но потом всё же оглядывается через плечо. — Любовь для детей, — бросает она в ответ. — Я в долгу перед ним. Она делает шаг, чтобы наконец убраться отсюда, только её снова останавливает голос Уинстона, что отзывается эхом в пространстве. — Si vis pacem, — говорит он напоследок, — para bellum. Больше не сказав ему ни слова, Наташа покидает спортзал, по-прежнему сжимая руки в кулаки. Потому что злость не желает стихать, напротив, только сильней разгорается. Чувства мало чего хорошего принесли ей. И сейчас они отходят на второй план. Ей остаётся только сравнять счёт. А что касается войны... Она уже давно готова к ней.***
Наташа неподвижно лежит на кровати и смотрит неотрывно в потолок. Её ничуть не заботит, сколько времени она провела в таком положении. Сомнения не дают покоя. Остаться или всё-таки уехать, чтобы действительно больше никогда не вернуться. Она на распутье. Ей нужен знак, который поможет сделать выбор. Она поворачивается на левый бок и устремляет мрачный взгляд на собранную сумку, которую бросила возле кресла. Но тут же со вздохом снова ложится на спину и закрывает глаза. Как вдруг до неё доносится непрерывная вибрация телефона, находящегося на прикроватной тумбочке. Ей не хочется знать, кто звонит и что этому человеку нужно от неё, но всё же тянется к телефону, после чего отвечает на звонок, при этом не успевая даже поздороваться с другом. Маркус сразу же переходит к делу: — Джону нужна помощь. Его схватили люди Вигго. — Что? — Наташа не верит своим ушам, резко поднимаясь и присаживаясь на постели. — Как это вообще могло произойти? — Наверное, это была засада, — незамедлительно отвечают в трубке. — Я предполагаю, что кто-то сливает Тарасову информацию о местонахождении Джона. Романофф нетерпеливо отбрасывает прочь одеяло и свешивает ноги с кровати. Пальцами нервно зарывается в волосы, убирая их с лица и после сжимая в кулаке на затылке. — Кажется, я знаю, кто это может быть, — вздыхает она, теперь потирая переносицу. — Его держат на складе, что принадлежит Вигго... — продолжает Маркус. Но Наташа, сглотнув, тут же прерывает его: — Думаю, ты и без меня прекрасно справишься. Не забудь только винтовку с прицелом прихватить. На том конце воцаряется молчание, которое с каждой секундой становится всё более тягостным. Она всеми силами старается не прислушиваться к своему сердцу, что настойчиво требует броситься на помощь человеку, которому оно всегда будет принадлежать, но тщетно. Ей не удаётся заставить внутренний голос замолчать. — Значит, ты отказываешься? — интересуется Маркус ровным тоном. — Уверена в этом? Потому что сейчас я нахожусь за пределами города. Обо всём мне сообщил мой информатор. Боюсь, что я не успею приехать туда вовремя. Так что Джону некому помочь, кроме тебя. Наташа то сжимает губы, то нервно покусывает их, упираясь рукой в матрас, словно в поисках точки опоры. Её терзают противоречия. Гордость не желает уступать готовности тут же сорваться с места. Это и есть тот самый знак, который был так необходим ей? — Я поняла, — произносит она сипло, прекрасно зная, что не сможет поступить иначе. Не позволит себе бросить его там. — Говори адрес.