Рассветная звезда

      Юнона пустыми глазами смотрела в учебник, старый и помятый, который читала ещё ребёнком. Смотрела — и ничего не понимала, не в силах даже вспомнить, о чём было написанное. Всё, что имела, всё растеряла, будто в какое-то мгновение началась другая жизнь. Под столом и в шкафу сидели соответственно первая и третья реплики Хоры.       — Ну что, госпожа учёная? — реплика высунулась из-под стола, оперлась локтями на колени Юноны и с гаденькой хитрой улыбкой провела рукой по бедру девушки, — ничего не понимаете?       — Не твоё дело, — непривычно спокойным тоном произнесла Юнона. Она уже столько раз повторила эту фразу, что запомнила её крепче, чем все молитвы Фортуне. Юнона покосилась в зеркало из-под маски, и лучше бы она этого не делала, потому как увиденное её ничуть не порадовало. Даже факт того, что студенты всё равно не видели друг друга, не грел душу.       — Я уродина! — бессильно воскликнула Юнона и, со всей силы ударив себя по коленям, горько разрыдалась, — огромная бесполезная уродина!       — И как вы, госпожа учёная, это выяснили? — за спиной девушки появилась третья реплика. Её тянуло на исследования не меньше, чем саму Юнону, а потому этот вопрос просто не мог быть не заданным.       — Не издевайся, — проворчала девушка, утирая слёзы. Жалеть себя она не любила — это было признаком слабости, которая была недопустимой для такой как она. Не может быть умной — станет сильной.       — Я не издеваюсь, госпожа учёная! Я просто интересуюсь и, возможно, хочу помочь.       — «Возможно»? — подхватила другая реплика, — нам нужна конкретика, друг мой! И сострадание — это то, что сделало обезьяну человеком.       — Значит, госпожа учёная — обезьяна? У неё нет сострадания к той девочке из сада, которую мы побили!       — Раз мы её побили — у нас тоже нет сострадания, — покачала головой реплика, подбираясь к Юноне всё ближе и в конце концов кладя руки ей на плечи и слегка массируя.       Эти чудики постоянно суетились вокруг студентки, точно щенки, дождавшиеся своего хозяина, и к такому вниманию и заботе Юнона даже уже привыкла. Чай, которые они ей готовили, девушка, конечно же, выливала в окно (мало ли, что они могли туда подмешать), но в целом своими ручными призраками была довольна.       — Сострадание не будет необходимостью, если уважать самого себя, — железно заключила студентка, — если вы побили девочку из сада — значит она разрешила себя побить.       Реплики удивлённо ахнули. Настолько удивлённо, что оторвались от своего увлекательного занятия.       — Значит если госпожа учёная позволяет себя трогать — она не против?       — Не против. Усилием воли я развила в себе игнорирование тактильных ощущений.       — А зачем? Госпоже учёной не мило её тело? — хихикнула реплика.       — Расскажу и узнаешь, — почему-то ей хотелось рассказать эту историю хоть одной живой душе, даже если душой этой был кусок сознания студента Хоры, — заодно и закрепим, что такое сострадание.       День медицинской аттестации превращал Академию в один большой аттракцион абсурда. Студенты путались, терялись, менялись местами и наводили вокруг себя хаос, что особенно касалось напуганных собственной незрячестью первокурсников, однако одна из них сохраняла такое самообладание, что могли позавидовать даже выпускники и вечный студент.       — Кто последний? — деловито поинтересовалась девушка, по привычке крутя головой по сторонам.       — Проходите, там свободно, — махнули руками двое студентов, судя по всему, малодушно испугавшиеся иглы.       Кабинет, в котором оказалась девушка, сильно отличался по своему убранству от общего интерьера Академии: всё было в светлых тонах, а на стенах висело много плакатов на мёртвой речи, которые, правда, изучить никто не мог ввиду незрячести. Маску сегодня разрешено было снять только мастеру Карстену и его помощнику из старшекурсников.       — Добрый день, — поздоровалась Юнона, прикрывая за собой дверь.       — Добрый. Жалоб на здоровье нет?       — Нет, — выпалила студентка, внезапно растерявшись.       — Снимайте рубашку, — мастер Карстен махнул рукой и взял стетоскоп.       «Трусы, — подумала студентка, оборачиваясь на дверь, — им не страшно было нацепить на себя форму навсегда покидающего мирскую жизнь, но они боятся предстать перед парой человек без неё?»       — Вдохните.       Юнона вдохнула.       — Выдохните.       Юнона выдохнула.       — Курите?       — Да, — честно призналась девушка. Конечно, эта привычка завладевала ею не так сильно, как некоторыми, но врачам, да и в принципе старшим нужно было говорить только правду.       — Ладно… — пробормотал Карстен, что-то записывая в карту, — можете быть свободны, вы здоровы, несмотря на свои привычки.       — К-как здорова? — Юнона была свято уверена в том, что она больна.       — Вы здоровы, — не поленился повторить медик, — можете идти.       — Но мастер Карстен… Со мной что-то не так!       — Вес совсем немного не соответствует росту, на галлюцинации жалоб нет, лёгкие чистые. Идите. Не задерживайте очередь.       — Но мой мозг, он…       — Девушка!       — Спасибо, мастер, — притихла Юнона и поспешила удалиться. Нельзя было спорить с преподавателями.       Юнона надеялась на то, что она окажется больной. Что у неё найдут какую-то страшную напасть и этим можно будет объяснить её снижение умственных способностей. Впрочем, сдаваться в своих поисках девушка не собиралась.       Всех сирых, убогих и полумёртвых направляли в отдельный кабинет. Юнона, причисляя себя к таковым, конечно же отправилась туда. Чем она была не уродкой?       — Кто последний? — деловито спросила девушка. Перед ней стоял однорукий мастер, ближе к входу в кабинет — те, чьих дефектов по отзвуку в маске она различить не могла.       — Я. А вы что здесь делаете? — спросил преподаватель, разглядывая девушку на предмет неисправностей… В смысле, особенностей. Ему было куда легче воспринимать человека как машину, нежели как человека.       — Я тоже инвалид. По общему состоянию, — Юнона привыкла во всём быть лучшей. Самая умная, самая красивая, самая успешная. Она была миниатюрной худенькой девчушкой с золотой головой и золотыми косами, но буквально в пару месяцев всё кардинально изменилось. Она выросла, поправилась и потеряла свою гениальность. Косы срезала, себя запустила, свыклась с мыслью о том, что ни на что не годна.       — А как по мне — вполне симпатичная девушка, — пожал плечами Гьюла. У него было существенное преимущество: ему как мастеру разрешалось не носить маску, отдавая своим занятием дань памяти тем, кто привёл Академию к вспышке открытий. Однако, несмотря на это, даже он боялся безумия, потому как неизвестно было, какой дар снизойдёт на земных детей Космоса очередным полнолунием. Юнона от такого заявления опешила.       — Вы… Вы хорошо пошутили, — усмехнулась Юнона, переводя обиду в незначительную шутку. Она ненавидела, когда над ней иронично насмехались, но конфликт развязывать не хотела.       — Я не шутил, — Гьюла поправил очки, — вы действительно симпатичная девушка, как на мой взгляд.

***

      Девушка бессознательно держалась ближе к мастеру Гьюле. Ещё не старый, чтобы отпускать сальные шутки про студенток, но и уже не юнец, чтобы смотреть слепо и с придыханием — его мнение вполне претендовало на объективность. Хорошие знакомые в преподавательском составе могли неплохо повысить её шансы попасть в помощники к кому-то из мастеров и приобрести ценный опыт. Впрочем, Юнона решила идти дальше, не думая о последствиях — она видела только цель: доказать себе, что окончательно не выжила из ума и проделать триумфальную научную работу. Однако грант дался тяжело. Насколько тяжело, что ночами Юнона рыдала в подушку, благо её соседку отчислили за неуспеваемость.       Всё начиналось с простых околонаучных работ, пока знаки внимания со стороны мастера Гьюлы не стали настолько очевидными, что на них можно было отвечать, не боясь оказаться в подозрении. Продолжалось же — каким-то ужасом, который девушка старалась не запоминать.       — Ты у меня самая красивая, принцесса, — железные пальцы путались в волосах, неприятно тянули при попытке отстраниться. Поэтому Юнона терпела. Терпела прикосновения, поцелуи и слова с фальшивой измученной улыбкой на лице. Интересно, он был так глуп и так влюблён, что не замечал, или наоборот упивался этой беспомощностью?.. Юноне было всё равно, на какой вариант надеяться — из двух зол было не выбрать наименьшее.       — Я люблю тебя, — её едва не выворачивало. «Думать о будущем, думать о будущем» — молитвой вертелось в голове, сдерживая позывы сорвать с себя кожу от омерзения. А будущее всё никак не наступало, но зато к Юноне пришло безразличное смирение: уже и страшные сны не снились, и даже казалось, что она действительно любит в ответ. Они были вместе как-то неискреннее, по инерции — один инвалид пожалел другого и завертелся невыдуманный жестокий фарс.       — Какая грустная история! — покачала головой первая реплика.       — Да, и самое грустное, что она без конца, — вторила третья.       — Но это всегда можно устроить! — воскликнула копия Хоры. Им не то, чтобы нравился мастер Гьюла — более того, они его даже ни разу не видели, но памятью оригинального Хоры знали о его существовании.       Реплики переглянулись между собой и посмотрели на Юнону. Она была просто шикарной женщиной, как на их общий вкус, а потому вполне закономерно было, что с одного комплимента началась целая запутанная история.       — Мы любим госпожу учёную! — хором произнесли реплики, поглаживая Юнону по голове в четыре руки, — по-настоящему!       — Да! — добавила одна из реплик оставляя на золотистой макушке поцелуй, — Даже если она огромная и вредная!       Первая реплика получила по лицу, третья — пинок под колено.       — А меня за что?! — возмутился третий фальшивый Хора, хватаясь а ногу.       — За то, что у вас один мозг, я установила это в ходе исследования.       — Но ты ничего не исследовала! — изумилась реплика, — Никаких препаратов, и иголками нас не колола…        — Наблюдение как метод познания, — Юнона приосанилась и задрала нос, — не слышали? — девушка прошлась от одной стены к другой, о чём-то напряжённо думая. Её беспокоил Хора, — Вашему папаше хорошо бы тоже врезать по самые помидоры.       — Наш папаша уплыл за океан! — выпалили реплики, делая вид, что искреннее не понимая, о чём говорит их любимая госпожа учёная.       — Вот поэтому у вас у всех троих один мозг! Хора не говорил вам, кто его отец, — откуда Юнона знала? Странный вопрос. Юнона знала всё.       — Тогда кто наш отец? — с глазами обиженного ребёнка спросила первая реплика.       — Формально — сам Хора, — пожала плечами Юнона. Она не разбиралась в вопросах этики, а потому не уверена была в корректности своего выражения. Несмотря на это, его стоило произносить с лицом самым серьёзным и уверенным, дабы не подорвать свою репутацию,       — Он же вас создал.       — Я читал об этом в трактатах о первых вспышках открытий! Мастера Мартин создал из Беатрис Анастасию и стал её отцом! Я изучал Анастасию и даже пытался с ней потанцевать!       — Это не правда. Это аморально, потому что они с ней были… Как Мер с Дортраудом, только наоборот, — заметила копия Хоры.       — Рыжий зверь давно на поводке у девчонки, — хихикнула первая реплика, — а вот Беатрис, похоже, вовсе не была для мастера живым существом!       — Как жаль, что мы не можем спросить…       — Ку-ку, господа, — Юнона стукнула по столу кулаком, — я вам не мешаю?       — Ничуть, госпожа учёная, — первая реплика бесцеремонно села девушке на колени и принялась весело болтать ногами.       — А вот вы мне мешаете. Извольте заткнуться, — девушка встала, скидывая с колен реплику. Та обиженно фыркнула, успев зацепиться за стол.       — Это чистейшая неправда! — третья реплика вытянулась в струну и подняла палец       вверх, — госпожа учёная боится, что речь зайдёт о мастере Гьюле!       — Это вопрос важных научных дел, а не любви. Мне кажется, это очевидно, — Юнона скрестила руки на груди. Она сознательно приуменьшала значимость происходящего, чтобы остаться не уязвлённой.       — Почему же не любви, госпожа учёная? — реплики уселись на стол и принялись ждать продолжения рассказа.       — Любви? Любви?! — Юнона внезапно вышла из себя от таких, казалось бы, безобидных слов, — да ты хоть знаешь, что я пережила, чтобы называть это всё любовью?!       Реплики надавили на больное и жёстко просчитались. Эту девушку лучше было не злить, а Юнона сейчас злилась до безумия. Вернее, даже не злилась, а бессильно окусывалась, как зверь, загнанный охотниками в угол.       Один фальшивый Хора, поняв, что пора бежать, толкнул другого под локоток, но их внезапно толкнули сильные руки, заставив повалиться спиной на шкаф.       — Стойте на месте, твари. Вы за всё ответите! Вы все! — кричала Юнона как в бреду, обращая незрячее лицо к обидчикам.       Первая реплика ловко вывернулась и спряталась под стол, третьей же повезло намного меньше: Юнона схватила его за горло и подняла в воздух. Когда-то чужая рука так же сжималась на её собственной шее, а она фальшиво улыбалась и делала вид, что находится в абсолютном счастье.       — Давай, скажи, как ты меня любишь, что я у тебя одна такая, — прошипела Юнона с невообразимой злостью, крепче сживая пальцы, — что у тебя нет никого на свете дороже и милее!       Юнона ненавидела лгать. Она не лгала никогда, даже когда её жизни угрожала опасность, но в последнее время приходилось изрекать неправду каждый дарованный Фортуной день. Истины на то и звались истинами, что были порождением неприкрытого откровения, а как она могла достигнуть просветления, если её собственное мышление имело в корне другие принципы? Юнона оказалась в таком болоте, из которого не могла выбраться самостоятельно, а просить помощи не позволяла гордость. Утопала она медленно, чувствуя, как неизбежность подкрадывается ближе и ближе, и уже, кажется, смирилась со своим положением, бороться продолжая просто по инерции.       «Злостью мы ничего не добьёмся, — повторял мастер Дорес, — а потому должны превратить эту энергию во что-то полезное».       Из-под маски покатились слёзы, а хватка ослабла. Она не имела права ослушаться преподавателей и позволить негативным эмоциям найти выход в бесцельном разрушении. Отпустив реплику, Юнона покорно вернулась за стол и взяла в руки тот самый учебник. Нужно было пытаться. Снова.