Рассветная звезда

      На стены Академии тёмным бархатом опустилась ночь, кого-то убаюкивая, кого-то — откровенно душа. Хора под сегодняшней луной, к своему несчастью, оказался в числе последних. Стоило солнцу зайти, как по общежитию тут же начинались непонятные хождения и перемены студентов местами, в круговорот которых в этот раз попался Бальмаш. Где его друг — Хора понятия не имел, ровно как и желания углубляться в этот вопрос. Скорее всего, либо бродил по нижним лабораториям, пытаясь зализать старые раны, либо… Личная жизнь Бальмаша не особо интересовала Хору, но всё же любопытно было, как такой вертлявый неугомонный безумец нравился такому количеству девушек. Правда, об этом не знал никто, кроме Хоры и самих милых дам. Не то, чтобы юноша завидовал своему соседу, но ощущал, как всё интересное в жизни проходит мимо него.       В последнее время день для Хоры шёл за два. Тяжелая учёба, неспокойная обстановка на небе — всё это явно не прибавляло сил студенту, а главная загвоздка была в том, что конкретной цели у процесса обучения не было, но все боялись это признавать. Все учёными быть не могли, значит, добрые две трети оказывались без предназначения в этом мрачном и суровом мире, в котором начинало твориться Фортуна знает что. А потому, понимая всю плачевность собственного положения, юноша стремился попасть в ряды тех, кто всё-таки готовился стать учёными. Мастер Дорес был уверен, что у Хоры есть все нужные качества для того, чтобы оказаться на вершине научной карьеры, но сам он сомневался и искал в его словах двойное дно — мастер Дорес любил загадки, а значит, ничего не стоило ему подать студенту ложные надежды. Хора не был лучшим, но при этом прилежно выполнял все задания и метил в рядовые труженики науки, покуда Бальмаш готов был нестись вперёд по головам, не видя ничего вокруг — его шансы на успех были особо шаткими, но тем ближе юноша стоял к всемогущей Фортуне.       Хора уже битый час пытался уснуть — не выходило. Его мысли уносились в края самые волнующие и невероятные, где о сне и речи быть не могло. Вита — вот кто не давал ему покоя уже которую неделю. Хора вертелся, закутывался в одеяло, точно пытаясь спрятаться от самого себя, и в конце концов, спустя ещё бесчисленное количество минут, начал видеть в полудрёме странные образы, воспроизводимые не спящим ещё сознанием.       Закономерно, он видел Виту и… Самого себя? В пустой бесконечной комнате его было несколько: двое и один наблюдатель, однако при этом ни один из них не поддавался контролю — обыкновенное явление для сна. Хора даже попытался открыть глаза на пару секунд, прогоняя возможную иллюзию, но снова возвращался к той же картине перед глазами.       Вита. Цветок, дитя природы. Кожа, точно листья фиалки, покрытые мягким пухом. Мелкая дрожь. Тёплый ласковый ветер. Хора смотрел на себя со стороны и не мог понять, что происходит. Он стоял возле Виты и гладил её по голове. У той были завязаны руки за спиной, туго, больно, до кровавых мозолей. Зачем обездвиживать существо, не способное к сопротивлению как таковому? И, самое страшное, для чего было это отсутствие сопротивления?       Не успел Хора сообразить, как Вита издавала странные звуки, явно выражающие страх. Он каким-то удивительным образом понимал её эмоции несмотря на их искаженность в больном слабом сознании.       Хора подошёл к Вите и мягко погладил её по предплечью, опустившись на колени и рассматривая синеющие венки под прозрачно-белой кожей. У юноши сердце замирало всякий раз, как он вспоминал, как держал эти нежные руки и как удивлённо и заинтересованно смотрела на него слабоумная девочка, но сейчас. Сейчас происходило что-то явно нехорошее.       Хора слышал, как хрустят тонкие косточки. Чувствуя смертельную опасность, слабоумная девочка отчаянно завизжала и тут же получила удар по лицу, мгновенно оставляющий на скуле проклято-пурпурного цвета кровоподтёк. Хора, — не реплика! — просто другой Хора, взял и сломал ей руку. Эта Вита, почти воображаемая и такая живая, была удивительно хрупкой, как стекло. Рассыпавшиеся в осколки кости впивались в мышцы, резали сухожилия, заставляли кричать. Хора сильнее вывернул сломанную конечность, так, что сломанные края костей вышли через открытую рану. По бледным щекам катились крупные слёзы,       Хора уже даже не замечал, куда бьёт. Спина, руки, грудь, голова — всё смешалось и превратилось в одну человеческую мясную кашу, где было не отличить одно от другого. На нервной почве уже начинали появляться подобия причудливых галлюцинаций: взгляд перемещался от одного Хоры к другому, показывая происходящее с разных ракурсов. Он должен был это сделать. Должен был причинить ей боль, как она причинила ему. Хора уже не помнил и не понимал, что он творит. Удар за ударом, со всей ненавистью, со всем бессилием и страхом, со всеми упущенными мгновениями — Вита, ни в чём не виновная Вита, заливалась кровью, покрывалась ушибами и синяками. Её, кажется, сильно пнули ногой, отбив почки. Ударили в сердце, больно протащили за волосы. Это был ад на земле.       В какой-то момент в руках одного из юношей появился нож. Хора ударил. Даже не ударил — медленно и осторожно надрезал, наслаждаясь моментом, как на месте гладкой белоснежной кожи появляются алые следы, расходится кровоточащая плоть. Вита захрипела, захлёбываясь горячей кровью и, бессильно скуля, упала на пол, схватившись за живот. Ему не было жаль девочку — ему было жаль себя, немого, слепого и безрукого, не способного никак выразить то, что давно таилось в глубине тёмной души.       Хора посмотрел пустым ошарашенным взглядом на Виту, усадил, как куклу, спиной к стене, и сел рядом. Тот Хора, в чьих руках был нож, подошёл тоже и взял измазанную в содержимом разрезанного желудка Виту за подбородок. Мерзкое, мерзкое безмозглое существо. Он смотрел в пурпурные глаза и страшно улыбался, с такой искренней ненавистью, с которой не смотрели даже на своих злейших врагов. Пара мгновений — и лезвие прошлось по горлу, с хрустом рассекло трахею и по инерции отбросило назад отрезанную голову, болтающуюся на лоскутах кожи. Из горла с мерзкими булькающими звукам полилась фонтаном кровь. Хора, безумно смеясь, перерезал кожу и поднял на вытянутых руках голову несчастной. Тело тем временем повалилось в руки другого Хоры, с интересом пытающегося вправить открытый перелом руки. Третий же думал, что сейчас потеряет сознание.       Первый юноша, глубоко и жарко поцеловав голову трупа в губы, вдруг принялся отрывать прямо зубами куски плоти от её лица, отвратительно чавкая и глотая чужую кровь. Это было торжество Фортуны, торжество идеального баланса добра и зла — такого добра, которым было наполнено замершее навсегда сердечко слабоумной девочки, просто не могло существовать в этом мире.       Хора рыдал. Он видел себя со стороны, сжимающего в руках с отвратительным хрустом небольшой аккуратный череп. Лопнул глаз. Треснули кости. Вита рассыпалась, превращалась в идеальное бестелесное существо, страданиями вымолившее у Фортуны второй шанс, второй покой. Рассыпался и рассудок Хоры, окутанный больной иллюзией. Он молился, чтобы это была иллюзия.       Проснулся юноша в третьем часу дня. В краю кровати сидел и тряс его за плечи Бальмаш, взволнованный длительным отсутствием друга в реальности.       — Что с тобой?! — воскликнул будущий профессор, оглядывая друга, стоило тому начать просыпаться.       — Ничего… — прошептал Хора, вытирая ладонями слёзы и боясь на них посмотреть — страшно было увидеть кровь, — мне просто открылась истина.