Невинный для Ночного господина

— Эт-то ш-то? Эт-то где?! Это, ебись оно провались, вообще как?! Совсем же все страх потеряли! Уж не говоря о трепете и ужасе! Ты их в дверь, а они, сука, обратно! Ты их — опять, а они снова! А я ведь предупреждал, что испепелю! Предупреждал? Предупреждал! Его темнейшество Альферац Пятнадцатый, бегавший все это время из угла в угол — только подол угольно-черного килта на поворотах взлетал вверх, кокетливо оголяя мускулистые волосатые ляжки, — замер, потрясая кулаками, и… забегал снова. Туда-сюда. Туда-сюда. Его супруг Талит-Хедус Пастериор сидел на ступеньках каменного трона Темных властелинов и со зверским выражением на прекрасном лице гладил собравшихся вокруг него черных котов — явно нервы успокаивал, потому что под пальцами у него искрило, а коты все стали похожи на обезумевших ежей. Шерсть у них вся стояла дыбом, а глаза вытаращились, но деваться было некуда — приходилось терпеть внимание начальства. Люцик, глядя на них, молчал, отводил глаза и смущенно жевал ленту от все еще украшавшей его беспутную голову шляпки. Снежок, сменив белоснежную кошачью шкурку на ангельское обличие, раздраженно стряхивал с рукавов своего ослепительно-чистого одеяния никому не видимые пылинки (что, как Люцику было прекрасно известно, было вернейшим признаком того, что все плохо). И только Килиан стоял неподвижно, опустив голову и стиснув кулаки. Папенька Альферац, кажется, наконец-то набегавшись, подскочил к нему, ухватил за грудки, встряхнул и заорал, так сказать, уже адресно: — Выведу во двор, сапоги снять велю, чтоб добро не пропадало, и на этот раз точно испепелю — головешек и тех не оста… Дьявольщина! — Что? — Талит-Хедус Пастериор поднялся со ступенек и подступил ближе. Подступил… и, переменившись в лице, невольно откачнулся в сторону: — Ошейник… Так и воняет ненавистью и злой магией. Кажется, действительно тот… — Тот самый! — подтвердил Альферац и перевел взгляд на Люцика. — Я даже не буду спрашивать, где ты его взял, мелкий, но… Но за каким бесом ты напялил его на этого бугаину?! И как тебе это удалось? Или?.. Или это не ты? Ты же не мог… В смысле, не маг. Упоминание собственного уродства разозлило, и Люцик воинственно вздернул вверх подбородок. Снежок от окна семафорил одними губами — явно пытался что-то подсказать, но Люцик никак не мог понять, что именно. — Ты знаешь, что это за штука и откуда она у нас в замке? — тем временем спросил папенька Талит. — Нет, — сознался Люцик, вдруг перепугавшись: а вдруг чертова железяка все-таки сможет как-то навредить Килиану? — Мне бесенята его принесли. Мне… Мне надо было. И они… принесли… И мы… гм… надели… — Как раз этот ошейник когда-то посмел нацепить на твоего отца и моего супруга князь Ицапр, когда колдовством вынудил его… эээ… нууу… — папенька Альферац неожиданно смутился и полез чесать подбородок под густенной бородой. — Это было отвратительное, злое заклятие, — сказал Снежок и раздраженно глянул на Люцика. — Но ваш сын… Он что-то говорил и дальше, но Люцик уже не вслушивался. Заклятие! Вот какое слово старательно артикулировали губы ангела, когда он за спиной у папенек пытался подсказать своему «подзащитному» верную линию поведения. Жеванные ж вы ежики! Ну точно ж! Заклятие! — Испепелю! — рявкнул папенька Альферац, отвлекаясь от своей ненависти к ошейнику и вспоминая о Килиане, которого почему-то ненавидел не меньше. — Стоп! — Люцик решительно принялся развязывать бант под подбородком, надумав все-таки снять шляпку. Дурацкая соломка, украшенная нежными розочками, естественно, тут же зацепилась о рожки, но это лишь придало боевого задора. — Стоп! Никто никого испепелять сейчас не будет. А ошейник я с Килиана сниму сразу после того, как завершу магический обряд! Сами ж говорили, что для него нужен девственник. И при этом никто из вас двоих, — тут Люцик, все-таки содрав с себя клятый головной убор, уставил дрожащий палец сначала на папеньку Альфераца, а после на папеньку Талита, — ничего не сделал, чтобы мне с этим помочь. Вот я и нашел! Сам! — Да из него девственник… — начал было папенька Талит, раздувая точеные ноздри, но Снежок шагнул к нему ближе, что-то шепнул, а после выразительно скосил глаза Килиану на задницу. Сказанное им дошло и до папеньки Альфераца, потому что тот сначала округлил глаза, а после осклабился на редкость глумливо — так, что только борода вокруг физиономии встопорщилась, — и поинтересовался: — Так ты, сынок, что же, для совершения заклятия трахнуть собрался именно его?! — Да! — воинственно подтвердил Люцик и упер кулаки в бока. — А что? Даже Снежок сказал, что Килиан мне прекрасно подходит! — И готов это подтвердить! — тут же закивал ангел. — Подходит просто идеально! По всем… эээ… статям. И во всех смыслах. Папенька Альферац теперь даже не лыбился, а откровенно ржал, держась за живот и охая. А потом, наконец отсмеявшись, вновь подступил к Килиану и, склонившись, издевательски сообщил: — Ну, за что боролся, на то и напоролся, княже. Правда, не на такое ведь рассчитывал? А видишь, как повернулось! И даже ошейник покорности на правильную шею наконец-то попал — по своей изначальной семейной принадлежности. Или как там сказал наш белокрылый друг? А! На подходящую шею! К радости твоей, — тут папенька Альферац еще и поклонился этак по-шутовски, — исключительно подходящей девственной жопы. Гы-гы! Что ж, удачной ночки, княже. А ты, сынок, будь мужчиной, уж позаботься о том, чтобы эти клятые Ицапры и в седьмом поколении помнили, каково это интриги плести и к Темным властелинам соваться. Голову с плеч… То есть, я хотел сказать: жопу в лоскуты! — завершая свою совершенно смутную для Люцика по своему содержанию речь, папенька Альферац с чувством хлопнул сына по спине — так, что тот клюнул носом, чудом не упав, а после схватил мужа за руку и поволок его за собой, продолжая выкрикивать: — Жопу в лоскуты! Чтобы неповадно! А то ишь! — Я ничего не понял, — прошептал Люцик своему ангелу-хранителю, — но, кажется, все обошлось? Так ведь? — Так, — подтвердил тот и, подцепив Люцика и Килиана под локотки, направил их прочь из главного зала в сторону покоев наследника Темного престола. — Кто бы подумал, что такая гадость, как этот самый ошейник покорности, настолько хорошую службу сослужит? — Но я ведь уже могу его с Килиана снять? А то мне теперь, после того, что сказал папенька, как-то совсем на него смотреть не нравится. И раньше-то мерзко было, а теперь… — Конечно. Тем более что… ну… если честно, он все равно не работает. — Как это? — Нужна магия, чтобы его заговорить должным образом и подпитывать после, — чуть смущенно сообщили семенившие следом бесы. — Но все равно ж хорошо все вышло. Этот твой невинный на всю жопу бугай о том, что ошейник — фуфло, ведь не знал и вел себя хорошо. И вообще… — Я бы никогда не сделал тебе ничего плохого. Хоть с ошейником, хоть без, — очень серьезно сообщил Люцику Килиан, и тот почувствовал, как на душе теплеет. Хотелось целоваться — уж больно хорош в этом деле оказался Килиан. А еще ласкаться и все-таки, наверно, довести задуманное до конца. А то и правда стыдоба — какой-то занюханный ошейник покорности и тот нет возможности заставить работать. Кстати о нем! Опять вспомнилось, с каким омерзением смотрел на эту полосу металла папенька Талит-Хедус Пастериор и как почему-то радовался тому, что он оказался на шее именно у Килиана, папенька Альферац. С чего? Это стоило прояснить и вообще разобраться в том, что он плел, но позже. Точно позже. После того, как заклятье будет должным образом завершено. И все же перед тем, как отправить свою невинную жертву в купальню — подготовиться, Люцик ошейник покорности с него снял. Тем более что Килиан противиться перспективе отдать свою анальную девственность и не думал — поцеловал в губы так, что закружилась голова, шепнул на ухо: «Будешь раздеваться, чулочки оставь», и удалился, как показалось, зазывно виляя задницей. Ух! Чулочки! Выставив бесенят и Снежка за дверь, Люцик подошел к зеркалу и поднял юбку. Увиденное показалось возбуждающе неприличным: стройные бедра, скрытые беленькими трусиками, а ниже они — чулки, подвязанные атласными лентами, удерживавшими тонкий шелк от сползания. А если избавиться от трусиков? Все равно же… ну… понадобится… Люцик стянул их, а после снова подступил к зеркалу и задрал подол. Кровь бросилась в лицо так, что, кажется, даже рожки нагрелись и налились красным. И хвостик, выбравшийся из складок юбки, вдруг, пожалуй, впервые в жизни, выглядел не чем-то инородно-лишним и вообще глупым, а совершенно уместным и даже милым — с этим сердечком на самом кончике. Мысли сбились, когда здоровенные мускулистые руки обняли, скользнули вниз, путаясь в складках белоснежного, будто крылья Снежка, батиста, и замерли на бедрах — совсем рядом с начавшим возбужденно приподнимать голову членом. Килиан вздохнул, а потом его губы коснулись Люцика за ухом. Он невольно запрокинул голову, открывая шею и ключицы, и Килиан немедленно воспользовался этим. Двинулся с поцелуями вниз к плечу, при этом не отводя взгляда от зеркала, перед которым они по-прежнему стояли. Люцик тоже глянул и даже застонал — так прекрасно и извращенно-возбуждающе было то, что он там увидел. Юный демон, одетый в женское платье и чулки, но с обнаженными бедрами и вставшим членом. А за его спиной — огромный человек. Мужчина, который, несмотря на всю свою брутальность, очень скоро окажется снизу, будет отдаваться, покоряясь, принимая в себя чужую плоть и взамен даря Люцику свою невинность… «Нужно сделать так, чтобы ему это понравилось! Чтобы он захотел после…» Люцик оборвал сам себя и повернулся в объятиях, чтобы оказаться с Килианом лицом к лицу, а после тихонько толкнул его в сторону кровати. Упав на мягкие подушки, они продолжили целовать и ласкать друг друга. Анус Килиана был смазан и, кажется, даже растянут — он действительно полностью подготовил себя, чтобы отдать свою невинность. Добровольно и с видимым удовольствием — по крайней мере, член у него тоже стоял. Люцик тискал крепкие ягодицы, так уместно смотревшиеся у него в ладонях, склонялся, чтобы поцеловать напряженные лопатки и широкую спину — куда мог дотянуться, — и нетерпеливо и в то же время пугливо возил головкой члена по анусу, внутренне решаясь на продолжение… И он уже совсем было решился, приготовился толкнуться внутрь покорного ему тела, но в последний момент соскочил с кровати, чтобы избавиться от лишней одежды — складки пышной юбки помешали бы видеть, как все произойдет, а этого никак нельзя было допустить. Хотелось запомнить каждый момент контакта. И потому, что это было важно для заклятия, и потому, что все происходило в первый раз в жизни, и… Да жеваные ж вы ежики! Просто потому, что хотелось, потому, что это был Килиан, к которому Люцик за прошедшие дни неожиданно для себя привязался… Настолько, что и думать не хотел о том, что после его придется отправить из замка Темных властелинов, отпустить на свободу… Эх… Может быть, он согласится остаться? Будет спать с Люциком в одной кровати, есть с ним за одним столом, а вечерами, перед очередной порцией секса, просто лежать рядом, просто болтать, просто смеяться, делясь теплом своей души и сердечным огнем… Этого хотелось так сильно, что Люцику опять показалось, что в груди будто бы разгорается какое-то жаркое, непонятное пламя, охватывая его всего. На этой волне окрепла и решимость все-таки сделать необходимый шаг к воплощению новой, только что родившейся мечты. Член вошел в мощное тело Килиана с приятным усилием — проход был тугим и поразительно нежным, даже трепетным. Вот уж где настоящий розанчик! Люцик двинул бедрами раз, другой, погружаясь все глубже, и замер, стискивая пальцами закаменевшие ягодицы. Килиан вздыхал и переступал коленями. Мышцы на плечах и спине у него бугрились. Вдруг стало страшно, что ему на самом деле больно и неприятно. Люцик вновь склонился, ложась грудью на широкую спину своего подневольного любовника, и прошептал: — Ты такой красивый! — а потом подумал и сознался: — Век бы тебя от себя не отпускал. — Не отпускай, — тут же шепнул в ответ Килиан, а потом ухватил его руку и потянул ее вниз, себе под живот. — Хочу тебя так сильно, что в голове ни одной разумной мысли. Только жажда. Хочу тебя себе навсегда. Хочу жить с тобой, любить тебя, стать опорой у тебя под ногами, крыльями у тебя за спиной. Хочу отдаваться и брать. Отдашь мне себя? Так же, как сейчас я отдаю себя тебе… Член у него по-прежнему стоял, и Люцик в очередной раз подивился тому, какой он толстый и мощный. Принять в себя такое? Ах, как это, наверно, будет восхитительно! И все остальное, про что со страстью, прерывистым горячим шепотом продолжал говорить Килиан, тоже вдруг показалось именно тем, о чем мечталось, тем, чего и хотелось. Так что Люцик, не задумываясь и не медля, шепнул горячее «да» и даже зажмурился от счастья. Физическое наслаждение, которое он получал, толкаясь в горячее нутро своего первого мужчины, яркий восторг от острой до слез нежности по отношению к нему, страстная мечта о счастье с ним, о любви с ним, слились воедино, облекли, погружая в яркий жар оргазма. Люцик будто бы вспыхнул, кончая, а после замер, содрогаясь и благодаря одновременно дьявола и бога за дар, который только что получил. Неужели такое действительно возможно? Жар в крови постепенно утих, спал, превратившись из, пожалуй, даже устрашающего урагана во что-то теплое и уютное. Теперь больше всего хотелось соскользнуть на мягкие подушки, укутаться пышным и легким одеялом, уткнуть нос Килиану в бок, забросить ногу ему на бедра — так, чтобы кожа к коже, чтобы, проснувшись, можно было сразу потереться коленом о его плоть, убеждаясь, что прикосновениям этим рады и готовы на них отвечать… И Люцик, наверно, так бы и поступил, если бы не внезапное воспоминание: заклятие! Прислушавшись к себе, он понял: что-то действительно изменилось. Что-то неуловимое, тонкое и в то же время сильное теперь свернулось в груди теплым меховым клубком — будто котик улегся там правильно и уютно и теперь тарахтел благодарно и многообещающе. — Ну? Ты как? — спросил тревожно Килиан. — Я… не знаю… Как-то все… странно… Будто бы что-то во мне… Нет, погоди. Надо ведь произнести… Где же? Где оно? Люцик соскочил с кровати и как был — в одних чулочках с немного помявшимися атласными бантами — побежал к окну, где на подоконнике лежал древний талмуд с заклятиями, а в нем лист, где нужное было записано в транскрипции — Снежок уверял, что произносить его надо на исходном языке, а не в переводе. Вообще, готовясь к магической части процедуры, Люцик прочитал все это раз сто или двести. Казалось, выучил наизусть, а вот на тебе — в самый ответственный момент забыл! Да и как не забыть, когда все испытанное в постели с Килианом было таким невыразимо прекрасным? Буквы прыгали перед глазами, но Люцик заставил себя сосредоточиться: выпрямил спину, вознес руку с зажатой в ней бумагой с заклятием вверх, ухватил в кулак хвостик, чтобы не мешался, и… И ничего не вышло! Ничего! Люцик прочитал заклятие медленно, потом быстро, с одним выражением, а после с другим, с радостным предвкушением и с трудом удерживая рвущиеся из груди слезы… И все равно под конец, поняв, что даже эта древняя магия оказалась бессильна перед его несовершенством, зарыдал, сминая бумагу и склоняя голову, украшенную враз ставшими тяжелыми и какими-то, что ли, холодными рожками. — Малыш… — Руки Килиана обняли крепко-крепко, притянули, утешая и баюкая. Люцик от этого взвыл еще горше, стал вырываться, а потом затих, сдался, уткнувшись сопливым от горя носом Килиану в волосатую грудь. — Ну что ты, малыш! Ну не плачь! Не стоит оно того. — Ты не понимаааашь… — Не понимаю. — Я урод! Ущербный! Знаешь, каково это — не иметь магии в семье, где все поголовно сильнейшие маги? Ну, кроме бабули, но ей и не надо — она и так кого хочешь зачмырит… — Знаю, — перебил его Килиан и вздохнул — только широченная грудь, к которой Люцик и прижимался все это время, колыхнулась и опала. — Очень хорошо знаю. Зато тебя все любят таким, какой ты есть. Просто потому, что ты — это ты. И вряд ли твоим папенькам или бабуле так уж важно… — Важно! — выкрикнул Люцик и даже кулаками по плечам Килиана саданул. — Они разлюбят тебя? Уверен — нет. Твой папенька Альферац… — тут Килиан опять вздохнул так, что Люцика словно на большой волне качнуло. — Твой папенька Альферац в тебе души не чает. И второй папенька тоже. А меня вот мой за мою ущербность ненавидел. И знаешь, это… совсем не то же самое. — Твой папенька маг?! — Люцик даже хлюпать носом перестал. — Был магом, — поправил Килиан. — Пока не умер. — А он умер? — Люцик, который и представить себе не мог такой кошмар — смерть папеньки, — даже отстранился, чтобы заглянуть Килиану в лицо. Тот усмехнулся кривовато и кивнул: — И самое поганое, что я этому даже рад. Он был… скверным человеком. Так что смерть его для меня ударом точно не стала. Зато благодаря ему я увидел тебя. И пропал. — Я не по… — Князь Килиан Маркус Лейн Ицапр, нынешний правитель княжества Ицаприйского, ваш с папеньками сосед — к вашим услугам, мой юный господин. — Но… — Я влюбился в тебя, Люцик, сразу, с первого взгляда. Как с ума сошел. Трижды я просил у твоего отца твоей руки, и трижды… — И трижды я тебя, суку такую, собаку шелудивую, с замковой лестницы башкой вниз спускал! Отойди от моего мальчика, скотиняка! — Папенька Альферац, вломившийся в спальню к своему единственному сыну, более всего смахивал на грозовую тучу — того гляди бахнет так, что весь мир в труху. — Морду наглую тебе обглодаю, зенки высосу, сволочь обнаглелая! А ну! Бесенята, как могли, путались у Темного властелина в ногах. Но даже Снежок, распростерший крылья перед ним, остановить его не смог. Покатился в сторону — только перья полетели. А как он хотел? Не хуй в стакане, а цельный Темный властелин — Владыка Западных пустошей, Гиблых болот и Проклятых гор, кошмар Ада, Рая и соседних деревенек Альферац Пятнадцатый! Который ко всему еще и у всех на глазах, похоже, окончательно из ума выжил — так и пер буром, размахивая руками, и сыпал такими проклятиями, что впору записывать было! А следом за ним молча шел прекрасный и в то же время страшный папенька Талит — длинный черный хвост так и хлестал по сторонам, а в глазах горело пламя Ада. Было страшно. И в то же время у Люцика даже сомнений не возникло: никто не посмеет забрать у него то, что стало дорого и ценно! Демоненка одноглазого с облезлым хвостиком отнять не смогли, а уж Килиана — кем бы он ни был — тем более. — Мое! — рыкнул он прямо в разозленные лица папенькам и склонил голову так, будто бодаться собрался. — Мое, и все тут! А после и вовсе началось какое-то безумие. Снежок заламывал руки и бил встрепанными крыльями, бесенята носились вокруг, цокая копытцами и завывая. Папенька Альферац ругался и топал ногами. Папенька Талит шипел, будто масло на адской сковороде. Килиан пытался что-то объяснить, кого-то вразумить, но мог бы этого не делать — все равно его никто не слушал. А потом скандал и вовсе перешел из теоретической стадии в прикладную: папенька Альферац приложил Килиана кулаком в челюсть, и тут же получил ответку — тоже кулаком, но уже в глаз, и грохнулся на задницу, еще и разломав собой некстати подвернувшийся табурет. Крякнул, встряхнулся, ухватил отвалившуюся от него ножку и снова попер в драку. Крепкая деревяха у его Темнейшества в ручище выглядела убедительно, и Люцик понял: если ничего не сделать, смертоубийства не избежать. — Ах ты ж! — завопил он и кинулся наперерез, закрывая Килиана собой. — Отойди, сынок! Отойди, и я с ним разберусь! Сына моего он в мужья захотел, Ицапров ублюдок! — Нашего сына, — поправил его Талит-Хедус Пастериор. И вместе с этими словами от обычно молчаливого и неконфликтного демона-инкуба по комнате пополз черный ужас и леденящая смерть. И вот тут Люцику стало страшно по-настоящему, как никогда в жизни. И нет, не за себя, Килиан был прав, когда говорил, что оба отца любят своего единственного ребенка любым и при любых обстоятельствах. Вот только иногда эта их любовь приобретала такие удушающие формы, что хотелось топать ногами и орать самым неприличным образом — куда там папеньке Альферацу! И Люцик затопал и заорал: — Может, и ицапров! Может, и ублюдок! Но он мой! Мой! А вы… Вы вечно все только портите, папы! Вечно! — Он враг и сын врага, — от папеньки Талита по-прежнему будто бы истекала сама смерть. — А ты снял с него ошейник! — Я его и не надевал! Как бы я его надел, если я не способен магичить?! Это была… игра! Мы ходили в город. Вы всегда запрещали, а мы… сходили. И это был лучший день в моей жизни! Мы танцевали, целовались и веселились. А потом мы занимались любовью и… — И магия в тебе так и не проснулась, Люцифер! А значит, белокрылый ошибся: князь Ицапр — не тот, кто тебе нужен! Отойди от него, и позволь мне… — Нет! Он мой! Я не дам… — Отойди, не спорь с ними. Я так надеялся, что, если после того, что между нами было, ты обретешь магию, они смогут простить мне, что я Ицапр, но не судьба. Увы… — мягко проговорил Килиан и сам отступил в сторону, разводя руки и будто бы раскрываясь, подставляя себя под чужой гнев. И в ту же секунду, в тот же клятый миг давно копившееся магическое напряжение взорвалось адским адом: над головой у папеньки Альфераца грянул гром, а прямо в камни пола перед ним ударила ветвистая молния. Как видно, он еще пытался сдерживать себя, а потому и не целил прямо в Килиана. А вот Талит-Хедус Пастериор не гневался. Он был совершенно спокоен, но при этом твердо настроен убивать. И причина этого была очевидна. Люцик помнил, что когда-то, еще до его рождения, когда его папеньки еще не были мужьями, папенька Талит был призван при помощи сильнейшего магического артефакта. Призван и пленен! И сделал это владетель соседних земель князь Ицапр — как выяснилось только что, родитель Килиана. И мало того, что папенька Талит был вынужден после подчиняться тому, кому при иных обстоятельствах и в спину бы не плюнул, так князь Ицапр еще и мучил его, заставляя делать что-то постыдное. Тут папеньки обычно переглядывались и смолкали, так что подробностей Люцик не знал, но фантазия у него работала хорошо и неизменно рисовала что-то абсолютно ужасное, вроде приказа питаться одним лишь вареным луком или прижигания крестом и святой водой. Люцик точно не знал, что хуже, но всякий раз трепетал и истово жалел папеньку Талита. Теперь же ко всему этому кошмару прибавилась новая подробность — что князь Ицапр еще и ошейник покорности на него надел, но… Но ведь все это делал он, а не Килиан! Килиан бы так никогда не поступил! Никогда! Потому что он полон любви, а не ненависти! Любви, которая и есть самая сильная сила в мире. Сила, способная на все! Даже без магии, пропади она! По крайней мере, когда Люцик вновь заслонил собой было отступившего в сторону Килиана, закрывая его от хлынувшей на него смертной черноты, что потекла к нему от папеньки Талита, победила именно она — любовь. Тьма столкнулась с рванувшимся ей навстречу теплым оранжевым светом и осыпалась на пол невесомыми лепестками сажи. — Ну вот, я же говорил, что они друг другу идеально подходят, — удовлетворенно сказал Снежок и принялся ухаживать за собой, будто побывавший в уличной драке кот. Отряхнулся, пригладил пятерней волосы, расправил и аккуратно сложил крылья. Короче, снова стал мистером белоснежное совершенство. И даже парочка сломанных перьев, неаккуратно торчавших в стороны, эту его красоту не портили. — Ну? Говорил же? — Го-во-рил… — задушенно просипел папенька Альферац, отнесенный шквалом Люциковых эмоций к стене и теперь распластанный на ней так, будто его невидимой паутиной притянуло. — А еще ты говорил, что заклятие — единственный выход… — папенька Талит-Хедус Пастериор раздраженно дернул хвостом. Увы, но это была единственная часть его обольстительного тела, которой он мог более или менее свободно владеть. Его тоже распластало, прижало и пленило, но у другой стены спальни. — Но я ведь не ошибусь, если предположу, что никакого заклятия не было и в помине? — Я наврал, — меланхолично сообщил Снежок, и бесенята за его спиной одобрительно забормотали — такое совсем неангельское поведение ангела им явно было близко и понятно. — Действительно, никакого древнего заклятия «Могучий Ночной господин» нет и не было никогда. — Но… — Люцик вновь ткнул пальцем в своих папенек, плененных и скованных магией (не чьей-нибудь, а той, что непонятно как, но очень круто применил против них сам Люцик!), а после в древний талмуд на подоконнике у окна. — Книга кулинарных рецептов, которая уж лет так тыщу валялась у вашего домового в дальней кладовке. — Так значит, я вместо заклятия… Снежок кивнул: — Лучшая клюквенная наливка из всех возможных. Забористая и… действенная. Ты же видишь — сработало. Папенька Талит вновь хлестнул по стене рядом с собой хвостом. Папенька Альферац выругался так, что кто-то из бесенят икнул, а Килиан у Люцика за спиной заметно напрягся: — Но в таком случае, я не понимаю… — И я! — закивал Люцик. — И мы, чтоб вам! — прорычал папенька Альферац. — И вообще, долго нам с Талитом еще так висеть? Что это вообще за шняга? — Сила любви, — Снежок пожал плечами, а после улыбнулся Люцику и подмигнул Килиану. — Вам ли не знать, господа маги, что силы этого мира разные. Малыш Люцифер… — Тут замок содрогнулся так, будто где-то под ним, в аду, икнул уже не мелкий бесененок, а сам владыка Ада, и ангел поспешил уточнить: — Малыш Люцик, я имею в виду. Он ведь плод любви. Более того, он сам, весь — воплощенная любовь! Вы не хотели меня слушать, когда я пытался вам растолковать все, но это ведь действительно так. Впервые за всю историю демон-инкуб воспылал любовью к человеку. А тот — не просто человек, но маг не из последних — также потянулся к нему душой и сердцем. Итогом этой любви стал ребенок — нежный, оберегаемый, чудесный. Которого обожает даже бабушка Клео… гм… Клеопатра, и за которого мы все готовы глотки рвать. — Я тоже готов! — сказал Килиан и решительно кивнул. — Потому что люблю! Папенька Талит в ответ лишь вновь гневливо хлестнул хвостом. А папенька Альферац что-то неясно зарычал. Послышалось, будто он опять обещал кому-то что-то обглодать, после оторвать, а затем еще и куда-то засунуть, но Люцик уже ни в чем не был уверен — в конце концов, совсем недавно он ведь тоже думал, что зачитывает мощнейшее заклятие, которое на самом деле оказалось какой-то клюквой развесистой. И вот кто бы мог подумать, что ангелы способны на такое коварство? Ладно демоны — им сам бог велел. Но чтобы ангелы? Да еще хранители? — Потому что любит! — Снежок воздел к потолку перст и сделался еще более светлым и торжественным. — Любит! Как и вы двое, но все же иначе! И это очень важно. Потому что отцовская любовь или та, дружеская, которую испытывают к нашему малышу мои спутники, — тут Снежок указал на бесенят и те в ответ опять согласно забурчали, — или даже та, божественная, которая переполняет мое сердце, — это лишь часть той любви, что нужна ему, чтобы быть счастливым и полным. Завершенным. — И ты хочешь сказать… — папенька Талит скосил на Снежка горящие пламенем ада глаза. — Да! — припечатал Снежок и шагнул к плененному демону ближе. — Таков уж человек — двуедин в соединении души и тела. А наш Люцик еще и твой сын, Талит, а значит, наполовину инкуб. Чему ж удивляться, что плотская любовь, к тому же слитая с истинной сердечной привязанностью, из-за которой князь, — тут последовал жест в сторону Килиана, — и пошел на отчаянный шаг — сам явился в замок, где его в любой момент могли убить, и позволил заковать себя, изображая пленника… — Изображая… — пробурчал Люцик, а после стянул с кровати простыню и принялся заматывать ею бедра Килиану. Тот перехватил, расправил полотнище, накинул его на себя, запахнул образовавшиеся «фалды», и в итоге получилось как-то так, что не только он сам, но и Люцик оказался внутри этого простынного кокона — только зарозовевшая физиономия и кончик хвостика сердечком и выглядывали. Папеньки смотрели, гневались, но поделать ничего не могли — не удавалось им сладить с силой сыновьей любви, внезапно обернувшейся настолько мощной магией. И совершенно неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не бабуля Клеопадла, которую явно не к ночи помянул неосторожный Снежок. Эта удивительная женщина сразу навела в спальне у своего любимого внука идеальный порядок! Сначала раздала люлей бесенятам, которые тут же, задрав хвосты и панически мяуча, помчались прочь из комнаты. Потом вступила в поединок взглядов со Снежком и победила — ангел отвел глаза и с некоторой торопливостью отправился следом за своими подельниками-бесами. А после хрустнула пальцами и двинулась в сторону распятого на стене сына Альфи. И, видимо, это было так страшно, что его Темнейшество Альферац Пятнадцатый — Владыка Западных пустошей, Гиблых болот и Проклятых гор, кошмар Ада, Рая и соседних деревенек, все-таки выдрался из пут удерживавшей его магии, на бегу спас от нее супруга и секундой спустя исчез, будто его и не было. — Спасибо, — мрачно поблагодарил бабулю Люцик и тяжело вздохнул. — А то, если честно, я понятия не имел, что делать, чтобы их освободить. Могло… нехорошо получиться. — На это людям и нелюдям и даются жены, мамы и бабушки! Иначе что б вы без нас делали? — Мне хватает бабушки, — торопливо сообщил Люцик и сделал проверенно-умильное лицо. — Ты ж моя деточка, — заулыбалась бабуля, а после перевела заметно потяжелевший взгляд выше — на Килиана. — Ну, а ты, бугаина, что скажешь? — Всегда готов! — отрапортовал тот и даже вытянулся браво. — Молодец, — похвалила бабуля. — Знаешь, что подчиненный перед лицом начальства должен иметь вид лихой и придурковатый. Это похвально. Но если мальчика мне простудишь — ответишь! — Я никогда и вообще… — Тогда чего он у тебя на полу босиком стоит, а? Быстро в кровать! И чтобы вылезать оттуда и не думали, пока я все для свадьбы не подготовлю: еду там, наряды, папенек твоих, Люцик… И конечно же дальше все было в точности так, как сказала бабушка. Свадьбу сыграли такую, что сытыми и пьяными неделю ходили все — и Западные пустоши, и Гиблые болота, и Проклятые горы, и Ад с Раем, и конечно же жители соседних городков и деревенек. И аффтор там был, мед-пиво пил. По усам ничего у него не текло, потому что аффтор — человек в этом деле опытный, и все у него в рот попадало. Но в итоге все равно получилось не очень. Упал он под стол, да и заснул, так и не увидев главного: как бабуля Клеопадла за рюмочкой крепчайшей клюквенной наливки, изготовленной ей собственноручно и по старинному проверенному рецепту, заключила тройственный союз с владыкой ада Люцифером и ангелом-хранителем высшей категории, который уже давно и привычно откликался на имя Снежок, почти не вспоминая, что когда-то носил имя Валентин. Суть достигнутых договоренностей долго оставалась тайной. Но кое-что прояснилось после того, как по владениям Темных властелинов и по соседним с ними княжествам поползли смутные слухи. Шептались, что князь Килиан Ицапр в положении, и рожать ему уже совсем скоро — по весне. Не все рассказчики понимали как, да и сам князь теперь только и делал, что ногами топал и орал на всех, включая свекра (или все-таки тестя?) Альфераца Пятнадцатого, прибывшего к нему во владения, чтобы поделиться своим опытом в этом непростом деле. Осуждать князя за такое поведение было сложно, но так-то, если совсем по-честному, то кто ж ему был виноват? Знал ведь, кого замуж-то брал! Не принцесску там какую трепетную, а могучего Ночного господина! Хоть и мелкого, а ебливого.