После жизни нет края: ни ада, ни рая! Лишь безмолвный вопль в пустой тиши — Тот зов, который услышишь ты там, Где всё однобоко.
Перерождение — утрата прежнего облика, реинкарнация — девственно чистое, повторное воплощение. Учитывались ли прежние грехи в новой жизни? Даже людям очевидно, что да и это самое разочаровывающее «да» в его жизни могло сделать в следующем существовании некогда властного, всесильного демона каким-нибудь жителем М в Измерении М! (привкус горечи оставался даже несмотря на то, что вряд ли бы он смог вспомнить все свои предыдущие поступки и прежнюю личность). Могло ли небытие стать ему тюрьмой? Как наказание свыше, от самих владычественных творцов, вполне возможно, но вероятность этого не затмевала отличных вариантов — авось он всего-навсего умрёт. Подохнет в агонии, осознает всё на последним издыхании (даже звучит забавно!), томительно свернувшись на поверхности «чего-нибудь» в луже собственной крови, но умрёт — это главное и самое привлекательное условие, ради которого и впрямь стоит чуточку потерпеть, если подобное произойдёт. Он был согласен на любые физические пытки лишь бы прекратить свои душевные муки и унять разбушевавшиеся мысли, которые из минуты в минуту твердили о масштабах потерь (а этого легко можно было б избежать, будь он чуточку бдительнее и аккуратнее!). Мягко говоря, он запутался. Демон искренне не понимал, почему противоречиво галимые мысли о своей ничтожности лезли именно в такие моменты, когда, казалось бы, всё вот-вот кончится и конец этому бренному телу, конец бренной жизни, которую он так возненавидел ещё тогда, в родном двухмерном измерении. Почему там, в этом аляповатом цирке, ему было всё равно? Рассуждения о не касающихся ту тему в целом уносили его далеко в подсознание, где он мог всё разложить по полочкам, но почему то светлое пространство так давило горло? Почему он с такой ненавистью взирал на человеческие руки, которые теперь принадлежали его душе, дышал, ощущал в груди равномерно бьющееся сердце, вертел головой, словно пытаясь понять, он это или не он, когда это можно было превратить в преимущество, мол, у него есть ещё один шанс изменить несправедливое будущее (ждал миллиарды лет, а тут что, так просто сдался?).***
Но горло вновь катастрофически больно сдавило (ещё одно скверное пробуждение? Досадно). — Мх… Как бы он не старался сфокусировать взгляд на чём-то конкретном, но цвета, в частности тёмно-синий и нейтральный желтоватый яркий свет поодаль, суетливо смешивались между собой и неприятно сверкали перед заплывшими глазами, замутняя и смазывая передний план, отчего общее полотно в итоге нечётким рисунком плыло перед ним. Руки, совсем не ощущавшиеся, слабо дёрнулись в попытке закрыть лицо от близко болезненных, давящих яркостей, но они так же остались лежать, как безвольные части куклы, на чём-то относительно мягком, на какой-то гладкой поверхности, отдалённо напоминавшей обивку диванов в его Страхрамиде. Сердце неспокойно билось в груди, пульс участился, картинка неустанно то меркла, то светлела, веки сами собой закрывались, в горле пересохло. — Так ведь у людей бывает в стрессовых ситуациях? — бурливый ворох неоднозначных дум нарушил единственно подходящий вопрос и растаял где-то на расплывчатом горизонте, когда хриплый кашель вновь нарушил относительное спокойствие. Пелена, по воли судьбы стоящая перед зрачками, накрывала со всех сторон, заставляя опять провалиться на сумеречное дно, но мужской голос, еле слышный и далёкий, буквально выудил того из тинистых терний, вынудив удержаться в сознании ещё лишнюю тройку минут. — Пульс… — Не норма… — Давление… Несвязные обрывки фраз цельного отчёта о состоянии здоровья звучали где-то сверху и эхом отражались в слуховых отверстиях (ушах же, верно?), пока их заглушала не только пульсировавшая головная боль, но и громкий, протяжный писк по правую сторону от того, на чём он лежал. Запах гадких медикаментов хлёстко ударил в ноздри, а звуки, до этого неразличимые в этой нещадной неурядице, стали потихоньку проясняться и сейчас, так больно бившие писки, резко притихли. Сглотнув ком, стоявший тяжёлым камнем в горле, он простонал что-то невнятное, что-то похожее то ли на просьбу о помощи, то ли на просьбу прекратить мучения, что, возможнее всего, было вторым вариантом, но тут к пересохшим губам педантично что-то поднесли. Стеклянный, судя по всему, гранёный сосуд с какой-то плещущейся жидкостью внутри. Им слегка потрясли возле и осторожно надавили на тонкую полоску губ, ожидая, скорее всего, ответных действий, но демон, никак более не отреагировав, чем дёрнулся в сторону от непонятного жеста, услышал лаконичное, монотонное обращение, проницательно граничащее с командой: — Пей. Билл неопределённо помотал головой, отворачиваясь от предложенного и интригующего чёрт знает чего, но когда чьи-то цепкие пальцы моментально оказались на его горле, слегка надавливая и сжимая в качестве предупреждения, сил более отказываться и терпеть сухость не было, и он отстранённо стонет, тяжко выдыхая и приоткрывая рот в знак отступления. Пальцы пропадают с шеи, рука его недоспасителя аккуратно приподнимает чужую голову и демон невольно обхватывает губами поданный сию секунду стакан, делая предусмотрительный, пробный маленький глоток (вода… обыкновенная, питьевая вода!). Шифр глотает живительную влагу как последнее спасение, на что знакомый, всё ещё приглушённый голос как-то недобро усмехается, равномерно наклоняя стакан: — Не спеши, — и некто убирает опустевший в пару мигов сосуд, плавно опуская голову Билла обратно, на что-то мягкое и пуховое, нежели то, на чём он лежал несколько секунд назад и смутный силуэт опять продолжает, — знай меру. Отдыхай, демон. И спаситель кладёт тёплую ладонь на горячий лоб Билла. Последующие слова неизвестного звучали слишком глухо, как в тумане, оттого становились ещё неотчётливее, но убаюкивающая интонация, безостановочная и успокаивающая, вселяла эфемерное чувство безопасности и, как бы Билл не желал, слабость и нездоровое состояние победно забрали своё, заново затащив в ненадёжную тишь и тьму.***
Демоны в человеческом облике в самых разных мирах — не такая уж и редкость, если обобщать и так обобщённых. Чаще всего за личиной людей, бесхребетных, малоустойчивых созданий, которых на свете так много, как муравьёв в муравейнике и вне, скрывались иные творения. Жизнь в человеческом теле для доброй половины демонических тварей была хоть и непривычна, до боли неточна и двусмысленна, но удобна своим пользованием, в чью категорию, к радости или огорчению, Шифр себя не приписывал. Побывать в теле Сосенки был существенный опыт: за прошедшие десятилетия ощутить настоящую для людей боль (которая, конечно, не могла сравниться с душевными страданиями, но почему бы и нет?) — физическую. Повтыкать в руки вилки острыми концами, упасть с лестницы, повредив всевозможные части тела и прочувствовав весь болевой порог, придавить хилые конечности под названием пальцы между деревянными створками и ящичками. Занимательное приключение, кончившееся нестандартным огорчением — каким бы ты мазохистом не являлся, но тело среднестатистического человека было весьма ранимо перед существенной и не очень угрозой. Их кости с лёгкостью и хрустом можно переломать на самые мелкие кусочки, без особого усердия поотрывать им все пальцы, безжалостно раздробить руки и ноги, изрезать все кожные покровы, занося инфекцию, а под конец — подвесить жертву на ужасном холоде иль жаре, гадая, умрёт ли та скорее от нанесённых увечий, потери крови, удушения, чересчур высокой/низкой температуры или занесённой инфекции, пусть ответ-то остаётся весьма очевидным.***
Второе пробуждение вышло не таким болезненно накалённым. Все мерзкие человеческие недуги на этот момент, жгуче смешавшиеся в предыдущий раз в одну кипу и вставшие поперёк острым клином, внезапно снисходительно утихомирились и уступили, словно позволяя сделать необходимый, благодатный вдох для последующего выживания. Поначалу расфокусированный, такой же неопределённый и пустой взгляд рывками метался по всему видимому пространству, что было в его пределах досягаемости, и над глазами висели расплывы и мельтешения уже совсем другого цвета — коричнево-дубового, но помаленьку двойственная и путаная картинка приобрела более чёткие и опрятные линии, становясь менее беспросветной. — Мило, что я до сих пор жив… — вырвалось изо рта страдальческое, наполненное сарказмом, едкое выражение и Шифр, не без труда приподнявшись на локтях, снова затхло упал на гладь убранства, подобно раненному травоядному животному в логове плотоядного зверя, и свернулся на боковой стороне, притянув к себе колени и прикрыв веки. Пускай как таковых сухости, жара, кашля и температуры он сейчас не ощущал, но головная боль, ни на секунду не отошедшая, ничем не уступала всей нездоровой мешанине. — Теперь точно очнулся? — голос, до черта остающийся таким знакомым, неожиданно прозвучал где-то рядом и Билл, утомлённо открыв глаза и дёрнувшись чуть в сторону к предполагаемому источнику звука, осмелился спросить: — Наверное, слишком предсказуемо и нелепо будет звучать этот до жути клишированный вопрос, но где я, знакомый незнакомец? — «Знакомый незнакомец»? — некто слегка усмехнулся. — Заместо этого нескладного словосочетания можно было бы сказать, например, друг из прошлого или, хм, давний товарищ? Хотя звучит на словах ещё более несуразно, чем вполне твой обоснованный вопрос, Шифр, но что ж… — неизвестный по звукам, скрипам половиц (очень-очень знакомым скрипам), приподнялся со своего места и сделал несколько шагов вперёд по направлению к лежащему, а после замер то ли в нерешительности, то ли в старании держать дистанцию. — Друг из прошлого, значит… Припоминаю, — Билл попытался перевернуться обратно на спину для более удобного обзора (вид на пол, безусловно, бесподобен, но не лучше ли, как подобает по этикету, лицом к лицу предстать перед хозяином этого места?), но чуть неудачно не свалился с дивана, когда вновь те самые цепкие пальцы, тогда так неприятно лёгшие на горло, схватили его тело и Шифр наконец понял, что дало повод образоваться тому мимолётному смущению до случившейся отключки. — Шесть пальцев? Ха… Ха-ха! Демон небрежно извернулся в чужих руках и, снова оказавшись на софе, рефлекторно отпрянул на самое возможное расстояние, невольно массируя виски, лишь бы всплёскивающаяся моментами боль в голове, пагубно воздействующая чёткому изображению реальности, отступила. — Поверить не могу… — Билл заносчиво, чутка нервно улыбнулся, когда пред ним наконец предстало это человеческое достояние, что принесло в его жизнь и в его планы не столько пользы, сколько и проблем, которое он и не мечтал больше увидеть. — Ты так изменился, гений… Стэнфорд Пайнс — совсем уже другой человек, но такой же дотошный умник, заметно внешне помолодел (с чем же это связано, дорогой Шестопал?). В нескрыто безрассудной заинтересованности мелькнула потенциально верная догадка — неужто ему даровали дополнительное время?.. или, может, то самое потерянное вернули? — Как и ты, демон. — мужчина сделал шаг вперёд, отчего Билл спиной прижался к диванным подушкам, раздражённо вздохнув и опять оглядевшись по сторонам. Та же самая местность, что хоть тридцать лет назад, что хоть (год? два года? три года? сколько времени прошло со Странногеддона?) назад, что хоть сейчас: по-своему отчуждённая, совсем неприветливая (как и моя камера, вот это совпадение!) комнатка в загадочной и таинственной Хижине Чудес, пропахшей клеем, пылью, новыми журналами, людскими алчностью и обманом, неплохо сочетающиеся с блаженным для Форда научным рвением, типичным для людей любопытством и хранившая в себе абсолютно несколько разносторонних характеров и назначений. А комнатка эта — личные покои самого учёного, если говорить и разъяснять художественно и тонко с самой мизерной частью аристократических замашек. Билл отчётливо, лучше всего помнит, как являлся здесь мужчине во снах перед концом лета и началом жданного события, как он изводил кошмарами того о судьбоносном дне, предупреждал и насмехался без утайки на свои планы и намерения, а вылились эти злорадство и непродуманность вот во что (не иронично ли?)… — Раз уж ты теперь точно отошёл от вчерашних недомоганий и можешь заново здраво рассуждать, я могу приступить к досрочным объяснениям. — мужчина прокашлялся в кулак, выпрямился и серьёзно посмотрел на Шифра со всеми, присущими только одному ему, деликатными суровостью и строгостью. — Спешу тебя огорчить — с недавних пор ты больше не демон и даже не треугольник, — в глубокомысленной тираде между вдумчивым тоном и дельным голосом мелькнули нотки насмехательства (наловчился, Форд, да?), — а просто человек с некоторыми отличиями от остальных людей. Но это позже. Первоочерёдное то, что ты обязан знать — ты более не в состоянии вредить мне или моим близким. — Прямо-таки не в состоянии? — вызывающе усмехнулся демон, скидывая ноги с края дивана и привставая прямо в нескольких метрах от всё ещё равнодушного или казавшегося таким учёного. — Пусть, понятное дело, магии у меня нет, но… — Шифр, вроде бы ты был ещё тем искусителем-обманщиком, но сейчас любой собаке станет ясно, что, если бы ты даже мог мне навредить, то буквально бы свалился с ног, перестав держаться за диванный каркас. Кстати, это одно из последствий твоей агрессии и… м-м-м, непокорности, если можно так выразиться. — Непокорности? Но мысли о малейшем нападении и атаке вправду оказывали несколько губительное влияние в виде пульсирующей головной боли в затылке. Маленький шажок с целью не то, чтобы покалечить или нанести вред Стэнфорду, а — скорее проверить сказанное Шестопалом, и вовсе отозвалось сильной болью в висках. — И даже если ты попытаешься со всем своим терпением, которого у тебя так много, ты просто не сможешь. То пламя, к которому ты прикоснулся, было что-то наподобие сделки — иронично, да? Подобие сделки, где твоей частью будет выполнять мои приказы и просьбы всех Пайнсов — да, такое, к моему удивлению, распространяется на всю мою семью, — мужчина чуть притормозил с пояснениями, видя нестабильность состояния осевшего на пол Билла и, когда тот оторвался от разглядывания деревянного пола и вновь перевёл взгляд на Пайнса, на лице которого мелькнула еле заметное беспокойство, тот опять продолжил, — но так будет удобнее тебя контролировать. Теперь… Недолгая пауза и Форд на глазах сосредоточенного, озлобленно улыбающегося уже-не-демона, выдохнул и негромко щёлкнул пальцами, отчего на шее Билла вновь засеял красный след и появился тот самый ошейник, что всегда при нём находился в Мире Будущего. — Шестопал… — Ты прекрасно знал и понимал, на что шёл все тысячелетия. То, что ты делал, никогда не было ошибкой лично для тебя и, вспоминая Оракул из Измерения 52 (1), которая поведала мне обо всех твоих проступках в этих мирах, я с уверенностью могу заявить, что всё тобою задуманное в отношении других ты должен опробовать лично на себе. С этого дня, Билл Шифр, ты принадлежишь мне и моей семьи до скончания своей жизни. С этим, кстати, будет тоже небольшой пунктик…