Mother Mother — Touch Up;
Божьи дети говорят ей:
«Шлю-ха».
«Нас от тебя тошнит».
«Анри грязная, грязная, грязная».
«Анри — вещь».
Божьи дети говорят ей: «Сдохни», когда сам бог хочет, чтобы она жила. Но бог не разговаривал с Анри гребаных семь лет. И даже учитывая тот факт, что Анри прекрасно знала этого бога: сидела с ним за одной партой, называла «своим», целовала, в конце концов, — в итоге она начала сомневаться в том, действительно ли ему нужна. Пусть даже в качестве воспоминания.
А если бог покончит с собой? Тогда Анри-воспоминание тоже умрет.
Нужной, хорошей Анри никогда не было. И воспоминание это умрет с возлюбленным в один день (как романтично), и мы вернемся в начало.
В тот день, когда компромат нашелся и на нее.
Божьи дети говорят ей:
«Шлю-ха».
Анри смеется: и правда. Хорошистка с паранойей должна была шифроваться лучше.
Но
бог не вторит
им. На то он и бог.
[На то он и
неудавшийся бог, потому что сперва никто не вторит ему]
А Анри, действительно, вещь. Ну, в собственном понимании. С тех самых пор, как те фотографии слили в сеть. Нет, раньше: с тех самых пор, как эти фотографии появились в чужом
не в чужом телефоне. Или… с тех самых пор, как ее впервые унизили? Еще до того, как у нее выросла грудь. Да ладно. Нужно смотреть шире. С тех пор, как она родилась девочкой. Той девочкой, которая другим девочкам не сестра, а плохой пример.
Все чувства Анри обесценены, она сама — лишь оболочка. И даже ее любовь к Чарльзу психотерапевт назвал ненастоящей, ведь Чарльз единственный, кто не хотел, не хочет и никогда Ее не захочет.
Хорошие мальчики вполне могут увлечься плохими девочками, да только вот не блядьми, которые только и делают, что позволяют другим стереть свою личность.
Божьи взрослые хотят развратную девственницу.
Они говорят:
«Ты сладкая».
«Облизать бы тебя с головы до пят».
И много чего еще говорят, в перерывах между отправлениями дикпиков.
Делают много чего.
Иногда Анри чувствует себя королевой. Точнее, всегда. Поверхностно — всегда. Они хотят ее, дарят подарки, написывают среди ночи, рассказывают, как плохо им без нее и даже не обижаются, если Анри от скуки грозится сбросить все переписки их женщинам. Это даже забавно. Забавно, когда кто-то настолько зависим от тебя. Они готовы на все, лишь бы воплотить в реальность фантазии. Она может быть мамочкой, или доченькой, или кем пожелаете. Главное — деньги вперед, ведь что в Доме, что за его пределами, что за пределами пределов, алтарь одинаковый.
А если чуть дольше посмотреть на себя в зеркало, все становится ясно. Как другие не видят? Нет, Чарльз видит, конечно. На то он и бог. Потому-то он и не терпит прикосновений.
Наверное, он все-таки чувствовал себя отравленным после того поцелуя. Пусть говорит что угодно. Анри знает, насколько она отвратительна. И да, они с Чарльзом действительно понимают друг друга. Обоим хочется не существовать вовсе. Хотя раньше существование казалось азартным. Потом азарт поугас, но после того, как Эйлер пообещал спасти ее, влюбленную дуру, вновь разгорелся.
Он не придет.
Или придет, поглядит на Анри, и найдет предлог, чтобы больше ее никогда не видеть.
Уорхол знает, что он не такой, действительно знает, но до конца поверить не может. Или просто боится отсутствия у него каких-либо намерений? Или боится того, что он наконец обратил на нее внимание? Вроде всегда обращал, был рядом, но теперь — ей показалось — все было немного иначе. Сокровеннее, что ли.
Она все еще надеялась на то, что он сможет ее полюбить как девушку.
Но она такая мерзкая… Как кто-то вообще может смотреть на нее без неприязни? С вожделением смотрят эти… Ну да, извращенцев хватает. Кому-то нужны самые чистые, кому-то — самые грязные. Анри — грязная. А Чарльз — мизофоб. О чем вообще думать?
Анри считает, что все разрушилось из-за того поцелуя. Она ведь действительно хотела показать Эйлеру, насколько он важен. Только вот не учла, что быть важным такой, как она, — оскорбительно. Особенно для бога.
Как Чарльз создал Ее? Эстетика безобразного? Попытка посмотреть в лицо своей фобии? Как ванна с опарышами от галлюцинаций — клин клином. Как фотообои с разлагающимися трупами, чтобы подготовить себя к смерти Матери, да, Чарльз? Как брат-задрот, навсегда запертый в своей комнате за плохое поведение, с ножницами, воткнутыми в висок
зачем, зачем, зачем ты, зачем ты, зачем ты сделал это, зачем.
Анри вспоминает, как издевалась над ней вся школа во главе с чокнутой Уилтшир, лишь притворяющейся подружкой. Говорят, она сосала Уорхолу, чтобы добыть компромат, но это неправда. Родная кровь, любимый братец, сам отдал его этой дуре, потому что она слишком идеальная, умная и познала все истины. Анри ненавидит Шарлотту Уилтшир всем сердцем и желает ей самой мучительной смерти в прямом эфире. То ли дело Скарлетт. Настоящая Скарлетт. Наивная девочка Шарли, всеми любимая, и Анри тоже ее любила, но смела быть с ней жестокой, ведь «Вайлтшайр, хорошая, мир к тебе добр не будет. Мы обе запомнили на ура, что личинкотов нужно кормить только полезной едой, но разве это что-то меняет?»
Что было на тех фотографиях? Кружевное бельишко для любимого мальчика? В те времена Чарльз еще не появился. Как жаль, как жаль… Неидельного убийства, на которое всем плевать, могло бы и не произойти. Уилтшир с подружками не зашли бы в ту комнату, не разорались бы, как ненормальные… Чтоб их…
«Знаешь, Чарльз, когда тебя ненавидит каждый человек в твоем маленьком, жалком мирке, ты вовсе не понимаешь, с кого спросить. Ты заплатил бы мне больше, чем мои обожатели? Увы, твоей любви мне не видать».
В новой школе нет сучек-подружек, нет этой твари, но есть белая-белая Скарлетт, превосходная девчонка, на которую Чарльз пришел поглазеть в образе своего обожаемого Винсента. Винсент, к слову, не стоил того, чтобы так по нему убиваться. Как сказала умная девочка Шарли, он — обычный мальчик. Нет в нем совсем ничего особенного. А Чарльз… просто придурок. Бессовестный предатель, захлебнувшийся чужими словами, но почему-то решивший в последний момент вынырнуть и вернуться к своей фейковой девушке.
Генриетта Уорхол, признаться честно, ненавидит их всех.
Хотя если Чарльза она с нетерпением ждет, то это явно не от большого желания воткнуть ему в висок ножницы. Много чести.
Ладно-ладно, он ничего не сделал. Ничего такого, за что бы его всерьез хотелось убить. Когда жизнь тебе ломают не в первый раз, на все начинаешь реагировать гораздо спокойнее.
Всего этого могло бы не быть. Если бы, если бы, если бы… Она может подставлять нужное до бесконечности. Слишком много трагедии и драмы в ее позорнейшем пустозвонии, и лучше бы ей постыдиться себя, но Анри привыкла к демонстрации себя, а потому прятаться разучилась. Компромат делать больше не на кого. Уилтшир как-то раз написала ей, что может испортить ей жизнь, показав ее кружевное бельишко прямо на выпускном. Не показала. Забыла, наверное, или же отвлеклась на свой выпускной. Но эта угроза помогла Анри принять решение и пойти напролом. «Я стану развратницей прежде, чем вы успеете меня окрестить ею. Мне, кстати, не стыдно. Как не стыдно было Уилтшир вести свой видеоблог с издевательствами. Всем нравилось. Кстати, в следующем выпуске она может сжечь мою фотографию, я буду даже не против». Шарлотта Уилтшир, однако, давным-давно позабыла о девочке, которой когда-то испортила жизнь.
Анри тоже давно забыла о прошлом. Она наслаждалась тем, что делала, и пусть наслаждение было больным, пусть, но она не могла жить иначе. Мазохизм, самообман, самовнушение — «это то, чего ты
действительно хочешь». И пусть Чарльз поймет, что потерял. Что не потерял совсем ничего. Пытаться привлечь внимание асексуала сексуальными провокациями — это, конечно, сильно.
Вот теперь остается лишь пожинать плоды: прошмандовка с обочины, переступающая с ноги на ногу и одергивающая неприлично короткое платье, случайно тормознула успешного бывшего одноклассника и он, так уж и быть, накинул на ее дрожащие плечи свой дорогущий пиджак.
Чарльзу слишком далеко даже до иллюзии об успешном успехе, он, на самом деле, изувеченный жизнью нелюбимый ребенок своей больной Матери, которого наверняка в детстве наряжали в девчачью одежду, не стригли, и даже имя он получил только после того, как пришло время идти в первый класс, а то без школы так и остался бы Скарлетт. Но Анри все равно видит его чересчур идеальным для себя. Что думают остальные, ей больше не интересно. Всегда бы так… Впрочем, без опыта не огрубеть душой. Возможно, столько жестокости Анри получила лишь потому, что у божка возникла суперидея сделать из нее нормального человека? Нежная фиалочка в этом мире может быть только одна. Милая Вайлтшайр тоже познала жестокость, однако восприняла это не как урок, а как испытание. Она прошла все испытания, кто бы их ни послал. А Анри так не смогла. Анри из тех, кто катится по наклонной и делает из этого самое настоящее представление. Все равно ведь все уже смотрят. За чьим-то падением приятнее наблюдать, чем за взлетом. От мыслей «как хорошо, что это не я», можно кончить. Эти извращенцы, что дрочат на влюбленную девочку, «воспитанную под себя», иной раз просят восхвалять их, а себя принижать, называть недостойной, спрашивать семпая, не тошнит ли его от открывающегося зрелища. «Ты будешь моей собачкой», — говорит, теребя вялый хер, и Анри знает, о чем он думает. Он думает: «Хорошо, что это не я. Хорошо, что это
для меня. Значит, я здесь бог. Значит, не только меня на колени можно поставить». Иной раз, если Анри говорила, что ей правда так нравится, они тут же сливались. Видите ли, им хотелось улыбки сквозь слезы.
А теперь… теперь ничего не осталось. И что нужно делать? Непонятная история, как правило, и кончается непонятно чем. Какой-нибудь глупостью, или сюром, но это не грустно. Анри думает о том, что над концовкой ее истории можно будет лишь позлорадствовать, процедить сквозь зубы: «И поделом». Анри злая и несчастная. Несчастная и злая. Истина одна: от боли рушится все, унижение способствует личностному распаду. Человек превращается в морального инвалида, если по нему проехаться катком нелюбви. Такие люди потом о любви просить не смеют.
Все у Анри внутри сжимается, мир, кажется, справедливым уже не станет. Может быть, она действительно счастлива только в фанфиках, которые писал Чарльз. Вдруг его фанфики — это прописанные параллельные вселенные? Вдруг в них действительно все наладилось?..
Сметь на что-то надеяться слишком глупо. Глупая Анри перебирает вещи, слоняется по комнате туда-сюда, то заплетает косу, то, наоборот, портит себе прическу, чтобы Чарльз не подумал, будто она волнуется и его трепетно ждет.
Если он не придет, Анри умрет от горя. Перестанет есть, пить и иссохнет прямо в кровати, утопая в собственных нечистотах. Смотреть за ней некому. Ухаживать — тоже. Поддерживать — тем более. Поддержка — ментальный уход, тоже сложное дело. Считай, надеваешь на воображаемого лежачего воображаемые подгузники из раза в раз. Бедный Чарльз, он и так заебался возиться с Матерью, зачем ему только понадобилась Анри…
Правильно, нахрен Анри. Нах-рен. Он просто так написал, чтобы вспомнить прошлое. Наобещал, как все эти придурки, с три короба и ничего не выполнит. И дело вовсе не в том, что он плохой человек, просто Анри, Анри недостойная, Анри совсем не та, кто ему нужен. Чарльзу, пожалуй, никто не нужен. Так он устроен. Он одиночка. Наблюдатель. На то и бог. Смотрит с верхнего этажа вниз, на расквашенное тело своего друга, вдохновляется этим, а потом пишет. Уже не фанфики, уже про реальность, где Анри, отбиваясь от пьяного брата, распускающего руки, вонзает ножницы ему в висок, где Уилтшир с подружками дико орут, обнаруживая его труп, где царящее вокруг безумие переходит все мыслимые и немыслимые границы. Сперва все дружили против Анри, а потом она начала дружить против всех с Чарльзом. Дружить против всех с богом, вы только вдумайтесь!
Кто-нибудь обращался с Анри лучше, чем Чарльз? Никто. Совсем никто. Анри только обижали и унижали, а с ним она чувствовала себя как дома. Есть люди, которые могут спасти, есть люди, которые могут убить. Так вот, Чарльз тот, кто может ее и спасти, и убить. И сегодня, сейчас, все решится. Он либо спасет, либо убьет. Второе — скорее всего. Ведь гораздо проще сбросить балласт. Гораздо проще оставить «дочь свою». Пойти по стопам отца, который оставил их с Матерью. Оставлять даже приятно. Да, Анри было приятно, когда она оставляла свой профиль, вычищала его от фоток. Очень-очень приятно, впервые за долгое время.
Может, оно того и не стоит, но ради мгновения хоть какого-то подобия счастья она готова перетерпеть последствия. Оставлять профиль — подобие счастья, а последствия, что представляют собою отсутствие человека рядом, вполне выносимы. Вечность рыдать не будешь. Проревешься, восстановишь страницу, и все пойдет своим чередом. Это нормально. Для Анри только это, пожалуй, и нормально.
В какой-то момент она думает о том, что, наверное, лучше бы Чарльз и впрямь не приходил никогда. Кардинально менять все к лучшему сложно. Да и… будет ли с Чарльзом лучше? Вдруг он стал мудаком похлеще, чем всякие… Нет, нет. Чарльз самый лучший. Анри должна верить во что-то. Чарльз самый лучший, только не для нее. И он сейчас наверняка уходит куда-то за пределы пределов, да только не к ней. Зато не к другой. Тоже плюс, ха-ха. Чарльз не идет ни к кому, он же странный, чертовски странный. Пожизненно на своей волне.
«Привет.
Откроешь?»
Такие уведомления приходят на телефон. Они не с фейка написаны, а с его страницы, как хорошее дополнение после видеозвонка. Как интересно.
А дальше:
Тук-тук-тук-тук.
Барабанит в дверь. Барабанит, как будто пришел, реально пришел, как будто это не галлюцинация, как будто бы вот-вот и станет все хорошо. Анри, лохматая и зареванная (заранее), подбегает к двери и смотрит в глазок.
Это Он.
ОН, он пришел, пришел, пришел, пришел, он здесь, здесь, стоит здесь, прямо за дверью, в неизменном черном пиджаке, в синих резиновых перчатках, что так нелепо смотрятся, и даже с букетом роз. Хочет быть избитым букетом. Наверняка.
Анри боится, что сейчас окажется, что это очередная злая шутка вселенной и нет никого. Никого нет, ей просто показалось, потому что очень хочется видеть человека, но
тук-тук-тук.
Открывай, открывай дверь, пока он не развернулся и не ушел, ведь ему может надоесть ждать, ведь он тоже не в порядке и вряд ли способен вечно потакать твоим желаниям и капризам. Слезы катятся по щекам Анри, она не считает себя капризной, хоть на душе и паршиво. Жмется к двери, пытаясь обняться хоть так, знает же, что Чарльз не любит прикосновений, поэтому приблизиться к нему не удастся.
Тук-тук.
Разве Анри просит много? Анри просит всего лишь счастья, всего лишь быть любимой, всего лишь, чтобы рядом с ней кто-то был. Кто-то, кто не обидит, не причинит боль. Слишком много боли перетерпела Анри, и ей бы спокойствия, ей бы осесть в каком-нибудь маленьком домике на берегу моря рядом с хорошим мужем, что будет сидеть на веранде в кресле-качалке с газетой, пока по берегу бегает их пес. Главное, чтобы море словесным не оказалось, если мужем все-таки станет Чарльз.
Тук.
И она открывает дверь.
Чарльз здесь. Это правда он. От него пахнет антисептиком и больницей, марлями, как обычно. И эти дурацкие розы в его руках кажутся просто кровавым месивом в симпатичном блестящем целлофане. Анри нет дела до роз. Ей хочется броситься Чарльзу на шею, а он мнется, переступает с ноги на ногу, не решается попроситься войти. Нелепо улыбается, но видно, что встрече рад.
— Пришел, — Анри шепчет, отступая назад, и Чарльз входит в ее душную маленькую квартирку, заваленную вещами. Ее руки дрожат, его — тоже. Возможно, он снова пытался вскрыть вены. Хотя вроде не должен был после попытки утопления. Но кто его знает.
— Пришел, — Чарльз понимает, что она сомневалась. Однако Чарльз явно не сомневался в себе. Он настроен решительно. Протягивает букет, говорит: — Это глупость, я знаю, тебе он все равно через пару минут будет не нужен. Да, мы уходим прямо сейчас, если ты еще не передумала.
— Прямо сейчас? — Анри не хватает объятий, не хватает его и хватает, и она задыхается, ведь они стоят невероятно близко. Запах антисептика обволакивает ее, она сама начинает им пахнуть, им, а не своими дорогими духами. — Ты что, уже все устроил? Сочинил новый мир, в который можно сбежать?
— Сочинил. Это не так сложно, как кажется, особенно когда в голове все по полочкам. Странное чувство, но мне даже нравится, — говорит уверенно, и пути назад уже нет. Анри и не хочет отступать, для нее все закончилось тогда, когда не стало последней фотки.
— Что нужно делать?
— Ничего особенного, — Анри готова поклясться: это улыбка Человека-Зонтика. Дикая. — Просто возьми меня за руки.
Ч т о?
Чарльз кладет букет на кровать и снимает перчатки.
Его ладони искрят. Он создал новую временную линию. Это будет тот самый хороший фанфик.
