180 дней и 3 года

— Уточняю, в каких вы отношениях, — издевательски тянет Миллер, бросая на бледного как мел Ибо быстрый колкий взгляд. — Может, вы еще и переспали? — Какое твое вообще дело? — уже не выдерживает Сяо Чжань, не обращая внимания на то, что толпа вокруг действительно становится большой, потому что разговор переходит на сильно повышенные тона. Кто-то даже делает музыку тише. — Мы встречаемся. Да — официально. Остальное тебя ебать не должно. — Просто хотел накинуть твоему парню дополнительные бонусы за то, что уложил тебя в койку. Спорим, ты был снизу, — ответа, однако, Итан не дожидается, поворачиваясь к Ван Ибо. — Поздравляю с победой. Итого ты потратил четыре месяца вместо полугода. Впечатляет. Не так ли, малышка? Рейчел молчит, никак не реагируя на обращение своего парня, глядя на происходящее широко распахнутыми глазами. — О чем ты говоришь? — голос Чжаня немного садится, он чувствует, как холодеют его руки, одной из которых он все еще сжимает чужую. — О том, что твой типа парень тебя развел, как лоха, — терпеливо поясняет Итан. — Не слушай его! Все не так, — Ибо хватает Сяо Чжаня за плечи, разворачивая к себе лицом, безошибочно определяя в чужих глазах немое замешательство. — Я всё объясню тебе. — Я ничего не понимаю, — признается Чжань, хлопая глазами, пытаясь сопоставить в голове все события, которые прямо сейчас разворачиваются здесь. — Я тоже не понимаю, но пиздец интересно, — слышится чей-то голос из толпы, поддерживаемый одобрительным гомоном. — Чего ты не понимаешь? — как будто смягчается Итан. — Заткнись, — рычит Ибо на Миллера, однако тот и ухом не ведет, просто продолжая, упиваясь тем, что его оппонент ничего не может сделать сейчас. — Ван Ибо поспорил на тебя. Плевать он хотел на твои чувства. Он просто хотел мотоцикл в качестве приза. Условие было в том, что он охмурит тебя за полгода, и ты сам расскажешь о ваших отношениях. Он справился блестяще. Ван Ибо и правда хорош во всем, за что бы ни взялся. — Что за бред? — мотает головой Чжань. Слово «охмурит» больно полосует по памяти, которая тут же подкидывает то утро в мотеле, когда всё только начиналось, когда Ван Ибо прижимал его к себе, предлагал встречаться, а потом целовал так сладко, заставляя забывать вообще обо всём. Это ведь не может быть правдой. Тогда все было по-настоящему. Чжань чувствовал это. И Ибо тоже. Конечно же, он тоже. Чжань смотрит на Ибо, который родной, который его, который не может предать, а затем поворачивается обратно к Миллеру. — Послушай себя со стороны, это же просто смешно. Какой же ты жалкий. — Жалкий здесь только ты, — гнет губы в хищной улыбке Итан. — Все в этой компании знали об этом. Кто угодно подтвердит: Джейкоб, Даг, Оливия. Спроси любого. Они врать не будут. Но Сяо Чжаню плевать на то, что они скажут. Есть всего один человек, слова которого могут нести в себе хоть какой-то смысл, в которые он поверит, даже если каждый в этой комнате скажет ему противоположное. — Ибо? — губы Чжаня его не слушаются, он сглатывает, чтобы быть в состоянии вымолвить еще хоть слово. Он не верит ни единому слову Итана, но его тело отчего-то мелко дрожит. «Скажи, что это неправда», — хочет он сказать еще, но Ибо перебивает. — Чжань, не слушай его, — снова повторяет Ван Ибо, снова хватая своего парня за плечи, заглядывая в глаза. — Он всё исковеркал. Сначала да, сначала всё так и было, но… — Что? — выдыхает Сяо Чжань, тряся головой, не желая верить в то, что он действительно услышал то, что услышал. Он отшатывается от человека, которого еще секунду назад считал своим, глядя на него неверяще, а еще чувствуя где-то в груди холод, как будто часть его внутренностей вдруг обратилась льдом. — Ты правда поспорил на… меня? — Да, но… — Ибо давится словами, потому что в глазах младшего неверие сменяется темнотой. Омуты, в которых Ибо привык тонуть, высыхают, оставляя вместо себя бесконечную пустоту. — Всё неправда? — переспрашивает он, тупо глядя на Ван Ибо, кажется, даже не понимая, что прямо сейчас что-то внутри него иссякло навсегда. — Всё с самого начала? — Да, сначала, но… — ладонь Ибо сжимает плечо Чжаня, который не дослушивает, сбрасывает с себя чужую руку и просто направляется к выходу, честно ничерта не видя перед собой. Он идет как будто на ощупь, сердце в груди бьется о грудную клетку так, что, кажется, вот-вот выскочит. Толпа расступается перед ним, выстраиваясь в живой коридор, ведущий прямо к выходу. Шепчутся. Шепчутся оглушительно громко. Их голоса действительно отдаются в пустой черепушке, многократно отражаясь эхом. Оглушают. Гонят. Сяо Чжань сам не понимает, когда переходит на бег. Его душит. Он задыхается, когда выбегает на почти пустую улицу так, будто он пробежал марафон. Горло сдавливает. Нет-нет-нет. Абсурд. Надо проснуться. Бред. Он не осознает, что дрожит, не чувствует холода и того, как на коже оседают мелкие-мелкие капли моросящего дождя. Нет. Этого не может быть. Мозг отказывается анализировать, перегружаясь чёртовыми противоречиями. Он просто не в состоянии воспринять то, как быстро рай превращается в ад, как каждое воспоминание из сладкой мечты обращается липким кошмаром. Сердце по-прежнему пытается разбиться о грудную клетку, по которой изнутри медленно ползет холод, ввергая отчаявшееся сердце во тьму. — Чжань! — окликивает его голос, такой любимый еще несколько минут назад. Но сейчас он крошит тот лед за грудиной, который осыпается стеклянным крошевом, раня изнутри. — Постой! — Зачем? — вскрикивает Сяо Чжань, скорее всего от того, как болезненно начинает кровоточить внутри. — За что ты так со мной? Что ты сделал со мной? Зачем было ломать меня? Если все это ради развлечения? Он не понимает, когда его крик переходит на рыдания, не может разобраться, где дождевые капли, а где его слёзы, которые брызжут против воли, которые хочется остановить, которых видеть не должны. Но они пытаются спасти человека от боли, которая пока еще ощущается неполно просто из-за шока. — Я виноват, — Ибо догоняет, снова хватая за руку и разворачивая к себе. — Я правда поспорил на тебя. Мне правда пообещали мотоцикл. Я правда думал, что заведу с тобой интрижку и всё. Но потом… Потом всё изменилось, все стало по-настоящему. — Лжец! — Чжань вырывает руку из чужой ладони, отвешивая старшему звучную пощёчину, наслаждаясь тем, как обжигает руку, упиваясь этой болью. Она снаружи, а не внутри. Лучше снаружи. — Не смей трогать меня. Не смей разговаривать со мной. Никогда! — Но я правда влюбился, — кричит Ибо, кажется, даже не заметив пощечины. Он делает два шага вперед, обхватывая чужое лицо руками, глядя в глаза и не видя в них ничего из того, что там всегда искрилось. Все черти, которых он так любил, передохли, задушенные собственным криком. — Влюбился в тебя. — Влюбился? — губы Сяо Чжаня гнутся в жуткой широкой улыбке, в которой только боль и истерика. — Пиздабол ты! И мудак! Охуенно придумал. И спор выиграл, а теперь пронюхал, что здесь есть, чем поживиться, и решил мне про настоящую любовь задвинуть? Недостаточно развлекся? А мне вот кажется, тебе весело было! А теперь, иди-ка ты нахуй! Чжань с силой отталкивает от себя Ван Ибо, смотрит на него еще с секунду, чувствуя, как резко отпускает гнев, оставляя вместо себя лишь давящую обиду, которая тихая, которая, как медленный яд, разъедающая. А после разворачивается на каблуке и уходит, чтобы больше никогда не видеть этого человека, но постараться сохранить хоть что-то живое в себе. О том, что уже слишком поздно, он узнает гораздо позже. Когда будет брести по ярко разукрашенным сияющим золотом улицам, не видя ничего перед собой. Когда смех гуляющих людей будет отдаваться перезвоном ледышек внутри. Когда на смену шоку и злости придет простое осознание. Всё было неправдой. С самого начала. Вода хлюпает под ногами, тело мелко дрожит, но Сяо Чжань не чувствует холода снаружи. Он весь внутри. Их первая встреча — неправда. То, как легко они сблизились — неправда. Это не был Ван Ибо, это был идеальный образец, нацеленный на то, чтобы понравиться, чтобы пошатнуть то, во что Чжань привык верить. Каждое случайное прикосновение — продумано, каждая ситуация, когда сердце замирало — подстроена. Сердце сжимается, пытаясь укрыться от холода, ноет от боли, когда каждое воспоминание горит синим пламенем, бьется все отчаяннее, когда каждое из них напоследок ранит своей лживой яркостью, вспыхивая ярче перед тем, как уничтожить всё то, что делало таким счастливым. Их ночные переписки и глупые шутки, мелочи, в которые Сяо Чжань влюбился по-настоящему. На губах оседает солью от слез, которые льются, не останавливаясь. Он захлебывается ими, но легче не становится. Больно. Адски больно. Он останавливается посреди аллеи какого-то парка и хватается за грудь, пытаясь унять щемящую боль, сжимает ладонью пушистый свитер, который можно выжимать. — Всё в порядке, — Чжань не узнает свой голос. Он звучит сломленно, тихо и… безжизненно. — Всё в порядке. Но ничего не в порядке, а потому слезы льются с новой силой, а горло жмёт в сдавленном крике. Всё ложь. Всё. От невинных взглядов друг на друга за обедом до чувственных толчков внутри, когда дыхание одно на двоих на самой грани, от робких прикосновений губ к губам в первый раз и до смущающих признаний, когда вроде бы неловко, но сердце бьется так искренне и счастливо. Всё игра. Всего лишь игра, где Сяо Чжань пешка, расходный материал. Глупец, который и правда влюбился в того, кто с ним играл, осознанно загонял в тупик, заставляя принимать те решения, которые требовались по его плану. «А чего ты ждал?» — внутренний голос звучит приглушенно где-то в глубине черепной коробки. — «Ты сам виноват. Сам наступил на те же грабли. Зачем поверил? Зачем сблизился? Ты же знаешь, чем это заканчивается. Тебя будут вот так ломать до тех пор, пока не поймешь, что доверять кому бы то ни было — ошибка.» — Да, я идиот! — кричит Чжань сам себе, не замечая, как на него оглядываются прохожие, прижимая детей поближе к себе. — Чего ты хочешь от меня? Идиот! Да! Да, блять, сам виноват! «Хочу, чтобы ты хотя бы этот урок усвоил», — устало откликается голос, замолкая. — Больше никогда, — шепчет Сяо Чжань, чувствуя, как внутри обреченно ёкает сердце, как холод расползается глубже, как он обнимает своими сковывающими объятиями это самое сердце, как-то трепещет, будто пытаясь сохранить остатки тепла, хотя бы каплю надежды… Чжань обессиленно опускается на какую-то скамейку, поднимая глаза на творящийся вокруг праздник, который шумит, радуется, искрится бенгальскими огнями и смеется смехом детей и нескольких Санта-Клаусов, разгуливающих здесь же. В воздухе сырость, запах имбиря, какао и конфет. Это всегда было запахом счастья. Но не сейчас. Сейчас Чжань обхватывает себя руками, пытаясь удержать в целостности то, что превращается в ледяной хрусталь внутри, то, что сыпется, крошится и ранит. Всхлипывает. Слёзы кончаются. Он должен был стать гордостью семьи, должен был не оплошать, закончить колледж с кучей грантов, стать достойным преемником своего отца, жениться на красавице, завести ребенка или даже двух. Жить правильную хорошую жизнь. Такую, как он запланировал для себя, какую запланировали для него. Почему все не могло так и остаться? Почему его мир должен был рухнуть, когда этот человек появился в нем? Почему все должно было перевернуться, когда он проник к нему под кожу, в легкие, будто смешавшись с воздухом, заменив его в конечном итоге? Почему? Почему он такой глупый? Зачем всё это было нужно? Зачем нужны были эти метания с принятием себя? Зачем ему нужно было влюбляться в парня, ломая того себя, к которому он привык? Зачем он подпустил его к себе вообще? Почему не заметил фальши? Почему не почувствовал в поцелуях яд? Ради шутки? Ради глупого спора? Его жизнь сломалась ради идиотской игры? Его мир перевернулся с ног на голову в угоду шутникам, для которых чужие чувства — пустой звук? — Дяденька? — Чжаня тянут за рукав, вынуждая взглянуть на раздражитель. Им оказывается мальчик с большими карими глазами и ободком со светящимися оленьими рогами на голове. — Дяденька, тебе грустно? Что случилось? Сяо Чжань смотрит на мальчика отрешенно, безразлично опуская взгляд, выдыхая и чувствуя абсолютно иррационально подкатывающий к горлу смех. И он хохочет. Безумно. До слез, захлебываясь ими снова, не переставая смеяться. Над самим собой, над своей глупостью и доверчивостью, над тем, что его так легко обвели вокруг пальца. Над тем, как легко он полюбил человека за простую теплоту с его стороны, которой грош цена. Над тем, что он знал, что доверять людям нельзя, но все равно… Поверил. Посчитал другом. Влюбился. Смешно. И что делать теперь с этим чувством — непонятно. Оно теперь никому не нужно. Нет, не так. Оно изначально не было нужно тому человеку, которому оно предназначалось. Тот человек просто шел к своей цели, используя те средства, которые у него были. И это проблема Сяо Чжаня, что у него не хватило мозгов на то, чтобы понять, что с его чувствами просто играют, что это не влюбленность, а простой эксперимент. С вполне определенной целью. У Ван Ибо была мечта. Он пришел к ней, выполнив условия. Молодец. А сердце Чжаня, которое прямо сейчас разлетается на миллионы сверкающих льдинок, впиваясь в душу изнутри, оказалось лишь разменной монетой. — Зачем ты пристаешь к незнакомым людям? — ребенка подхватывает на руки женщина. Наверное, мама. Мама… Родители ведь предупреждали, что есть люди, которые пойдут на все ради того, что им нужно, есть люди, которые захотят использовать и быть близко только для того, чтобы достичь своей цели. Чжань всегда слушал, но считал, что сможет отличить такого человека, что даже хорошую актерскую игру сможет распознать, но… Но не смог, когда пришло время. «Сам виноват», — снова напоминает внутренний голос. И возразить нечего, потому что так и есть, потому что стоило, наверное, проанализировать, кто такой Ван Ибо. Просто человек, который привык жить в мире, в котором надо бороться за свое существование, а значит идти по костям ради своей цели, если потребуется. И он прошелся. И хотел, кажется, и дальше топтаться на его несчастном скелете, соврав про «настоящую влюбленность». Конечно, неплохо бы, помимо мотоцикла, получить и безбедное существование. Чжань сглатывает тяжело, в горле все еще узко от того, как душит его осознанием, как жжется внутри от осколков того, что раньше было сердцем. Интересно, сколько бы продолжался этот обман, не раскройся он вот так неожиданно сегодня? Сколько бы еще Сяо Чжань смотрел влюбленными до одури глазами на человека, который на самом деле вгонял в его спину нож всё это время? И когда бы по итогу он все же сломался? Когда Ибо бы это надоело? Чжань снова смеется, но на этот раз уже без истеричного крика. Теперь в его смехе только горечь от безысходности. Он познакомил этого человека со своей семьей, впустил не только в свое сердце, но еще и сердца своих родителей, которые приняли и поняли все правильно. Как теперь взглянуть в их глаза, как скрыть от них ту боль, которая грудь рвет? Просто потому, что Чжань правда не хочет, чтобы это отразилось еще и на них. Он просто не может позволить Ван Ибо причинить боль еще и им. Одного его вполне достаточно. Он справится как-нибудь. Не прямо сейчас, возможно, даже не через год, но все пройдет. Всё проходит. И по щекам снова текут слёзы, потому что есть что-то неизмеримо тоскливое в этом «всё пройдет», будто каждая из стекляшек, оставшихся от сердца, знает, что это ложь, что время на самом деле не лечит. Только учит. Сяо Чжань запрокидывает голову назад, позволяя дождю литься прямо в лицо. Где-то взрываются салюты, кричат от восторга дети, а ему не хочется ничего. Хочется просто не чувствовать ничего сейчас, чтобы перестало ныть внутри так, будто его действительно ранили. Хочется проснуться, и чтобы вдруг оказалось, что эта вечеринка просто привиделась ему, что не было никакого спора. Или… чтобы никакого Ван Ибо он никогда не встречал, никогда не смотрел в его глаза, никогда не отвечал своей улыбкой на его широкую, с дёснами, никогда не целовал его, никогда не любил его так сильно, никогда не сидел вот так в парке с этим вырванным из груди чувством, никогда не истекал чистой болью изнутри. И он плачет, оплакивая свое собственное сердце, свою любовь к Ибо и ту мечту, где у них одно будущее на двоих. А дальше он поднимается и ковыляет снова куда-то в неопределенном направлении. Но точно не домой. Домой нельзя. Дома родители, у которых праздник, у которых самая волшебная ночь в году, у которых сегодня должны сбыться самые заветные желания. Он не имеет права портить им праздник, а потому до утра он побудет где-нибудь, но не дома. В принципе, ему все равно где. Он просто бредет дальше по улице, проходя парк, где идут гуляния, мимо магазинов, которые, конечно, не работают, но сияют вывесками так многообещающе, зазывая зайти пусть не сегодня, но обязательно в следующий раз, скажем, завтра. Сяо Чжаню тошно. Кажется, что завтра не наступит, кажется, этот день не кончится, хотя до полуночи должно быть совсем немного. Мимо проносятся машины, проходят толпы людей, целые компании студентов и школьников, кто-то даже задевает его плечом, кто-то даже извиняется, но Чжань не слышит. Он идет по обломкам того мира, в котором он был так счастлив. На языке горько и сухо. А перед глазами заходящее солнце на Тайби, бесконечное небо, сливающееся с полем, и человек за рулем мотоцикла, к которому он жмется изо всех сил совсем не потому, что страшно. Осколки сердца жалобно звенят, а Сяо Чжань только улыбается, мазохистично цепляясь за эти воспоминания, прогоняя их перед внутренним взором умышленно, помечая их как фальшивку, понимая это головой, но то, что осталось от его сердца, цепляется за них. Чужие губы на его губах. Привкус меда и лимона. Запах моря. Негромкий смех. А потом небо над Атлантой. И свет, который не исчезает вместе с солнцем, но, кажется, гаснет прямо сейчас. Жар по телу от прикосновения чужих губ к губам, к шее и по всему телу. Это больше не огонь. Он все еще обжигает, но теперь холодом. И Сяо Чжань не понимает, где этот холод: внутри, снаружи или везде. Он правда не ощущает, как продрог. Он живет сейчас в тех горящих воспоминаниях, которые дробят его сердце в еще более мелкую хрустальную пыль, гоня осколки по венам. Тосты на поздний завтрак и горький кофе каждое утро. Каждый обед, каждый поцелуй украдкой. Взгляд красивых лисьих глаз, в которых, как ему казалось, влюбленность та, что сродни одержимости. Но… На самом деле так выглядит ложь. Ничего другого в этих глазах никогда не было. Во всяком случае, не по отношению к Сяо Чжаню. Он закашливается, мешая кашель со всхлипами. Жалкий. Итан прав, какой же он жалкий. Но больно не из-за этого, а из-за того, что то, что было настоящим, оказалось лишь качественной подделкой. И из-за того, что сердце, которое так счастливо впустило в себя это чувство, заморозили и разбили изнутри этим же чувством, заставив циркулировать по телу стеклянным крошевом, беспрестанно раня и мучая. Дождь усиливается. Часы на площадке в очередном сквере бьют полночь, и Сяо Чжань загадывает никогда больше не встречаться с Ван Ибо. Домой он приходит около четырёх часов утра, когда весь дом крепко спит. Он проскальзывает внутрь бесшумной тенью того счастливого человека, который выходил из него всего-то несколько часов назад. Сяо Чжань медленно тащится на второй этаж в свою комнату, стягивает с себя промокший насквозь белый свитер, бывший когда-то пушистым, опускает его в мусорное ведро и садится на кровать, похоже, забывая о том, что брюки на нем тоже ужасно мокрые. Он наклоняется вперед, упираясь локтями в колени и запуская пальцы в сырые волосы. Он так долго бродил по улицам, прокрутил в голове столько мыслей, столько раз прогнал их сквозь воспалившийся мозг, что сейчас в черепной коробке точно так же, как и в грудной клетке: совершенно пусто и очень больно. Голова раскалывается так, будто его неслабо приложили обо что-то. «О реальность», — подсказывает внутренний голос, а Сяо Чжань мечтает, чтобы он заткнулся уже со своими подсказками и ценными советами. Наверное, неплохо бы выпить таблетку от головы и лечь спать, но тело перестает слушаться. Чжань чувствует себя настолько изможденным, что даже пальцем пошевелить сложно. На кровать запрыгивает Стелла, бодаясь головой о голую ледяную кожу торса своего хозяина. Тот чуть поворачивает к ней голову, встречаясь с разумным взглядом голубых глаз. «А я говорила», — читает он в них немой укор. — И ты туда же, — хрипит Чжань, колоссальным усилием распрямляясь и опуская ладонь в теплую мягкую шерсть. Стелла жмурится, льнет к руке, тычется носом, требуя больше ласки, на которую у Сяо Чжаня совсем нет сил. Но кошка, кажется, чувствует и это, потому что поднимает лапу, касается предплечья человека, привлекая внимание, а затем крадучись ступает по кровати, удобно укладывается на ней и поднимает голову. Чжань понимает, тяжело выдыхая, стягивает с себя штаны, бросая где-то на полу, и ложится к Стелле, которая вопреки своей теплолюбивой натуре жмётся ближе к своему человеку, как будто пытаясь согреть. Тихо мурчит, как будто успокаивая. И Сяо Чжань снова плачет тихо-тихо, заливая солью подушку и зарываясь пальцами в белоснежную шерстку, пытаясь почувствовать хоть какое-то тепло. Внутри него так бесконечно холодно. Чуть позже приходит Киана, за ней Лакки и Бастет. Последним подтягивается Версаль, но даже он прижимается верным тепло-серым комком к закоченевшему телу, не слишком удобно для себя устраиваясь у живота Сяо Чжаня, лежащего на боку. И тот, сам того не замечая, проваливается в тревожный поверхностный сон, где мелькают тени, вдребезги бьется хрусталь и по осколкам течёт темно-алым. — Чжань-Чжань? — он открывает глаза от взволнованного оклика мамы, которая врывается в его комнату несколькими часами позже. — Что случилось, милый? Голос Сяо Инь, обычно мелодичный, сейчас срывается истеричными нотками, выдавая то, в каком состоянии пребывает женщина. Чжань тихо стонет, разлепляя опухшие веки. Ему кажется, что он и не спал вовсе: тело ломит, в голове долбит напряжением, а внутри подозрительно пусто. — Почему ты дома? — не прекращает мать, сгоняя Киану, усаживаясь на ее место и опуская ладонь на плечо сына, который лежит не шевелясь. — И почему у наших ворот Ван Ибо? Сяо Чжань резко садится на кровати. Лакки смотрит недовольно. Ибо здесь? Какого чёрта он здесь? Как вообще смеет? Неужели было мало того, что уже случилось? Неужели действительно готов зайти в своей лжи еще дальше? Хотя, казалось бы, куда? — Нет, — хрипло протестует Чжань, собираясь встать, однако голова кружится, а потому он просто хватается за нее. — Нет, его здесь быть не должно. Пусть уходит! Пусть исчезнет к чёрту! — Милый, что ты такое говоришь? — и Чжань не видит, как бледнеет лицо его матери, которая уже успевает надумать самого страшного, что, в целом, не так далеко от реальности. — Вы поругались? Сяо Чжань поднимает красные, опухшие глаза на Сяо Инь и правда сожалеет. Сейчас ему больно не за себя, а за свою маму, за папу, за них обоих, которые ведь тоже поверили, которым никогда нельзя узнать настоящую причину того, почему их сын сейчас пребывает в таком состоянии. Если об этом узнает мама, ей станет плохо, это подорвет ее здоровье и психологическое состояние отца, потому что ему слишком важно, чтобы его супруга чувствовала себя хорошо по всем параметрам. А если отец… Нет, инфаркт его, конечно, не хватит, но есть вероятность, что он разберет жизнь Ван Ибо по кирпичику, заставив того жить в аду. И последняя идея кажется не такой уж плохой, но… Но Сяо Чжаню просто мерзко, ему не хочется больше связываться с этим человеком даже опосредованно. А еще, во всем произошедшем он винит себя: это он вляпался, это он доверился, не усвоив урока прошлого, это он влюбился, и это он сейчас должен страдать. — Мы расстались, — бесцветно выдает Сяо Чжань. Это, конечно, правда, но едва ли в двух этих словах может поместиться глубинная горечь от того, что его искренность, его такое новое и чистое чувство осквернили и покромсали на мелкие кусочки. — Что случилось, малыш? Он обидел тебя? — и да, материнское сердце чувствует, что произошло что-то ужасное. Но даже без его помощи женщина понимает, что ее сын не стал бы так убиваться из-за мирного расставания… Они собирались завтра приехать на праздничный семейный обед вместе. Но что-то явно пошло не так. Настолько не так, что ее любимый и единственный сын сейчас сидит на кровати, упулившись в точку, будучи не в силах собрать мысли в кучу. — Нет, — качает он головой все также безучастно. — Это я виноват. Я просто дурак… Горло снова жмет всхлипом, к глазам подступают слезы, которые тут же проливаются кристально чистыми ручейками, хотя Чжаню казалось, что он выплакал уже всё, что мог. — И я не хочу его видеть больше никогда, — скулит он жалко, повторяя свое «никогда», как будто в этом слове есть хоть какая-то магия. — Никогда. Хочу уехать. Далеко. В Европу. В Австралию. В Китай. В Россию… Всё равно. Лишь бы подальше от него и… от них. Сяо Чжаня начинает мелко трясти всем телом от воспоминания того, как за него цеплялись взгляды и голоса, смешки и сочувственные вздохи. Он ненавидит это. Ненавидит этот приглушенный свет вечеринки и самодельное лазерное шоу, ненавидит мерзкие коктейли в одноразовых стаканчиках и непонятную музыку. Ненавидит всё, что с этим связано. — Чжань-Чжань, — Сяо Инь бледная, как мел. Она теряется, не зная, что можно сделать в данный момент. Они с Сяо Цзэ проснулись пару часов назад, позавтракали. У нее и в мыслях не было подняться в комнату своего сына: ведь он со своим парнем должен приехать гораздо позже. А потом охрана звонит и говорит, что у ворот человек, назвавшийся Ван Ибо. А еще Сяо Инь страшно. Потому что она впервые видит своего ребенка в таком состоянии, потому что боль самого большого сокровища ее жизни так очевидна, что она сама буквально пропитывается ненавистью к человеку, который заставил ее сына переживать это.