Ночи, в которые мы восхваляли Великий океан

      Крики за стеной режут уши. Боль — чужая и своя, тупая и острая, — стискивает голову. Вот, вопль на мгновение смолкает, и по звенящей тишине пробегают ободряющие слова повитух. Где-то за стеной командует Соколов, но слова учёного тонут в новой волне крика.       Голос бьёт в спину и колит в пятки. Херон попытается соскочить с кресла, как крепкие руки тот же час упали на плечи, прибивая обратно. — Сядь, — скомандовал лорд-защитник уже раз пятый. Дауд стоит за спиной, что давало ему максимальное преимущество в положении. — Отцепись, — шикнул барон, дёрнув рукой. Ладони тут же перестали давить, но повторять действие Йаф не собирался. Упрямый баран точно поставил себе за цель не подпускать его к роженице раньше, чем окажется рядом сам. Херону неважно,исполняет он чей-то приказ или самовольничает. Ненавидеть Дауда это не мешало.       Постояв над ним ещё минуту, Крамер, наконец, оживает: медленно обходит и садится на соседнее кресло. Морда кирпичом, меч и пистолет за поясом, резкие, слегка неаккуратные действия — как всегда. Словно его подруга не разрывается от боли буквально в пяти метрах от него, словно он не слышит воплей.       Мужчина коротко вздыхает складывает руки замочком — признак скрытой сосредоточенности. — Чего смотришь? — выпаливает Дауд, прежде чем посмотреть на него в ответ. — К алкоголю я тебя тоже не подпущу. — С чего бы мне? — По лицу вижу, что ты бы с удовольствием пропустил стакан… — …потому что сам тот ещё любитель выпить? — Херон заканчивается фразу. Да, Дауд издевается, но барон может ответить. Крамер тут не один, кто заметил в них параллели. — Нет, — замечание задело, пусть телохранитель и пытался показать, что это не так. — Потому что Джессамина жаловалась, что его запах слишком резок, — он откинулся на спинку.       Женские крики вновь заполнили пространство между ними, царапая душу когтями.       Говорят, мужчине никогда не понять боль родов. Сидя здесь и сейчас, в безмерно долгом ожидании, в голову невольно закрадывался вопрос — насколько? Насколько это на самом деле больно, чтобы кричать вот так, срывая горло? Самая острая боль, которую он когда-либо испытывал — удар в причинное место. Херон никогда не ломал костей, не встревал в драки. Однажды случайно получал в живот и не раз натирал руки в работе до жаркой боли, но всему этому далеко до выше представленного, что уж тут говорить про роды.       Блуждающий взгляд невольно остановился на сидящем рядом мужчине, точнее на его шраме. Том самом, знаменитом, проходящем по лицу неровной линией. Джессамина однажды упоминала, что он получил его в юности, будучи ещё офицером Парадной гвардии Серконоса. Насколько это больно? Или насколько было больно в тот раз, когда на них совершили покушения на ходу? Дауд тогда получил несколько серьёзных ран, но пропустил всего один день службы, да и то, лишь из-за прямого наказа.       Херон тихо выдохнул, закрыл глаза и вдавился сильнее в кресло, продолжая просто ждать.

***

      Джессамина лишь сейчас поняла, что потеряла сознание. Что блаженная темнота длится слишком долго, что отсутствие боли вызывает трепет тревоги.       Она дышит. Делает глубокий вдох и медленно открывает глаза. Со светом приходят и другие чувства. Дискомфорт в бёдрах, затёкшие ноги, вспотевшие ладони. Жар нагревает кожу, покрывая потом руки, лоб, шею.       Она слышит. Кто-то ходит рядом, бубня. Кто-то шумит вдали и явно чем-то недоволен.       Она видит. Зрение проясняется остаточно и разноцветные пятна складываются в людей, свет, мебель. Женщина медленно осматривается в конце концов останавливая глаза на подошедшем (или, судя по встревоженному лицо, подбежавшем). — Джеси, — Херон опускается рядом с ней и аккуратно переплетает пальцы. Колдуин сжимает руку, когда по спине прибегает бодрящий холод. Она пытается сдвинутся, как по хребту и ногам ударяет молния боли. Императрица шипит и стонет, вновь напрягаясь. — Ваше Высочество! — вздыхает одна из помощниц Антона. — Не шевелитесь, не напрягайтесь. Дайте телу отдохнуть. С минуты на минуту доктор вернёт вам ребёнка. — Ребёнка? — удивлённо переспрашивает Джессамина, не сразу вспоминая почему все они сегодня здесь собрались. Голова снова разбаливается. — Джеси, — любовник снова зовёт. — Джеси, просмотри на меня, не теряй сознание, — он увереннее хватает хрупкую ладонь, прикладывает к своему сердцу. Так она и поступает: медленно поворачивает голову на другой бок смотря только на него. Улыбка сама по себе появляется на губах, когда она замечает, как мельтешат чёрные глаза и дрожат тонкие губы за короткой щетиной. — Ужас! Откуда здесь столько народу! Посторонитесь! — бурчит Антон, с привычной театральной напыщенностью появляясь в полупустой комнате. За ним короткими поспешными шагами заходит одна из повитух, что всеми силами пыталась успокоить кричащий мягкий завёрток, недовольно поглядывая на Королевского доктора.       Ещё одна женщина помогает Джессамине — во имя Бездны, наконец-то! — сменить своё положение. Чуть пододвинутся вверх, при этом продолжая лежать и кладёт под поясницу мягкую подушку. Лишь после этого новоиспечённой матери дают впервые подержать на руках свою дочь.       Такую маленькую, беззащитную и… очень громкую. На фоне белых пелёнок, её красная, липкая кожа кажется розой. Ещё не открывшиеся веки вздрагивают от холода и дитя кривит нос, судорожно хватая ртом воздух, в перерывах между криками. — Она такая красивая, маленькая леди Эмили, — ласковый голос юного отца звучит над ухом и отзывается невесомым поцелуем в висок. — Да, — шепчет императрица, не в силах оторвать взгляда от ребёнка. — Эмили Дрексел Лела… — …Колдуин, — подхватывает любовь.       Руки сами начинают спокойно покачивать дочь, и та всё меньше и меньше тревожиться.       Джессамине хочется плакать и кричать от счастья, но сил хватает лишь на улыбку и тихие слова. — Кто впустил его в… — Антон, — прерывают осуждение доктора грубый голос. Мама поднимает взгляд, лишь сейчас замечая в тени Дауда, держащего Соколова за плечо. Лорд переводит взгляд с друга на неё. — Просто дай им пару минут.