Прижмись ко мне в последний раз, Твой запах до смерти родной. Мы уничтожили следы, Но он останется со мной. В груди гуляют сквозняки, Но только осень ни при чем — И не друзья, и не враги, И не простил, и не прощен. И мы сгорели на земле, Оставив небо для других, Жизнь одинаково права, И нет хороших, нет плохих. Но только с каждым днем финал, Все ближе — что ты скажешь мне, Когда мой черный силуэт В твоем появится окне?
2017, Апрель. Мышкин
За сто с лишним лет Влад совершенно отвык от боли, что не удивительно — ни одна душа, будь она живая или мертвая, не могла ранить его чем-то серьезнее ссадины. Оттого вдвойне больнее было ощущать вонзенный в живот кинжал, а втройне — повторное предательство супруги. Хотелось взвыть раненой собакой из-за нестерпимого ощущения, но вовремя всунутая в рот кем-то из женщин тряпка позволяла только мычать и жалобно стонать. Над ним определенно никто не трясся — да и глупо с его стороны было надеяться на сострадание врагов в подобной ситуации, — и единственное, что сделали кружившие вокруг него Ядвига (по ее виду было ясно, что она еле сдерживалась от того, чтобы всадить в него еще один кинжал — на этот раз прямиком в сердце) и Виктория, это заткнули ему рот и после долгих споров вкололи обезболивающее зелье. Выполнив последнее, Ядвига скрепя сердце вышла, оставив супругов Романовых наедине, и Влад, чья боль медленно отступала, размытым взглядом посмотрел на стоявшую у окна Викторию. Первой мыслью было отвернуться, до скрежета сжать зубы и потребовать ее выйти, чтобы дать ему умереть спокойно, не лицезрея лицо собственного убийцы. Однако следом за этой мыслью промелькнула другая, продиктованная проснувшейся совестью — она всегда проявлялась исключительно в подобных ситуациях, — и именно она заставила его едва слышно произнести имя супруги. Несмотря на его едва слышный сиплый шепот, Виктория обернулась и грустно улыбнулась: — А я предупреждала, Влад, прекрати поиски Ключей, оставь принцессу в покое. Почему ты меня никогда не слушаешь? Будь его взгляд более острым, он бы обязательно заметил, как она сжала губы, стараясь сдержать подкатившие слезы. — Око за око, — заметил Влад, вымученно улыбаясь, и Виктория закончила известное библейское выражение тем же тоном: — Зуб за зуб. Однако, — добавила она, грустно усмехаясь, — если подумать, то с моей стороны следовало тебя в ответ повесить. Он надрывно засмеялся, но вдруг осекся и замолчал, до скрежета сжимая губы и веки из-за вновь нахлынувшей боли. Заметившая это Виктория, громко стуча каблуками, подбежала к нему и, сев на край кровати, взяла руку мужа в свою и аккуратно погладила тыльную сторону ладони большим пальцем. — Скажи, — произнес Влад, заглядывая в её глаза и к собственному ужасу обнаруживая в отражении зрачков немощного дряхлого старика, — это ведь все не просто так, правда? Наше знакомство, свадьба, смерть? Он бы хотел рассказать ей еще и о прочтенном в дневнике Сан Саныча, но не смог: не было сил. Впрочем, Виктория и без этого послушно уточнила: — Имеешь в виду, была ли наша встреча случайной? — и, дождавшись того, как он медленно моргнет, тяжело вздохнула. — Что ж, я обещала хранить это в секрете до самой твоей смерти. — Мне кажется, время пришло, — заметил Влад, явно намекая на слова Ядвиги, что «больше двух дней не протянет — кровоизлияние и перитонит». — Учитывая последние события, мне все больше кажется, что наша встреча это не насмешка судьбы. Виктория шумно втянула носом воздух и, скривив губы в грустной улыбке, поведала: — С самого детства я хотела стать влиятельной — настолько, чтобы к моему мнению всерьез прислушивались высокостоящие люди, а те, кто рангом гораздо ниже уважали и… любили меня. Но что могла сделать я, дочь деревенского сапожника? А тут новость — наследник российского престола Владислав Николаевич ищет невесту! — Все прочили мне в жены Елену Греческую, — припомнил Влад, и Виктория задумчиво протянула: — Быть может, она бы и стала императрицей Всероссийской, если бы одна не в меру амбициозная колдунья, узнавшая о том, что наследник едет мимо, не решила попытать счастье и не направила автомобиль цесаревича по другой дороге. — Так это ты заставила ПалПалыча свернуть не туда и напороться на яму? — И вынудила односельчан вспомнить гонения на ведьм и казнить себя, — согласно закивала она, и Влад широко распахнул глаза. — А если бы я не успел, и тебя в самом деле сожгли? — спросил он, тяжело дыша, и в ответ получил лишь звонкий смех. — В самом деле, милый, ты крайне невнимателен к деталям. Я же говорила тебе, что оба моих родителей — волшебники огня, и лишь благодаря бабушкам-световым магам я владею силой света. Простая генетика, Влад, современные школьники задачки по ней как орешки щелкают. — Дитя огненных магов, чью силу невозможно обуздать, — раньше, чем успел подумать, процитировал Влад, вдруг отчетливо понимая, что необузданная сила — отнюдь не строптивый огонь, а смешанный с ним редкий дар света. Имелось в виду вовсе не опасность магии, нет — невозможность самого ее существования, ведь редко у каких стихийников рождается ребенок с другой, отличной от них силой. Виктория вновь кивнула и нежно коснулась губами дряхлых старческих пальцев мужа. Из-за смертельной раны действие черного заклятия пало и дар метаморфа исчез, явив миру истинное лицо Влада. Он задумался. В самом деле, какой же он был дурак! Он так отчаянно хотел вечной жизни и власти, что понял пророчество так, как было выгодно ему. Мало того, заставил верить в это всех остальных. А как ведь забавно выходило: пока он искал человека из пророчества в детях Воронцовых, та, про кого оно на самом деле говорилось, всегда была рядом. — А как же кровь ведьм и царей? — спросил Влад, чувствуя, что глаза стремительно влажнеют — впрочем, это можно было списать на внезапно нагрянувшую старость. Ведь именно эти строчки, «тот, в чьей крови смешались черный и голубой», в свое время убедили его в том, что под пророчество подходят именно дети четы Воронцовых. Ведь не было в истории еще случаев, когда королевская, голубая кровь смешивалась с ведьминской, черной. — Одна моя прабабка в свое время понесла от князя, а другая была ведьмой. Влад чертыхнулся. Она же говорила, несколько раз говорила об этом, а он — и впрямь глупец — в нужный момент так и не смог сложить факты в один простой пазл. «Дитя двух огненных магов, чью силу немыслимо обуздать и в чьей крови смешались черный и голубой, бывший в обоих мирах — есть тот, кто уничтожит Морока, но при этом сам будет обречен на погибель» — отчетливо вспомнил Влад, и давно заученные слова вдруг заиграли совершенно иными красками. Все казалось настолько ясным, что он не мог понять, как он, глупец, мог всерьез считать своим противником пятилетнего мальчишку или подростка-недотепу. — А переворот, — не унимался Влад, — ты в самом деле его планировала? В висках наравне с пульсом билась пустая мольба: скажи нет, скажи нет, скажи нет… — Да, — честно ответила Виктория и прочистила горло. — Как только я поняла, что ты не хочешь всерьез прислушаться к моим советам по поводу политики, я решила, что как только рожу наследника, свершу переворот и стану его регентом. — И что же изменилось? — спросил он, подспудно чувствуя, что дело было вовсе не в том, что за короткий год супружества у них так и не родилось детей. — Я полюбила тебя. Ее ответ, такой простой и искренний, заставил его сердце болезненно сжаться и наполниться отвращением к себе — Юсупов, сволочь такая, знал за какие ноты дергать душу бывшего друга, чтобы точно заставить его возненавидеть жену. Как и многим мужьям, его голову снесла измена — только не обычная, супружеская, а государственная, и быть может, супружескую он, как правитель, бы понял и простил, но государственную — ни за что. — Не спеши снимать с меня все грехи, — посоветовала Виктория, словно услышав его мысли. — Ведь даже без переворота я хотела управлять тобой и… — Замолчи, — потребовал он, до боли сжимая веки, — я прошу тебя, замолчи, я не хочу ничего знать. Виктория послушно умолкла, и они оба погрузились в молчание. — Обидно, что все так получилось, — сказала она, спустя пару минут, и Влад промычал в ответ что-то невнятное. — Мы могли прожить долгие годы, поднять страну с колен, воспитать детей и внуков, но… — Разве в царстве Аида нас не ждет все это? — перебил он, искренне считая, что там, в загробном мире, им будет дозволен второй шанс. — После всего случившегося Аид, в лучшем случае, сошлет меня на окраину собственного царства, а тебя, любовь моя, ждет тоже самое, что случилось с Гитлером, Джеком-Потрошителем и Чикатило, — когда он недоуменно нахмурился, она, глотая слезы, уточнила: — Харону прикажут скинуть тебя в Лету прежде, чем вы достигнете ее берега. Тяжело выдохнув, Влад протянул иссохшую руку к ее лицу, вытирая мокрые щеки, и, поглаживая бледную кожу, спокойно заметил: — Значит, это наши последние минуты. Споешь мне, пожалуйста? Он вложил в это «пожалуйста» что-то особенное, понятное только им двоим, и Виктория, понимающе приподняв уголки губ, тихо запела: — Не уходи, побудь со мною, здесь так отрадно, так светло, — голос ее нежный, глубокий, как и у многих исполнителей ее времени, был наполнен понятной горечью и тоской. — Я поцелуями покрою уста, и очи, и чело. Она пела, внимательно скользя взглядом по его непривычно старому, но такому знакомому лицу, то понижая, то вновь повышая голос, и как только веки Влада прикрылись, она скользнула рукой на его грудь. — Тебя я лаской огневою и обожгу, и утомлю. Она прислушалась к его дыханию — тихому и тяжелому из-за кровоточащей раны, и быстрому сердцебиению — словно сердце, не желая останавливаться, работало втрое быстрее и сильнее прежнего. — Не уходи, побудь со мною, пылает страсть в моей груди. — Виктория уперлась подушечками пальцев в кожу над его сердцем и сосредоточила на нем свои чары. Руки приятно обожгло, а из-под кончиков пальцев блеснул яркий свет. Секунда, две, три — его сердце остановилось, так и не закончив свой ритм. — Побудь со мно-о-о-ю-у-у, — дотянула она последнюю строчку и встала, собираясь уходить, однако перед этим, как и полагалось, поцеловала покойника в лоб. Из комнаты Виктория, покручивая обручальное кольцо на пальце, вышла в весьма оживленный холл кафе, где Ядвига вовсю ругалась на Кота за то, что он скрыл, что знал, где находится четвертый Ключ. Как оказалось, при закрытии портала три Ключа отошли хранителю в мир людей, а последний, четвертый, остался в Сказочном мире. — Он мертв, — громко объявила Виктория и сама подивилась собственной выдержке — ни одна слезинка не скатилась по щекам. Не желая слушать дальнейшие слова собравшихся, будь то выражение сочувствия или благодарности, она предупредила их о козленке Ване в библиотечном саркофаге и растворилась в белом свечении. На этот раз навсегда. Перебросившись еще парой слов, Кот с Патрулем поспешили в библиотеку освобождать Ваню, побледневший Вася, как и Кощей, замкнувший сына в своем кабинете магией, чтобы не дай Боже не бросился геройствовать в Лукоморье, домой, и в кафе остались только Василиса и Ядвига. — Ужасная судьба, стать убийцами друг друга, — сказала застывшая в пороге Василиса, рассматривая труп врага. Прежде глубоко задумавшаяся о чем-то своем Ядвига кивнула и, оказавшись рядом с подругой, заметила: — Вроде и радоваться надо, а на душе все равно неприятно. Василиса еще раз окинула взглядом тело незнакомого внешне высохшего старика и резко отошла от двери, закуривая брошенные Кощеем сигары и произнося: — Ещё Фридрих Ницше говорил, что после опьянения победой всегда возникает чувство великой потери, и о потере врага мы жалеем куда больше, чем о потери друга. — То-то и оно, — вздохнула Ядвига и собралась было перекреститься, но, запнувшись ключице, лишь аккуратно прикрыла дверь. — Но конец этой истории вышел странным, согласись. — Конец? — переспросила Василиса, выпуская в воздух колечко дыма. — Ты сама-то в это веришь? Не найдя, что сказать ей в ответ, Ядвига лишь пожала плечами.***
Месяц спустя
Май. Пригород Мышкина
Потянувшись, чтобы размять затекшие мышцы, Саша вытер запястьем выступившую на лоб испарину и оглядел фронт работы: отцовская машина была вся в грязной пене, что означало еще не скорое окончание трудово-исправительных работ. И дернул же его пес проспорить отцу — знал же, что в году по геометрии трояк выйдет, как пить дать знал, но зачем-то доказывал, что будет четверка. Вот и напоролся теперь быть бесплатной службой автомойки. Неподалеку от него сидела на скамейке одетая совершенно по-летнему Маша. Она беспечно мотала ногами и, громко споря с кем-то по телефону, перебирала в руках сорванный листик яблони. — Все, иди нафиг! — недовольно буркнула она в трубку и тут же подняла глаза на Сашу. — Слушай, я Алену твою когда-нибудь прибью! — Что уже стряслось? — с усмешкой спросил он, и Маша, поправив свои очки, поведала: — Русским языком сказала: встречаемся в два дня у нас на квартире. Так эта клуша уже в двенадцать возмущается, почему мы еще не в Лукоморье! Не сдержавшись, Саша улыбнулся самой невинной улыбкой: — В таком случае провести ей профилактическую беседу, но пальцем не трогать — а то она ж меня так нормально и не поцеловала! А если убьешь, то так и не поцелует. Он шмыгнул носом, сделав самую отчаянную и грустную мину, однако, заметив хитро улыбающуюся Машу, нахмурился: — Что, скажешь она дома слезы в подушку льет и мой портрет целует? — Да не, — махнула рукой Маша и вытянула вперед ноги, рассматривая новенькие, подаренные родителями в честь Последнего звонка босоножки. — Хуже. — Насколько? — заинтересованный сверх меры Саша даже забыл о недомытой машине. Хихикнув так, как способны только женщины, Маша заправила за ухо прядь волос и сказала, поняв, что сменить тему уже не получится: — Когда у нас был урок с шаром, я увидела наших с тобой детей. Нет, не в смысле общих, — поспешила заверить она, когда брови Саши взлетели вверх от удивления, — а мою дочь и твоего сына. И знаешь что? Я застала их в постели! — О, мой отрок, надеюсь, не был вынесен вперед ногами? — Не переживай, он прыгнул в окно на волшебной метле, едва увидев меня, — улыбнулась Маша, — так что получала моя дочь. Ох, как я на нее орала! — Ты от темы-то не отходи, — напомнил Саша, и Маша спохватилась: — Так вот. Насколько я успела разглядеть, этот мальчик — вылитый ты, за исключением подбородка: тут, как ни крути, а копия Аленки, даже ямочка есть. Надеюсь, тебя обрадовали мои слова? — Еще как, — отозвался Саша, невольно расплываясь в улыбке. Он сам не знал из-за чего больше: из-за того, что Алена все-таки снизойдет до него, простого смертного, из-за того, что с Машей они будут еще долго общаться или из-за самого факта, что все это когда-нибудь непременно произойдет. Дожить бы еще до этого, некстати подумал он и поднял глаза на отцовский кабинет, замечая сладко воркующих отца и Ядвигу. — Эй, голубки, — крикнул он, не прекращая улыбаться, — медовый месяц всегда только после свадьбы! Ядвига в ответ громко захохотала, уткнувшись лбом в плечо Кощея, а он в свою очередь, высунувшись в окно, не применил попенять: — Я ж щас спущусь, Шурик! Почему меня до сих пор не слепит блеск машины? И не бурчи мне тут, — добавил он, когда Саша что-то произнес себе под нос — Давай-давай, работай, труд из обезьяны человека сделал. — Ядвига! — взмолился Саша, жалобно складывая руки. — Имейте в виду, что если вы не выйдете замуж за отца и не поиздеваетесь над ним также, как он издевается надо мной, я буду горько плакать! Ядвига, все еще смеясь, пообещала серьезно подумать, а Маша, наблюдая за этой веселой семейной сценой вдруг вспомнила, как осенью обнаружила в избушке Ядвиги чьи-то забытые мужские часы. Ох, сколько она тогда невольно думала об этом, перебирая всех известных мышкинских мужчин, но могла ли она тогда представить, что таинственный владелец часов — ни кто иной как мэр города и отец ее лучшего друга? Маловероятно.***
Мышкин
Перешагивая порог квартиры Варя была готова к чему угодно: к новому ледниковому периоду, джунглям, устроенному Аленкой бардаку или даже к громко ругавшемуся Коту… К чему угодно, только не к тому, что на диване в гостиной будет сидеть отец, а в кресле напротив него Василиса Васильевна. На всякий случай ущипнув себя, она огляделась и, поняв, что помимо нее и родителей в квартире никого нет, постаралась взять в себя в руки. Первой мыслью, конечно, было убежать, но она остановила себя, вовремя вспомнив слова обществоведа: бег от проблемы никогда не избавит от самой проблемы. Поэтому она расправила плечи и вошла в гостиную, вежливо здороваясь. Василиса и Виктор, прежде игравшие не то в молчанку, не то в гляделки, одновременно взглянули на нее, и если Василиса подскочила на ноги и приветливо улыбнулась, то Виктор, поднявшись исключительно из соображений этикета, так и продолжил стоять с непроницаемым лицом. — Я в Штормград не поеду, — заявила Варя, в упор глядя на отца, и Виктор манерно повел рукой, произнося: — Очень жаль, но я здесь не за этим. — Да, а зачем же тогда тебе понадобилась я? Полгода не нужна была, а тут резко понадобилась! — Варя! — успокаивающе окликнула Василиса, и даже положила руку на ее плечо, но Варя продолжила смотреть на отца с прежним упрямством и недовольством. — Это не правда, — спокойно проговорил Виктор, — все эти полгода я искал, как бы свидеться с тобой. Чего только не перепробовал, но Василиса уверила меня, что лучше всего поговорить с тобой здесь, с глазу на глаз. — Нам не о чем разговаривать, — отчеканила Варя, все больше наполняясь желанием сбежать подальше отсюда, но Виктор на это лишь пожал плечами: — Как знаешь, Варя. Я просто хотел сказать, что в июле я официально признаю Вениамина наследником престола, и ты больше не будешь иметь притязаний на трон. Но, — продолжил он, заметив как удивленно вытянулось лицо дочери, — я буду рад, если во время каникул, хотя бы пару недель, ты поживешь в Небесном шпиле. — С чего бы? — огрызнулась она, и Виктор, помолчав несколько секунд, вынужден был признать: — Я соскучился, Варя. Она неверяще взглянула на отца. Виктор Штормградский — соскучился? По ней, самой юродивой дочери? Разум не желал верить в это, упрямо отказываясь, но сердце заколотилось в чисто детской и наивной надежде. — Там, в коробке, — сказал Виктор, указывая взглядом на журнальный столик, — вечернее платье. У вас ведь будет выпускной, я прав? — Да, двадцать шестого, — ответила Варя, рассеяно кивая. — Тогда до двадцать шестого, — сказал Виктор, направляясь к выходу, и Василиса, нежно погладив Варю по плечу, поспешила за ним. — А вы придете? — бросила Варя им в след, и Виктор с Василисой, невольно переглянувшись, синхронно произнесли: — Я постараюсь.