Лишь мы есть друг у друга

      Идут они медленно. Поисковый отряд покинул замок не зная, что творится на горе, и инструменты, обычно полезные в суровые зимы, теперь без дела лежат в ранцах. Они движутся рывками, от одной снежной преграды к другой. На дорогу, обычно занимавшую десять минут, даже в метель, теперь уходит час.       По словам принца Ханса, погода на Южных островах очень теплая, а все горы низкие, и с них нечему сходить лавинам. Она думает, что он поразительно легко приспосабливается к их климату.       Лишь королеве приятно сталкиваться со снежными завалами, хоть она и скрывает это под маской равнодушия, отработанной за десять лет. Даже со свободными руками она бы не добилась таких успехов. Спускаться она не спешит.       По крайней мере, со снегом проблем меньше, чем с ее телом. Жандарм, понимающий в медицине, сообщил, что у нее небольшое сотрясение. Она старается идти, падая на грубую колесницу только при приступах головокружения. Железные оковы лишь добавляют неудобства.       Двое ее неудавшихся убийц тоже идут, как пленники, но в их случае солдаты решили ограничиться веревкой. Ей им перехватили грудь и связали за спиной запястья, и потому они хмуро идут, спотыкаясь на каждом шагу. Принц постоянно глядит по сторонам, будто пробегаясь по мысленному списку — проверяет, не готовятся ли снежные пики похоронить под собой путешественников, бодры ли еще его люди (с каких пор она стала считать их его людьми?), не ослабли ли узлы на наемниках Варавского. Она не знает, что он проверяет, глядя на нее — вероятно, убеждается, что она не сбежала.       Способы растянуть путь подворачиваются сами собой. Заметив, что пешие солдаты значительно замедляют отряд, она начинает как можно чаще слезать с саней. На незанесенных участках она зачастую плетется в конце, едва-едва волоча за собой ноги, заставляя приставленных к ней всадников (для ее безопасности или всех остальных?) замедлять лошадей и почти что кружиться вокруг нее. Когда они предлагают ей сесть в седло, она отказывается, заявляя, что тряска сделает только хуже ее и без того ноющей голове, и они не могут ей возразить.       Они боятся ее, держатся от нее на расстоянии, будто ожидая, что иначе она превратит их в ледышки, какие бы оковы ее не сдерживали.       — …так скажу, надо было бы что покрепче взять…       — Чудовище, — доносится до нее шепот. Ее подбородок высоко вздернут, ее взгляд пуст. Если на ее глаза, устремленные вперед, и наворачиваются слезы, никто вокруг их не замечает.       Лишь принцу Хансу не знаком страх. Она раздраженно подмечает, что он намерен присматривать за ней. Она сожалеет о брошенной ранее фразе. Что ж, пусть старается, как хочет — она не настолько доверчивая и восприимчивая, как Анна, и знает его истинные мотивы. Эта наспех сколоченная дружба не заставит ее дать благословение на их глупый брак. Пусть хоть вручную стирает ей одежду в ледяной воде и несет ее на спине через горные потоки — она не передумает. Она не будет подыгрывать ему; ей нужно увидеть его истинное лицо.       Несмотря на раздражение, она не может отвести от него взгляда, взвешивая и оценивая его поступки. Если его это и смущает, он не подает виду: его движения естественны, уверенны, но не самоуверенны. Он завоевал сердца людей, говорят солдаты горцу, который провел их к вершине, с восхищением глядя на принца. Когда на Эренделл обрушилась зима, он обеспечил всех едой, раздал одеяла и топливо для очагов. Он провел заседания совета, обговаривая потенциальные краткосрочные и долгосрочные последствия морозов, разрабатывая планы в отношении торговли, урожая, воды и военной уязвимости. Он хотел, чтобы они были готовы ко всему.       Эльза вспоминает, что так и не спросила у Анны, кто присматривает за королевством в их отсутствие. С каждой новой заслугой Ханса она всё сильнее осознает свою никчемность.       Ей нелегко думать, сколько же снега она вызвала. Эренделл каждый год справлялся с приходом зимы. Не могут же дела быть хуже обычного.       Иностранный принц говорит с солдатами, как со сверстниками, хотя ни разу не теряет того спокойного авторитета, который с самого начала отличал его от них. Он слушает, смеется, подбадривает. Его первоочередной задачей стоит их безопасность, возможно, даже ценой чего-то ценного — лошади, меча — и они знают и любят его за это. Когда их заботы легли на его плечи, их глаза наполнились покоем. Взамен они с радостью трудятся на него.       К этому моменту Анна бы уже со всеми передружилась. Эльза даже не знает, с чего начать.       С каждым шагом с горы она будто бы вновь уходит в скорлупу девушки, сбежавшей с праздника по случаю собственной коронации — неуверенной, замкнутой, прячущейся по углам. Как они не понимают, что ей лучше вдали от всех? Они правы, что боятся ее. Она может их ранить, если они окажутся слишком близко. Народ не хочет видеть ее королевой — да и не может, потому что он ее не знает. Народу нужна дочь ее родителей, и Анна как раз под это подходит.       — Ваше величество, — слышится голос принца. Она не в силах смотреть на него. Он всё увидит — у нее это на лице написано. Он терпеливо повторяет, думая, что она его не услышала. Она берет себя в руки и поворачивается, чтобы узнать, что ему нужно.       Он принес ей еще кружку кофе. Кто-то привязал к лошади маленький бочонок с ним, явно озаботившись провизией на случай холодной погоды.       — Мне не холодно.       — Он придаст вам сил. У нас еще полгоры впереди.       Ей хочется сказать, что на санях из сосновых ветвей и так не расслабишься, но молча пьет кофе. Оковы стали скользкими ото льда, и он помогает ей держать кружку.       — Я предпочитаю какао, — сообщает она и морщится: это звучит очень неблагодарно. — Я лишь хотела сказать… Нам с сестрой всегда давали какао, когда стояли холода. Я к нему привыкла.       Он насторожен, прислушивается к ней. Он жаждет узнать больше об Анне, понимает она и потому осторожно подбирает слова, словно вытаскивая леску из воды.       — Раньше мы обожали зиму. Часами играли в снегу. Строили семьи из снега и снежные крепости; делали снежных ангелов, пока шеи не отмерзали. Мы играли в снежки вокруг всего замка. Анна не очень хорошо держалась на коньках, поэтому мы катались на санках. Слетали с холма, взбирались на холм и по-новой. Иногда я отмечала некоторые участки, мол, «Сюда не ходить» — и Анна нарочно именно там и шла.       Она вспоминает это, как сон: снежный ковер на длинных лужайках замка, окаймленных высокими соснами с заснеженными ветвями; она пытается поймать снежинки языком и пишет свое имя на тонком слое снега на низких каменных стенах и мостовых столбах. Они гуляют, пока не онемеют пальцы на ногах — и даже тогда их приходится зазывать в замок. Они с трудом стаскивают засыпанные снегом ботинки и вымокшие пальто и идут за матерью к столу, где их ждут кружки с какао.       — Я обычно обжигала язык, — говорит она, — и потому держала лицо над паром, чтобы он грел мне щеки, пока какао стынет.       Они оставляли вещи у камина, чтобы те высохли, и Эльзе нравилось сидеть у окна и смотреть, как снежный порошок слетает с сосновых веток, и слушать шипение воды, стекающей с ее рукавичек. Потом их купали и отводили в кровать, а затем, когда замок затихал и все его обитатели засыпали, Анна будила ее (или она — Анну, первую, кто знал, на что она на самом деле способна) и они тайком пробирались в пустой бальный зал. Она творила пики, долины и неглубокие замерзшие пруды. Затем они кружились по льду, пока не падали лицами в снег и не засыпали со льдом в волосах.       — Раньше? — спрашивает он.       — Пока я ее не ранила, — тихо говорит она. — Ненамеренно, но ранила. И я не допущу, чтобы это еще когда-либо повторилось, — зачем ему везти ее в Эренделл?       — Думаю, всё уже повторилось, — говорит он, и ее сердце содрогается от мысли, что она неосознанно навредила сестре, пока не понимает, что он говорит не о физической боли. — Знаете, что она сказала мне, королева Эльза? Что вы отгородились от нее. Что вы живете за дверьми, которые закрываете прямо у нее перед носом. И никогда не рассказывали, почему.       Она отводит взгляд.       — Но вам же это нравилось, — по-доброму говорит он. — Вместе играть на улице — я это по голосу слышу. Ранило ведь не только ее, верно?       От ответа ее спасает запыхавшийся солдат, который сообщает, что лошадь поскользнулась и уронила ранец с инструментами, который потом соскользнул в расщелину. Лицо Ханса темнеет — их продвижение еще больше замедлится — и идет за солдатом. Эльза сглатывает, радуясь, что избавилась от его излишне проницательного взгляда; она до сих пор не понимает, что побудило ее так много рассказать о прошлом. Возможно, думает она, это потому что сейчас уже ничего не нужно скрывать. Все всё видели. Все всё знают.       Эта мысль ошарашивает ее. Она словно билась в закрытую дверь, которая внезапно открылась и вывела ее из равновесия. Теперь не нужно ничего скрывать: значит, и секретов больше нет. Значит, ей больше не нужно прятать образовавшийся из ниоткуда лед. Значит, Анне можно всё рассказать.