***
Бессилие. Звоня, кажется, в тысячный раз, и ни разу за это время не получив ответа, сложно чувствовать что-то кроме этого. Гин безуспешно пыталась, но абонент с все тем же упрямством был недоступен. Над головой сгущались плотные, грозные тучи, превращая ясный небосвод в хмурое, дымное полотно. Беспорядочные, частые порывы ветра обдавали холодом со всех сторон, так и норовя сбить с ног. С грязных дорог взмывали ввысь сухие листья, подхватываемые новыми и новыми потоками воздуха, навевающие непроглядное уныние. Акутагава шагала по этим дорогам. Неторопливо, спешить ей было некуда, почти бесшумно она продвигалась, а куда — не знала сама. Ноги несли ее в неизвестном направлении, а в голове бушевали вихри. Гин хотела знать, что в его голове. Но чтобы залезть в чужую черепную коробку, нужно для начала разобраться в своей. Но она… устала. Устала от себя. От своей вечной привычки думать о других, от этих непрекращающихся размышлений и анализа, от постоянных попыток оправдать поступки других людей в своих глазах. Ей особо больше и делать нечего, кроме как по полочкам раскладывать опилки в своей голове. Слишком много вопросов, ответы на которые, как бы она не старалась, не могла найти. Ни единой зацепки. Даже то, что, казалось, лежало на самой поверхности, теперь было будто бы подернуто пеленой загадки. Хотелось быть в его голове: может, чтобы узнать о ее содержимом, о мыслях, населяющих ее, покрытых флером тайны. А может и для того, чтобы добраться до ставшего уже почти родным сердца, заглянуть внутрь, в душу, остаться там, сбежав от несовершенного мира, где все, зачастую, идет совершенно не по сценарию. Все размышления сводились к одному: хотелось быть с ним, окончательно и бесповоротно. Жизнь учила и готовила ее ко многому, но сейчас Гин впервые по-настоящему была в смятении, не зная, что ей делать. Не пропуская в уже ставшим рутинным бою ни одного удара, она объявляла безоговорочную капитуляцию перед своими чувствами. Гудки вдруг стихли, и гулкую тишину разрезало раздраженное «алло». — Кто это? — все тем же тоном спрашивали с другого конца провода. «Он даже не удосужился сохранить мой номер» — на мгновенье промелькнуло в голове Акутагавы, но, поспешно отметая все лишние мысли и фразы, она ответила: — Это Гин. Мы можем встретиться сегодня? — в ее голосе отчетливо слышалась надежда, с каждой секундой все больше и больше растворяющаяся в пучине молчания. Секунды ожидания были невыносимо долгими, но вдруг, в мгновенье все закончилось. — Нет. Не сегодня. — связь оборвалась. Гин даже не успела ничего возразить. Хотелось закричать. Громко, так, чтобы все, а в особенности он, слышали. Закричать от невозможного бардака в своей голове, хаоса, бьющегося мглистыми кольцами инферно внутри черепной коробки. Но Гин будет сильнее, она не сделает этого, даже если от поглощающего ее отчаяния черепная коробка затрещит по швам.***
На смену штилю и солнечным бликам пришли пасмурные, будто свинцовые облака, нагоняемые колючим ветром. Но ничего не могло испортить решительного настроя Тачихары: уверенными шагами он шел к офису Детективного Агентства. Отвлекало его только одно: без конца звонящий телефон, который он изо всех сил пытался игнорировать. Неизвестный номер, содержащий знакомые цифры, никак не желал сдаваться, поэтому Мичидзо пошел на уступку: ещё раз всмотревшись в набор цифр на экране, он нехотя ответил: — Кто это? — рыжеволосый прекрасно знал, кто и зачем так хочет слышать его, но все равно задал этот вопрос. — Это Гин. Мы можем встретиться сегодня? — все его догадки моментально подтвердились. Наверное, ему тоже хотелось бы увидеть ее, поговорить обо всем происходящем, но сейчас был явно не лучший момент для этого. Сейчас, цель для него превыше всего остального. — Нет. Не сегодня. Он тут же сбрасывает, боясь передумать. Он обязан сделать все именно сейчас. Прохладный воздух обдавал лицо, трепля волосы, своими порывами будто подталкивая вперед, к цели. А цель у Мичидзо, конечно, была: вполне себе четкая, ясная, и что самое главное — реализуемая. Впереди виднелось высокое здание, казавшееся непривычно мрачным под нависшими над ним сумрачными тучами. Встав у выхода и прислонившись спиной к стене, Тачихара взглянул на часы: она должна выйти примерно через… — О господи! — рыжеволосый обернулся на женский вскрик, видя у двери ошарашенную Йосано. Похоже, что сегодня она ушла раньше на пару минут. Девушка недоуменно и, кажется, даже испуганно смотрела на своего давнего знакомого. Нахмуривались, она собралась было что-то сказать, выражая своё удивление, но Мичидзо, заметив это, не дал ей вымолвить ни слова. — Сейчас просто послушай меня, понятно? — он и сам нервничал, испепеляя ее нечитаемым взглядом. — Что тебе нужно? — воскликнула Акико, глядя на собеседника снизу вверх, стараясь не заглядывать ему в глаза. Сейчас ее голос звучал неуверенно, выдавая в себе ноты испуга. Тревога и неизвестность будто витали вокруг, наполняя собой воздух. Беглым взглядом девушка цеплялась за все, что угодно, лишь бы не смотреть на человека напротив, но это не спасало ее от ощущения опасности. Наоборот, она все больше чувствовала на себе этот сверлящий, пристальный взгляд. — Замолчи и слушай. — выдержав паузу и удостоверившись в том, что его не перебьют, Тачихара на одном дыхании произнёс: — Я был не прав. Многие годы ошибался. Глупо сейчас просить у тебя прощения, но уж извини меня. Ты ни в чем не виновата, я это понимаю. Еще больше дезориентированная и сбитая с толку Йосано лишь глупо моргала, пытаясь осмыслить услышанное. Теперь глаза прятал Мичидзо, невидяще уставившись куда-то вдаль. После стольких лет ненависти, отвращения и вражды он вдруг просит прощения? После нескончаемых обвинений, жажды мести и грезах о расправе… сделал противоположные выводы. — В чем подвох? — тихо вымолвила она, склоняя голову вбок. Мичидзо, вздыхая, окинул ее тяжелым взглядом: — Нет подвоха. Просто… знаешь, не хочу быть тем, кого будут вспоминать как злобного отомстителя. — он вновь отвернулся, не желая видеть реакцию своего многолетнего врага. Сейчас он чувствовал себя тем, кто признал свое поражение, подняв белый флаг. Но в то же время понимал: виноват во всем только он. Ощущая всю нелепость ситуации, свою собственную глупость, Тачихара корил себя: столько лет, потраченных на планирование, как ему казалось, заслуженной вендетты, прожитых в неприязни и злобе, всё это было зря. Она никогда не была виновной. Перебирая все свои мысли, он не мог уловить в них истины, что могла бы его успокоить. — Прощаю. И ты прости меня. За всё. Это все, за чем ты пришел? Камень с плеч. Он мог бы пересчитать по пальцам все разы, когда хоть от кого-то слышал извинения. Наконец-то, он заслужил услышать эти слова. Но искренне ли это было? Мичидзо выдохнул, не увидев в глазах напротив ни насмешки, ни страха. Она попросту спокойно и плавно обводила его взглядом, ожидая ответа на свой вопрос. — Нет. Ещё не всё. — он снял с себя цепочку и, аккуратно обернув ее вокруг подвески, протянул девушке, — тебе она нужнее. Акико, немного замявшись, осторожно взяла предмет из его рук, начиная внимательно осматривать. Перед глазами проносились все воспоминания прошедших лет. «Твоя справедливость слишком тяжела» В окружающем их пространстве повисло наполненное горем и скорбью молчание, давящее, будто удушающее. Мичидзо заметил, что на ее глазах выступили слезы, уже в следующее мгновенье покатившиеся по щекам. Одной рукой прижав подвеску к себе, Йосано вытирала не останавливающиеся слезы. — Спасибо. — дрожащим голосом проговорила девушка, всеми силами отводя заплаканные глаза от силуэта собеседника, роняя слезинку за слезинкой на пыльный асфальт. Тачихара был слишком похож на него. Вскоре, к слезам добавились дождевые капли, превращающие пыль дорог в грязь. Рыжеволосый, проведя рукой по намокшим волосам, сказал: — Знаю о чем ты сейчас думаешь. Да, мы с ним и правда похожи. Но прошу, больше не вини себя ни в чем. Мичидзо сделал шаг назад, последний раз вглядываясь в лицо девушки. Никогда он не видел в ее глазах столько боли, и, по правде, его никогда это не тревожило. Но сейчас он осознавал: эта утрата всегда была тем, что связывало их, общей раной и больным местом. Все в их жизнях было переплетено, соотносилось со смертью дорогого человека. Было неправильным, неразумным пытаться устранить одну из частей одного целого. Сейчас Тачихара наконец понимал это. Столько лет одержимый идеей доказать свое отличие от брата, Мичидзо наконец признавал, что они — неоспоримо похожи. Переступая через себя, ломая в себе то укоренившееся, охватившее его разум много лет назад безумие, он открывал в своем сердце что-то новое. Облегчение и прощение впервые за долгие годы пришли на место отчаяния и ненависти. Все это скоро кончится: от этих мыслей становилось легче. — Прощай, ангел. В последний раз обернувшись, он ушел, растворяясь в полупрозрачной вуале дождя, оставляя Акико наедине со своими мыслями. Тачихара сказал всё, что хотел и, ощущая лишь желанное опустошение, не чувствовал больше ничего. Это было чем-то сродни хрупкой, почти призрачной эйфории: спустя время он отпускал всё, что копилось в его голове слишком долго. Грозовой дождь усиливался, остервенело колотя своими косыми каплями Мичидзо, не имеющего при себе зонта. Родная и привычная цепочка больше не холодила шею: вместе с ней он расстался и с частью воспоминаний о брате, с частью себя. Но кое что-то от старшего всё же осталось с ним навсегда: смотря в зеркало, Тачихара по прежнему видел в себе покойника.***
— Как все прошло? За спиной девушки будто из ниоткуда возник Дазай, раскрывая над ними обоими зонт. Мужчина, наклонив голову в вопросительном жесте, заинтересованно смотрел на заплаканную Йосано и подвеску в ее руках, ожидая рассказа. Они двинулись вперед, обходя лужи и прячась от холодных капель. — То, что произошло… было неожиданным. — вполголоса, чуть ли не шепотом, проговорила Акико. Дазай наклонился к ней, чтобы расслышать, и, изобразив на лице полуулыбку, хмыкнул: — Я внимательно тебя слушаю. За время своего повествования, нервно перебирая в руках цепочку, девушка чуть не расплакалась снова и, завершив речь, скривилась, хмуря брови. — Ну и дела… — прокомментировал Осаму, — и что ты думаешь по этому поводу? Казалось, что он и так знал все наперед, а задавал вопросы лишь из интереса к мнению собеседницы. Та лишь пожимала плечами, отвлекаясь от своих мыслей: — Никогда бы не подумала что такое может произойти. Но наверное, все это только к лучшему, — заметив скептический взгляд Дазая, она убрала подвеску в карман и сложила руки на груди, — а ты что думаешь? — Я? Не знаю. Возможно, ты права, — Осаму усмехнулся, закрывая зонт и стряхивая с него капли воды. Дождь кончился, оставив после себя сырость и слякоть, — можно посмотреть? — он указал на свешивающуюся из кармана часть цепочки, и Йосано, поспешно достав подвеску, передала ее в руки Дазая, замирая в ожидании его вердикта. — Справедливость? — спросил он, переводя внимание на обратную сторону металического украшения. В ответ Акико лишь тяжело вздохнула, принимая цепочку обратно в свои ладони. Воспоминания доставляли ей слишком много боли, вновь и вновь прокручиваясь перед глазами, словно заевшая кассета. Действительно ли она не виновата? Почему Тачихара так резко и неожиданно изменил свое мнение? Вопросов было слишком много, но ни на один из них она не знала ответа. — Дазай, как думаешь, я действительно не виновата? Если я не смогла спасти человека… я ведь не убийца? — выдала Йосано после нескольких минут молчания. — Знаешь, я скажу тебе лишь одну фразу, а выводы сделай сама. Душа, способная на самоубийство, уже одержима. Не важно, жив человек или нет, его уже не спасти.