Зови меня «Может быть»

Похоже, за сто пятьдесят лет передовые женщины не слишком изменились. Сейчас Фандорин убеждался в этом снова. Правда, дама, точнее, молодая девица, что сейчас выступала, призывая беречь планету, не курила. Это не вписывалось в её ценности. Но говорила громко, запальчиво, стараясь, чтобы её было слышно не только в тридцать втором ряду, но и на семь сажён под землю. В чём-то это было забавно, если не знать историю мисс Джексон. А Эраст Петрович знал, довелось прочесть её книгу. Конечно же, девушка жизнь положит, чтобы самоутвердиться. Вот зачем он пошёл на её выступление – не был уверен. То ли жалко её было и хотелось увидеть вживую… то ли так странно продолжалась многолетняя, тоже, считай, полуторавековая кадриль с Гуро. Шаг вперёд, шаг назад, чуять друг друга, следить, кто в этот раз первым приехал в Америку – и не вспомнишь. Работать на упреждение, быть неподалёку, но к себе не подпускать. Когда-то разделённые на двоих, пусть и не по обоюдной воле, капли эликсира всё ещё взывали друг к другу. И сейчас Фандорин точно знал, что Гуро где-то тут, в толпе. Что забыл тут, кроме самого Эраста Петровича, зачем Гуро эта девушка, не может же он предвидеть… Пока что их разделяло всё пространство зала. Так и было до конца презентации. Потом народ потянулся брать у Инфинити Джексон автографы. Фандорин пошёл тоже. Подумалось, что ей будет это приятно, хотелось подбодрить, он всё не мог забыть её старую фотографию – девочка в инвалидном кресле, маленькая, как кукла, и так же одетая, во всё детское и кружевное, хотя ей тогда уже было семнадцать или восемнадцать, и венцом всему розовый чепчик на обритой, как у тифозной больной, голове. Сейчас, конечно, Инфинити выглядела вполне взрослой и уверенной в себе. Улыбнулась, как и всем, расчеркнулась. Всего на секунду задержала взгляд на видном иностранце. – Б-благодарю, – тоже улыбнулся Эраст Петрович. – Здоровья и удачи… о, не знал, что ваше второе имя Мэйбелин, мне сразу вспомнилась п-песня «Зови меня – может быть», быть может, так и вас называют п-порой? Девушка-возможность, д-девушка-обещание? Она засмеялась, блеснув глазами и белыми зубками. – «Call Me Maybe»? – вернула ему без его акцента. – О, видно, что у вас английский неродной. Или вы не всю песню слышали. Там девушка просит, может быть, если захочется, ей позвонить. Не позвать и не назвать. – О, тысяча извинений, – да зачем он вообще начал этот дурацкий флирт? Неужто помимо воли, не то привычка, не то рефлекс на бродящего тут же Гуро? – Ну что вы, это так мило! Это милее, чем быть Бесконечностью. Так, а я всё правильно написала? «Э-раст Фан-до-рин», – она повела кончиком ручки по строке. – Д-да, как слышится, так и пишется. Инфинити меж тем уже не просто водила ручкой, а писала цифру за цифрой. – А вот мой номер. Позвоните мне. Может быть. …Скорее всего, не позвонит он, зачем ей его проблемы, весь груз полутора столетий, призраки всех тех, кого он, застывший в непрошеном бессмертии, оставил позади, кому закрыл глаза, кого мог спасти и не спас… Спас, конечно, тоже многих, закрывал собой, принимал на себя удары, не боялся обнаружить свою неубиваемость, всё равно – толку-то от неё… Но все эти подвиги были только чтобы продлить конечное существование того или другого человека. Маса оставался с Фандориным сколько мог, японцы часто живут долго, но всё же и он покинул господина, когда пришёл срок. Все покинут, все оставят, только Гуро будет вечно маячить где-то поблизости. Вот как сейчас. Аж, кажется, видно, как блестят его глаза в пресловутом тридцать втором ряду, как змеёй скользит прямо по коже противная улыбочка. Конечно же, он поймал Эраста Петровича на выходе из зала, смерил привычным взглядом. Фандорин же вместо приветствия заметил: – Что вам угодно, м-милостивый государь? П-пришли меня поревновать, как герой современного нам, но уже с-старинного романа? – А вы пришли пробуждать во мне ревность, милостивый государь? О, это так мило. – Как полагаю, с господином Гоголем вы т-тоже так и не п-поладили? – Хотел бы я знать, огорчает ли вас сей факт. А также тот, что преследую я не только вас. Могу сказать только одно: Николай Васильевич всё же таким родился, а вот мы с вами одинаковые. И с каждым годом, дражайший Эраст Петрович, вы всё сильнее будете убеждаться, что только я у вас и остался, только я вас всегда пойму. Сколько бы ни встречалось вам очаровательных барышень – это ведь совсем ненадолго! По сути, мимолётность, да и любить вы давно уже не умеете, сами мне говорили. И в душе вы давно уже признали правду.