Верни меня домой

      Из окна веяло осенней прохладой, а в воздухе витал запах гари и пепла. Война отступила почти полгода назад, но ее дыхание все еще чувствовалось в затылке.       Подол платья слегка шевельнулся на сквозняке. Уныло натянув его на замерзшие лодыжки, я снова повернулась к Халдиру, сидевшему напротив меня на банкетке. Я наблюдала за ним уже все утро – пока в это время дня Таун занималась какими-то своими делами, он любезно согласился составлять мне компанию. В этот раз у меня не было настроения тащиться на городскую стену или в королевский сад, куда Халдир частенько выводил меня на прогулку, так что мы остались в комнате. Командир мастерил что-то для эфеса своего кинжала и колдовал над ножнами, Сумларад, – оставленный в качестве еще одной компаньонки, - был не в настроении и молчал, сидя где-то у меня за спиной у дальнего окна, а я отрешенно наблюдала за ловкими руками командира, раздумывая о своей нелёгкой судьбе. И что мне теперь с ней делать.       Я с трудом вспоминаю, что происходило вокруг меня в те месяцы. Будто воспоминания покрылись пылью и потонули в каком-нибудь затхлом уголке сознания.       Несколько дней после приговора Гэндальфа я пролежала в забытьи. Помню очнулась от ласковых прикосновений доброй Таун, не отходившей от меня ни на шаг. А я видеть ее не могла. Закрывала глаза, отворачивалась, игнорировала вопросы и мольбы. Она просила, плакала, тормошила, уговаривала, металась вокруг меня. Мне было не до нее. Мне вообще было все равно, кто что со мной делает. Мне хотелось умереть. И даже это не принесло бы мне облегчения, ведь по законам этого мира моя душа отправилась бы в чертоги Мандоса, а не в привычные Рай или Ад, где при желании можно было бы встретить знакомых, или в конце концов давно почивших родственников. Даже эта опция оказалась недоступной, и на душе становилось все гаже и гаже.       В мире, где отсутствует психология как наука можно найти кучу сравнений, чтобы объяснить всю тяжесть моего состояния. В моем родном было жесткое определение – тяжелая форма депрессии. Помню, еще маленькой, встречая в классических книгах о персонаже, который «жил, жил, лег и умер», задавала маме вопросы: от чего он умер? Вот от этого. От полной безысходности. От одиночества. От горя и боли, которые некуда выплеснуть. Некому выговориться. Ведь те, кто могут знать, - равнодушны, а кому есть дело – тому знать не должно.       Я не ждала ничего. Ни помощи, ни заботы, ни еды, ни питья. В этом мире мне не было места, оно мне было не нужно. В будущем я поразилась собственному малодушию и недюжинному везению. В мире, где царила война, голод и разруха, где каждые руки были на счету, каждый меч держался за удачу, а зоркий глаз и воинская доблесть – за манну небесную, где сердца ожесточились страхом и потерями, меня чужую, больную и почти мертвую не оставили молча подыхать в дальней каморке замка.       Их трое.       Три пары рук, три приглушенных голоса, три манеры обращения.       И свое мнение на мой счет.       Меня ворочали с боку на бок, поднимали, таскали, тормошили, переворачивали, растирали. Гоняли по остывающему телу кровь, словно саму жизнь. Чесали и заплетали волосы, переодевали, силком вливали еду и питье. Поднимали, пересаживали и укладывали будто куклу. И много говорили. На разных языках – и на всеобщем, и на эльфийском, и даже немного на рохеррике.       Самыми тяжелыми дались первые дни после пробуждения. Сколько их было? Не знаю. Пять? Семь? Десять? Может месяц? Тело обратилось тряпичной куклой, мысли казались бессмысленным комком ваты. В груди образовалась черная дыра, медленно засасывающая всю меня внутрь. Не осталось чувств, не осталось мыслей. Только боль, холод и мертвенный страх. Помню однажды ночью открыла глаза и уставилась в потолок, залитый лунным светом. Из открытого окна тянул сквозняк, шелестели занавески, слышалось чье-то ровное дыхание, а под окном протяжно выла бродячая собака. Где-то издалека ей вторили вопли диких животных, заполнивших когда-то отвоеванные людьми земли. Волки? Варги? Не знаю. Ничего не знаю об этом мире. Теперь я не имею никакого значения. Все, что было когда-то выучено – не имеет смысла. Все представление о самой жизни теперь стерто. Здесь я одна. Полностью и безоговорочно. Одна. Я снова закрыла глаза.       И сквозь подступающую серую дрёму почувствовала крепкую мозолистую ладонь, сжавшую мою руку. Низкий голос произнес несколько слов на эльфийском, и я провалилась в крепкий сон. Сон без кошмаров.       Не знаю, послужило ли это отправной точкой или я просто начала приходить в себя, но мои господа-санитары с той ночи активизировались с новой силой. Через пару дней Таун исхитрилась натянуть на меня платье, заплести волосы и укутать в легкий плащ, а сам командир снес меня вниз, в разоренный войной городской сад. Ранним утром на улицах никого не было, так что некому было пялится на полумертвую рохирримку и двоих ее эльфийских сопровождающих. Халдир устроил меня на обломке мраморной колонны, неприятно холодившей кожу даже сквозь одежду, и встал за спиной. Втроем мы встретили восходящее солнце. Прежде чем из домиков повылезали сонные горожане, так же безмолвно меня унесли обратно в спальню. Теперь каждый новый день начинался с рассвета. После меня силком кормили, Таун переодевала, и до обеда я сидела в кресле подле окна.       Бедняжка Таун не отходила ни на секунду, отдыхая только когда я спала. Халдир и Сумларад попеременно сменяли друг друга, помогая моей уставшей компаньонке меня держать, переворачивать и переносить с места на место. Несчастной эльфийке же приходилось возиться со мной ежесекундно. Добрая, милая, заботливая Таун. В эти тоскливые дни она не бросила меня, не отвернулась, не оставила на волю Эру. Иногда я слезящимися глазами ловила ее полный боли взгляд, будто она вытягивала из меня всю горечь и забирала себе. Будто она страдала вместе со мной – когда я молча пялилась в потолок, когда, обессилев от ужаса и боли, раскусывала губы в кровь, когда изгибалась в судорогах в ночных кошмарах, когда срывала голос от неконтролируемого крика. Она все время была подле постели, держала за руку или прижимала к своей груди. Вовек мне не расплатиться с ней за ее доброту и сострадание.       – Она поправится, - услышала я сквозь ночную дремоту возле кровати.       – Смерть бродит вокруг нее кругами, - надломлено отозвалась Таун. – Ее душа мечется от боли, едва ли не слышен ее крик. Как же ей помочь, brannon Халдир?       – Сила жизни в ней велика, - ответил командир. – Эру поможет вынести все страдания, выпавшие на ее долю.       Они умолкли, а немного погодя Халдир убедил Таун идти отдыхать.       И снова я почувствовала, как его сильная ладонь обхватила мою руку и блаженное спокойствие устремилось по моим жилам. Было в этом что-то неестественное, странное, неизвестное, необъяснимое. Будто сама магия усмиряла бурю в моей груди, успокаивала сердце, наполняла смирением душу.       Блаженно вздохнув, я благодарно сжала запястье командира в ответ, пальцами подцепив какой-то шнурок, жалостливо звякнувший подвеской в ночной тишине.       – Пока темно, попробуйте открыть глаза, - вдруг тихо произнес Халдир.       Его голос музыкой отозвался в ушах. Глубокий, низкий, с бархатистыми нотками… В комплекте с каким-то эльфийским напевом, подействовавшим на меня как успокоительное вместе с молитвой, теперь он мерещился какой-то путеводной звездой. За которой я пошла из этой чудовищной тоскливой мглы.       От лунного света не слезились глаза, как от солнечного. Бегло осмотрев комнату, я нашла глазами Таун, крепко спавшую на кушетке возле окна. Плечи ее укрывал теплый эльфийский плащ с лориэнским листом на застежке.       – Выпейте, - Халдир отвлек меня от разглядывания подруги, передав металлический стакан с теплой водой, разбавленной каким-то варевом. Командир внимательно следил за мной, глядя из-под бровей.       Машинально приняв питье, я перевела взгляд на Халдира. Его белые волосы серебрились в ночи, переливаясь в ночном свете. Лоб прореза́ли хмурые морщины, губы сжимались в тонкую линию. Он был расслаблен, но мрачен и измучен. Бессонные ночи давались ему проще Таун, - сказывался опыт военной службы, - но тревога, - самонадеянно думать, что за меня? – вот что застыло в его холодных глазах.       На нем не было ни плаща, ни военной формы с перевязями, с которыми за время нашего знакомства он почти никогда не расставался. Скромный камзол, похоже тот самый, который был на нем на празднике в Лотлориэне. Волосы были убраны от лица в косицы к затылку. Ничего вычурного, кричащего или подчеркнуто-изящного. Только военная выправка, прямая осанка, крепкие руки, покрытые жесткими мозолями, мощный разворот плеч и сила, ощущаемая даже в мирной тишине комнаты. Отставник-военный, в средиземском представлении.       Задумчиво рассматривая его, я перевела взгляд на наши все еще сцепленные руки. Теперь я видела, что верно положилась на тактильные ощущения – его ладонь в сравнении с моей действительно была большой. Шершавая натруженная кожа чуть царапала мою, пока его указательный палец рисовал замысловатые иероглифы на сплетении вен моего запястья.       – Могу зажечь свечу, чтобы вам было удобнее меня рассматривать, - с язвинкой предложил командир.       – Да, пожалуйста, - в тон ему шепотом отозвалась я. – Вас плохо видно.       В ответ он по-доброму усмехнулся, аккуратно отпустил руку и поднялся со скамьи в поисках подсвечника. Стоило ему отнять ладонь, как тоска снова потянула свои лапы к моему сердцу, навалившись на грудную клетку всей своей тяжестью. Издав неконтролируемый всхлип, я рефлекторно потянулась рукой вслед за командиром, ища спасительного успокоения. Что-то во мне рвалось к нему, тянулось, поднимая над влажными простынями, заставляя вены гореть и… сиять. Ну все, чердак окончательно протек.       – Тихо, - крепкая ладонь с уже знакомыми мозолями вернулась на место и снова принялась вычерчивать знаки прямо поверх светящихся ниточек на моем запястье. С каждым его движением их причудливый рисунок потихоньку мерк, принимая свой привычный цвет.       Я благодарно уцепилась за него, с облегчением хныкнув. Не знаю, что происходит, но у меня либо кукуха поехала, либо со мной явно не просто депрессия.       – Они светятся, - едва шевеля губами, прошептала я. Ну все, сейчас меня точно запрут в местный аналог комнаты с мягкими стенами. – Вены светятся.       – Все нормально, - спокойно ответил Халдир, свободной рукой зажигая найденную свечу, - так бывает.       – А-а, - протянула я. Интересно, что за заразу здесь можно подцепить, от которой появляются способности к флюоресценции.       – Вы знаете, что со мной? – почти шепотом спросила я, устало откинувшись на подушки. Слабость всё ещё брала своё, несмотря на эльфийский наговор, снявший часть симптом.       – Знаю, - невозмутимо ответил Халдир.       Вдаваться в подробности этот чурбан явно не собирался. Видно, для него это что-то само собой разумеющееся. Значит отставить панику, этот перец зазря не волнуется и точно знает, что делать. От этого стало немного спокойнее.       В мягком свете свечного огонька его лицо приобрело более мягкое выражение. Теперь он казался почти домашним.       – Это опасно? – настойчиво продолжила я.       – Не очень, - ровно ответил командир, проигнорировав мой испытующий взгляд.       Нет, ну что ты будешь делать? У меня сил нет допытываться, что за ерунда со мной происходит. А этот супостат так просто не расколется. Нет чтобы сразу объяснить! Я окинула Халдира обиженным взглядом и устало прикрыла глаза. «Ну его, в самом деле. Утром из него душу вытрясу, не отвертится», - мстительно подумала я, проваливаясь в теплую дрёму.       Ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю я этого не сделала.       Днем я чувствовала себя утомленной и разбитой, меня ничего не интересовало, все казалось мелким и незначительным, будто пропадала сама тяга к жизни, о которой часто говорила Таун. Халдир ни словом, ни делом не упоминал о моей проблеме, в то время как Таун и Сумларад вообще не давали понять, что в курсе происходящего. Из чего я сделала вывод, что командир по неведомым причинам не посвятил их в тайну моего недомогания. Но практически каждую ночь я просыпалась под его тихий шепот и едва ощутимые прикосновения к запястью. В эти моменты я чувствовала, как сердце избавляется от тоски и боли, как душа освобождается от незримых оков, покрывая болезненные воспоминания о прошлой жизни легким пологом смирения и спокойствия.       Через пару недель этой колдовской терапии я потихоньку начала вставать. Сначала чуть-чуть, по комнате, от кресла до окна, и то с внимательной поддержкой. После от кровати до банкетки, пару раз даже навернувшись – из-за долгого лежания ноги совершенно не слушались, словно атрофировались, а сил контролировать их уходило в десятки раз больше, чем обычно.       А однажды ночью неожиданно для себя самой я попросила командира помочь добраться до кресла, стоящего рядом с распахнутым окном. Откинувшись на жесткую дубовую спинку, я с наслаждением вытянула перед собой руки, подставляясь под манящий свет звезд. Помню, как вдруг слезы хлынули по щекам, как закрыла лицо руками, как шепотом прощалась с родными, оставленными в другой вселенной. Я освобождалась от боли, ужаса и тоски, убивавших меня изнутри, раскрывала душу, проговаривая слова молитв, обращаясь к Единому Богу.       Пускай в этом мире Его звали иначе, все равно. Он не оставил меня в трудный час, послал добрых друзей охранять и защищать, отводить болезнь и смерть, учить и вести в новом для меня мире. Обливаясь слезами, я благодарила Его за это, со смирением оставляла семью на волю Его, оставляя в своем сердце добрую память и нежную любовь. Нет, я не оставлю попыток найти путь домой, но если это невозможно, если Его волей я осталась здесь навсегда, я знаю, Он позаботится о моих близких, как позаботился обо мне.       В ту ночь во мне что-то изменилось. Будто в затхлом доме раскрыли двери и окна и свежий ветер разогнал стоячий воздух. Будто само сердце наполнилось свежестью, свободой и жизнью.       Очнулась я на четвереньках, вся зареванная, растрепанная и полностью дезориентированная. Халдир стоял подле на коленях, пристально наблюдая за моим состоянием. Повернув к нему голову, я встретилась с внимательным взглядом спокойных серых глаз. Ни одна эмоция не проскочила на его суровом лице, когда я, тяжело вздохнув, устало привалилась к его плечу. Он бережно подхватил меня одной рукой, а другой прислонил к моим губам стакан с теплой водой.       Безмолвная забота, надежная поддержка и присутствие духа придали мне еще немножко сил, чтобы взглянуть на мерцающие за окном звезды и с облегчением выдохнуть.       Следующий рассвет я встречала стоя на ногах и уверенно смотря вдаль на розовеющий горизонт. Пускай я была еще слаба, пускай передо мной простирался чужой мир, полный чудовищ и смерти, пускай не было ни единого шанса на возвращение, в моем сердце затеплился огонек надежды. Надежды на жизнь. Какой бы она ни была.