Верни меня домой

      «Уныние – грех, бездействие – смерть», - твердила я себе сквозь зубы. Принять решение оказалось половиной беды. Прийти в себя, в который раз сжать зубы, сдержать слезы, заглушить вопль отчаяния – вот что оказалось действительно сложно.       Барахтаться в этом дерьме мне предстояло самостоятельно. Без толпы психологов, врачей, мамочек, нянечек, гор медицинского оборудования, лекарств и белых стен больницы, - короче, всего того, что мне сейчас было необходимо после многочисленных ранений, психологических травм и нервных срывов. В моем распоряжении была только собственная голова на плечах, чужое тело и жуткий мир, наполненный до краев войной.       Время на самоистязание у меня закончилось, пора приниматься за активные действия. Я могу вечно обливать слезами потерянную жизнь, но, если сдохну здесь, никому легче не станет. А значит будем жить!       Цель поставлена, значит первостепенная задача очухаться и приняться за дело. Какое дело? Дело найдется всегда! По меркам Средиземья я на редкость бесполезная персона – ничего не умею, почти постоянно болею, без семьи и племени, тщедушная и бестолковая. Зато есть вариант податься в местный лазарет. Война еще не окончена, куча народу полегло в боях, новые прибывают часто, практически после каждой диверсии гондорской армии, в госпитале каждые руки на счету. В конце концов, пригодилась я в Хельмовой Пади, авось и здесь занятие найдут.       Такие мысли наполняли мою голову все время моего восстановления. Когда я впервые заикнулась о работе в госпитале, суровая надсмотрщица Таун даже слышать не пожелала об этом, заявив, что пока я не избавлюсь от приступов слабости, мне даже думать об этом не стоит.       Мнения командира и Сумларада она даже не спрашивала. Чем легче мне становилось, тем чаще они отлучались на военные собрания, совещания, учения и тому подобные сборища. Сначала по очереди, после иногда вместе, а там и вовсе везде начали ходить вдвоем. Нахмуренные, мрачные и сосредоточенные, они не прекратили своего дежурства в моих покоях, позволяя Таун отлучаться и заниматься делами вне комнаты. Чаще всего теперь они возвращались вечером, один заваливался спать, а второй пристраивался подле меня на кресле и молчал до самого утра, грозной тенью охраняя наш сон.       Разоренный Гондор отчаянно силился возродиться из пепла. Сплотившиеся перед лицом общей опасности, жители объединялись в бригады для восстановления домов, святилищ и храмов, захоронения павших и сохранения общего векового наследия. И что меня приятно удивило, больше всего старались уберечь детей и молоденьких женщин. Оно и очевидно, за ними было будущее Гондора. Поэтому беспризорных стремились рассовать по семьям, стало даже в какой-то степени престижно приютить сироту, а то и нескольких, а юных девушек, оставшихся без защитника и кормильца, будь то муж или отец, отправляли на попечение местной общины, стихийно сформировавшейся в краткий период безвластия. Попирать право королевского престола они не стали, присягу дали, но с оговоркой с ними считаться. Узнав такие скудные подробности, я про себя хихикнула – так и зарождается парламент. Так вот, оставив на волю короля и военного совета защиту государства от силы темной и дела внешнеполитические, община приняла на себя дела насущные. Получив добро от Элессара, они взяли на себя управление королевским лазаретом, заботу об осиротевших и обездоленных, снабжение пропитанием и в будущем, как я слышала, планировали заняться рекультивацией выжженых и порченых орками земель. Слова «рекультивация» они естественно не употребляли, но им проще обобщить весь тот обширный список вещей, которые придется выполнить для обогащения истощенного и местами отравленного чернозема.       Главой общины выбрали поджарого мужичка, до войны заправлявшего местным рынком. Мужичок оказался хватким, авторитетным и сурово-справедливым. Быстро разогнал всех обормотов, приструнил смутьянов и построил лентяев. А еще он быстренько прижал зарождающийся по классической схеме бандитизм и всея с ним вместе взятая, организовав народную дружину, взявшую на себя охрану населения от самого себя. Вот и полиция подъехала, здравствуйте. В общем, старейшина оказался золотом, с головой на плечах и руками в правильном месте.       Вот к нему-то и отправился подговоренный Таун Сумларад за делом для двоих молодых женщин, желающих оказать любую посильную помощь для жителей Белого Города. Ах да, и еще формально числящиеся гостями Ее величества. Если верить рассказу Сумларада, мужичок знатно прибалдел, завидев на пороге своего скромного жилища эльфа, но быстро взял себя в руки, почесал бороду, попыхтел и подобрал занятие «достойное столь высокочтимых дам».       Так что теперь, когда днем мы с Таун были предоставлены сами себе, она старательно учила меня всякому рукоделию, будь то шитье, вышивание, вязание и плетение. А дело у нас было простое – в лазарет и дома сирот требовалось множество изделий: льняные рубашки, штаны и другая простенькая одежда, грубое постельное белье, корпия, бинты, косынки, фартуки, манишки. Все это шилось, кроилось и выделывалось из грубой ткани, от которой кололо пальцы и натирались мозоли. Но больше всего мне нравилось шить пеленки и распашонки, для которых из всех потайных закромов доставали и приносили нам хозяйки самую тонкую и нежную ткань, какая только у них была. Муслин, батист, ситец – нежные облачка появлялись из-под фартуков, и доверительным шепотом звучала просьба: сшейте, добрые госпожи, не сдавайте в лазарет, у нас кроха в семье свет увидела. А что мы? Мы радостно переглядывались и принимали заказ. Поначалу Таун не доверяла мне такие тонкие ткани, лишь убедившись в моем достаточном мастерстве, позволила такую тонкую работу, как шитье для новорожденных. Невероятный трепет, скажу я вам! До сих пор помню свою первую пеленку из бледно-голубого муслина. Пускай по форме она была больше похожа на параллелограмм из-за слишком стянутой нитки по шву, но моя наставница умело исправила косяк, каким-то мудреным способом придав краю божеский вид.       Целыми днями мы с Таун работали – шили, кроили, подшивали, вырезали и даже кое-где вышивали, если находилась цветная нитка. Все это крепкой хваткой захватило мое сознание, и к вечеру я настолько выдыхалась, что засыпала в одно мгновение, стоило голове коснуться подушки. А потому удобного момента чтобы расспросить Халдира о своем непонятном недуге, который он лечил одним прикосновением руки, все не представлялось. Его, казалось, это совершенно не волновало, будто свечение человеческих вен для него рядовое явление, не заслуживающее особого внимания. Как подорожник приложить к царапине, чес-слово. Остальных эльфов я отчего-то интуитивно опасалась спрашивать, на каком-то бессознательном уровне храня эту подозрительную белибердень в тайне. С одной стороны, Халдир отнесся к этому поразительно спокойно, с другой – он не рассказал об этом никому, ни мне, ни Таун с Сумларадом, ни даже волшебнику не донес, иначе тот тут же бы примчался на такую аномалию. Нет, тут дело было не чисто, но выяснять это придется лично с командиром, желательно без посредников и свидетелей.       За окном была уже середина ноября, когда Таун смилостивилась и позволила мне покинуть покои и наконец увидеть своими глазами Королевский Лазарет, в которой с самого начала я собиралась податься. Заранее предупредив о нашем визите старосту и заручившись нашей безопасностью, Сумларад с нами не пошел, по долгу службы отправившись на какой-то совет в след за своим командиром.       Нарядив меня в мое самое теплое платье и прибрав мои густые, но безжизненно тусклые от недостатка питания, волосы, Таун сунула мне в руки стопку пошитых нами накануне рубашек, сама взяла корзину с мешочками стерильной корпии, и мы отправились вслед за шустрым мальчуганом, присланным за нами в качестве сопровождающего. Слабость пока еще не отпускала меня, так что путь до Лазарета мы пару раз прервали, пока я разгоняла черные точки перед глазами – сказывался перепад высот на улицах горного города.       Гондорский Королевский Лазарет по праву мог носить звание медицинского учреждения. Насмотревшись всяких ужасов в Хельмовой Пади, я готовилась увидеть нечто подобное – пыль, грязь, кровь, гной, стоны раненных и умирающих, полная дезинфекция и бардак. Здесь же было спокойно, даже тихо. Между кроватями, больше похожими на нары, сновали девушки, разносящие скудные пайки между пациентами – это были те самые юные обездоленные, которых забрал под свое крыло старейшина, - теперь они работали в лазарете и домах сирот, помогая ухаживать и заботиться о больных и маленьких. Госпиталь был большим и хорошо освещенным, даром что в каждом зале несколько окон были заколочены – разбились от попадания вражеских катапульт. Просторные залы были заполнены под завязку, отдельно разместили только женщин и детей, которых поместили в дальних палатах рядом с друг другом. Топились очаги, вокруг которых грелись те, кто мог ходить.       Тихо, скромно, бедно, но чисто и опрятно.       – Ваше высочество, госпожи-швеи принесли еще белье, - заметив нас, одна из пожилых женщин обратилась к высокой белокурой девушке, пересчитывавшей стопки постиранного белья, лежавшие перед ней на столе. Та кивнула, отложила в сторону угольный карандаш и внушительный аллигат, в котором делала записи, и направилась к нам.       – Добро пожаловать, госпожи-швеи, - с улыбкой обратилась она к нам, параллельно знаком веля забрать у нас поклажу. – Благодарю вас за помощь, нам как раз недоставало нижних рубашек. Вчера с фронта прибыл целый отряд, все грязные, израненные, а даже переодеть не во что было, пришлось как есть в колодезных отмывать и в полотнища заворачивать, - она проговорила это с задорным смешком, будто и не замечая, что ситуация вовсе не смешная. – Хорошо хоть котлы с водой заранее поставили, а для ран нацедили еще прокипячённой воды. Все для ран лучше, чем эта стылая, из желобов ведь непонятно что течет.       Пока она говорила, я поймала за хвост мысль, будто я уже видела эту худощавую, бледную женщину с белокурой волной волос, туго стянутых за макушкой на роханский манер полосой бинта. И тут же спохватившись, склонилась в глубоком реверансе со всей грацией, на которую была способна. Перед нами стояла сама Эовин, княжна Рохана. Даже в простом платье, без статусных украшений и оружия, ее стать и природная царственность выдавали в ней принадлежность правящей династии Рохана. С убранными волосами, белая как полотно после перенесенной болезни, ее лицо оставалось волевым и даже немножко суровым, несмотря на напускные веселость и простодушие. Позже я узнала про нее много интересного и захватывающего, что позабыла из прочитанных книжек и просмотренных фильмов. А сейчас я видела перед собой сильную женщину, с которой мельком познакомилась в Хельмовой Пади, и которая как губка впитывала все мои наущения про чистоту, кипячение воды и прочие нормы гигиены у пациентов, без сомнения раздавая указания по моей просьбе. Тогда она казалась мне потерянной и усталой, сейчас же ее глаза были полны уверенности и силы.       – Поднимитесь, добрые госпожи, - мягко, но повелительно указала Эовин. – Рада приветствовать вас в нашем Лазарете.       Говорила она преимущественно с Таун – та была выше и внушительнее на моем фоне. Сейчас же княжна перевела взгляд на меня и чуть прищурилась, задумчиво склонив голову набок. У меня не было иллюзий, будто она меня помнит. Сейчас внешне я сильно отличалась от той Этель, знакомой ей больше полугода назад.       – Здравствуй, Этельвин, дочь А́равина, - все-таки помнит! Польщена. – рада снова встретить тебя. В наши времена всегда удача встретить доброго друга после долгой разлуки, - она натянуто улыбнулась и вернулась к своим делам, бросив на меня какой-то жалостливый взгляд.       Я все еще выглядела болезненно, поэтому не придала этому значения, и, пожав плечами, направилась вслед за Таун. Среди человеческих санитарок я без труда заметила сородичей своей наставницы. Со всей своей первородной грацией и изяществом они сновали между койками, оказывая всю посильную помощь раненным и больным. Это были те самые эльфы, с которыми мы совершали долгий переход из Лотлориэна в Гондор. Многие из них были из свиты Ее Величества Арвен, а значит пришли в Белый Город из самого Имладриса. Часть из них остались служить своей госпоже в покоях, смешавшись с людской свитой, набранной ей из женщин именитых семей Гондора. Воины остались под командованием леди Галадрим и лорда Элронда, остальные же спустились сюда, в Лазарет. Сейчас же я решила не мешать Таун общаться со старыми друзьями, она и так проводит все свое время возясь со мной. Так что я вежливо поприветствовала их и скромно отошла к стенке.       Есть ни с чем несравнимое очарование в наблюдении за эльфами. За эти месяцы я так много общалась с ними, что по одним их повадкам могла отличить откуда кто прибыл. Лориэнские остроухие в большинстве своем были гордыми, величавыми и довольно чопорными. Весь их вид говорил о первородном достоинстве и силе, глаза их отражали всю глубину прожитых лет, а на лицах застыло выражение какой-то отрешенной печали. Только в кругу своих их лица оживлялись и переставали быть похожими на мраморные статуи.       Эльфы Ривенделла, привыкшие к народу всех мастей и рас, легко находили общий язык с окружающими, и в отличие от своих замкнутых сородичей были весьма охочи поговорить. Как правило, досужие сплетни их интересовали мало, зато поспорить о поэзии, музыке, книгах или любой другой науке или искусстве любили знатно. И быстро теряли интерес, если собеседник оказывался бездарным неучем, например мной. По меркам Средиземья я была совершенно не образована, этакая сельская невежа. Хотя и в этом самом селе от меня проку было мало – как управляться с хозяйством я тоже не разумела. Вот этакое недоразумение болталось по просторам мира Толкиена и пыталось хоть куда-то примкнуться. Правда, надо отдать должное эльфам Имладриса, некоторые из них обнаружив неуча в моем лице, стремились хоть чему-нибудь его научить. Примером был говорливый Сумларад, пару столетий назад переселившийся с сестрой в Лотлориэн.       Однако больше всего меня забавляли эльфы Лихолесья, теперь гордо называющие свой дом Эрин Ласгален, что с синдарина переводилось как Лес зеленой листвы. Ужасно поэтично и помпезно, как раз в духе населения. В Гондоре этих павлинов было мало, на свадьбу короля прибыла только посольская делегация, так что сейчас их в лазарете естественно не наблюдалось. Зато в Лотлориэне мне довелось вдоволь пообщаться с советником их таура, так что сложить в голове мнение об этих франтах я смогла с лихвой. Все они были просто невероятными щеголями и сумасбродными педантами во всем, что касалось их внешнего вида. Если лориэнцы представляли собой единую восхитительную белоснежную массу, то эти пестрили кто во что горазд. Каждый отличался от другого – цветом, кроем, качеством и количеством отделки, украшениями, длиной или величиной, - чем угодно. И при этом ни один наряд не был вычурным или безвкусным. Красочней их одежд были только их комплименты. Все, что казалось им хоть мало-мальски симпатичным подвергалось немыслимой вязи из лести и похвал. Да таких изощрённых, что сразу было видно – этому искусству учились столетиями и едва ли не с пеленок. Высокомерные, порой напыщенные снобы с другими расами и даже с эльфами ниже статусом, они мгновенно преображались, стоило появиться в поле зрения кому-то приятному их глазу.       Вот такие разные оказались первородные благородные. Ей Богу, как мне это напоминало королевские дома Европы! Вот вроде аристократы, все из себя голубых кровей, образованные, красивые, а при этом абсолютно разные и очень человечные.       Вот сейчас, например, я чувствовала себя тем самым ребенком, который ждет, когда его мама наговорится с соседками, встретившимися по пути домой. Пока я с восхищением их разглядывала, стайка эльфийских наседок уже успела обсудить успехи Таун в моем лечении, дать несколько советов, поохать, поахать, пожурить меня за слабое здоровье, малый вес и бледные щеки, потрепать меня же по макушке, похвалить за успехи в обучении и поспрашивать меня на знание синдарина. И все это с чопорным видом карикатурных тетушек, которые всегда лучше родителя знают, что следует и не следует делать с ребенком. Убеждена, что со стороны все выглядело невероятно неправдоподобно, будто высшие создания снизошли своей благодатью на простую смертную, но напомню, внутри я была намного взрослее, чем снаружи, и в свои неполные тридцать в родном мире успела побывать той самой «маминой подругой», которая выгородит нашкодившую копию подружки и напомнит мамаше «что та творила в те же годы». Так что слушала я все эти причитания с вежливым почтением и определенной долей иронии.       Удостоверившись, что Таун грамотно обращается с человеческим детенышем, они принялись обсуждать текущие дела на фронте, новости от общих знакомых и многое другое, что понятно только тем, кто давно друг друга знает. Мне осталось только заскучать, опереться спиной на стену и продолжить наблюдать за этими воистину прекрасными созданиями.       Многие любовались ими вместе со мной. Я обратила на это внимание, но, поглощенная размышлениями, не заметила, что оказалась под не менее пристальным взглядом.       – Мамушка! – громким шепотом где-то настойчиво произнес ребенок. – Мамушка! Вон же она, мамушка! Вон стоит у стенки, подле эльфиек. Это к ней я ходил за пеленками для мелкой.       – Не похожа она на рохерримку, больно тощая, и одета слишком чу́дно, - возразила ему мать. – Разве что эти эльфы сами ее и приодели. А может сама пошила, руки-то у нее откуда надо растут. Ну-ка, Ингвар, приведи-ка ее сюда, ко мне.       Есть у местных детей противная привычка дергать за подол или передник, чтобы привлечь к себе внимание. «Даже если его уже заметили», - с недовольством подумала я, глядя прямо в глаза нагло лыбящемуся парнишке, настойчиво дергавшему край моего фартука.       – Что тебе? – немного резко спросила я, выдернув подол из цепких пальчиков.       – Тебя мамка моя зовет, мне велено привести, - улыбаясь всеми имеющимися молочными зубами, парнишка ничуть не смутился моим недружелюбием.       – Зачем? – вот не было печали, мало ли зачем понадобилась?       – А я почем знаю, - пожал плечами мальчик. – Можа всыпать хочет, она уж несколько дней к ряду не в духе. Хотя с малой возится, вроде отходит.       – А не тебе ли мы шили набор одежки для новорожденной из лилового муслина? – наконец припомнила я эти торчащие вихры и россыпь родинок на правой щечке.       – Я в цветах не особо знаю, но за пеленками ходил, - кивнул мальчишка. – Та де пойдем, мамка долго ждать не любит, - он без зазрения совести снова схватил меня за фартук и потянул в сторону одной из палат.       – Вот не было печали, - буркнула я и потащилась за ним.       А у самой все внутри аж похолодело. Тот комплект был одним из немногих, который я сшила весь целиком сама. Таун пока не все ткани доверяла мне, но с муслином я уже вроде подружилась. И лиловые пеленки я помню, ведь за них меня суровая наставница заслуженно хвалила. А вот заказчице, похоже, они пришлись не по душе. Ума не приложу, что могло быть не так. Как сейчас помню, все швы вышли ровными, уголки правильными, петельки и крой аккуратными. Даже кое-где на распашонках по цветочку вышила – выдернула цветные нитки из каких-то оставшихся обрезков.       Ох, мама дорогая…       Парнишка подвел меня к осунувшейся женщине, сидевшей в женской палате на кушетке. На руках у нее лежал завернутый в толстый шерстяной платок младенец и что-то радостно агукал матери в лицо.       – Мамушка, привел, - радостно сообщил мальчишка, подтаскивая меня к изголовью.       Женщина подняла голову и одарила меня тяжелым взглядом.       – Ты значит портниха? – грубовато осведомилась она.       – Да, мадам, - я чуть присела в кривоватом книксене.       – Значит это ты пошила? – она отогнула край платка и явила свету белому те самые лиловые пеленки.       – Я, мадам.       Женщина сосредоточено на меня посмотрела, а потом спросила:       – Колдуешь? – вот уж не ожидала.       – Не обучена, - ошалело огрызнулась я, тут же прикусив язык. На ум пришли светящиеся вены. Да ну, не ведьма же я, в самом деле. Будь это так, Гэндальф бы меня за версту чуял и от себя ни на шаг не отпустил.       Однако, женщину колкость, похоже, ни капли не смутила:       – Руки покажи, - я показала.       Она еще некоторое время меня мрачно разглядывала, после выразительно посмотрела на сына. Тот понятливо смылся, а его мать снова взглянула на меня.       – Ты зла не таи, работа твоя добротная. Я не к тому тебя позвала, чтоб ругань учинять, - это хорошо. – Дочурку я родила крохотную, едва живую. Не хватило сил носить, сколько положено. Появилась на свет, едва дышала, даже на крик силенок не хватило, только проагукала чего-то. Думала помрет, даже зимы не увидит.       Она немножко помолчала, тяжело втянув в себя воздух. У меня же потяжелело в груди.       – Лежала такая тихая, почти не ела. Только смотрела на меня мужниными глазами, - она чуть запнулась. – Он погиб, орк загрыз в Итилиэне. Вот и не стала хранить я тот кусок для других детишек, не будет их у меня уже. Бабы подсказали послать Ингвара к вам. Он дело исправно выполнил, притащил мне целый ворох вашего бельишка, что вы пошили. Как только сладили из такого обреза. Надела на нее, чуть не расплакалась – тихая, красивая, как ангел. Думала, вот так и хоронить буду.       Я не перебивала ее, давая выговориться. На лице женщины застыло выражение полного непонимания, будто сама не верила в то, что говорила.       – А она есть начала, чаешь? И улыбнулась, а через пару недель так раскричалась, что соседка прибежала, думала я сиротинку в дом привела. Уже зима скоро, а она то и делает, что лопает и сопит. Да так подросла, так поздоровела, будто благодать на нее сошла.       – Я очень рада за вас, - искренне заверила ее я, все еще не понимая, при чем тут я и лиловые пеленки.       – И принесла я, значит, на осмотр к лекарке, глянуть, правильно-ль развивается дочка. А та и говорит-де, ничего не понимаю, уже четвертый ребенок помереть должен, а растёт как на дрожжах. Ну и поболтали мы с бабами, у кого чего, да почему. Все детки раньше времени свет белый увидели. И всем жить было не дано. А живут, растут, хотя и делаем все по-разному. Кому как в роду приучили.       – Это замечательно, - улыбнулась я.       – Не понимаешь? – усмехнулась женщина. – Нам всем бельишко ты пошила. Уж не знаю, ведьма ты или тебя эльфы чему обучили хитрому, да у всех пеленки от чужих отличаются. Все шовчики какие-то заковыристые, сложные, но ровненькие, как стрелочка. А в уголках по вышивочке. И дитятка-то в рост пошли, как из тряпья в новое переодели.       Сказать, что я опешила, что просто воздух сотрясти. Я была в шоке, выпала в осадок, ошалела и удивилась, и все это вместе одновременно. Как можно связать пеленки с выздоровлением ребенка? Еще и недоношенного? Еще и в таких условиях? Пускай этот варварский мир с посредственными знаниями медицины и странным верованием во всесильную магию катится ко всем чертям, что за бред?       – Видать, сама не знала о даре своем, - хмыкнула женщина. – Ну да вот знай теперь, бабы такого добра уж точно не забывают, - что-то доброе отразилось на ее лице.       В ее словах было столько слепой материнской веры, столько благодарности и счастья, что я не стала возражать. Но и что ответить не придумала, настолько дикими казались мне ее доводы. В самом деле, как пеленки-распашонки могут едва живого ребенка спасти? Ну придурь же, никаких магических знаков на них я не вышивала, все швы были обычные, да эльфийские, но обычные. Я спрашивала! Таун тогда долго смеялась. Сказала, что самая лучшая одежка та, что мать надела. А все остальное на человеческих детей не действует, а потому и незачем ничего придумывать. Что это самое «остальное» она не сказала, только отмахнулась. Так что сейчас я была полностью уверена, что ничего колдовского в пеленках не было. А что дети выжили, так это же хорошо! Раз Богу угодно было, радоваться нужно, а не причины искать!       – Cálanhen! – вдруг послышался голос Таун из передней лазарета. – Brennil Этельвин! Где же вы? Нам пора уходить.       – Прошу прощения, мне пора, - я снова сделала короткий книксен. – Желаю здоровья вам и вашим детям, всего доброго, - и поспешила к выходу.       Вечером, перед приходом наших верных стражей, теперь, правда, обитавших за стенкой, я все рассказала Таун. Та о чем-то задумалась, потом тепло улыбнулась и взяла меня за руку.       – Рожденные войной дети часто нуждаются в свете, который иссяк в матерях от мучений и боли. Потому и рождаются раньше, - говорила она мягко, с грустной улыбкой на губах. – Но мир, в котором царит Зло, не может дать этим детям нужное, и они погибают.       – Не вижу связи со мной, - честно призналась я.       – В вас есть свет, который нужен всем нам, - шире улыбнулась Таун. – Вы его не видите, не чувствуете, отторгаете, а потому мечетесь и болеете. Но что бы вы ни говорили себе, этот свет льется едва ли не через край. Думаю, часть его впитали те пеленки, над которыми вы столько трудились. И когда в них завернули детей, они получили те самые недостающие крохи, так нужные им для жизни.       Пожалуй, это было последнее из того, что я рассчитывала услышать. Вероятно, недоверие отразилось у меня на лице, потому что Таун мягко рассмеялась и погладила меня по волосам.       – Должно быть, Эру очень любит свое дитя, раз наградил такой милостью. Опережая ваш вопрос, я скажу, я не знаю, как это возможно. Я немного знала людей, а с эльфами я никогда подобного не встречала. Однако, я спросила у brannon Халдира, и он считает, что все в порядке. По долгу службы он знавал людей больше моего, так что я склонна ему верить.       – Командир Халдир знает? – переспросила я. Почему-то мне показалось это очень важным.       – Конечно, знает, - во взгляде Таун промелькнуло недоумение. – Разумеется, он все о вас знает.       – Ну да, я же ваша подопечная, - усмехнулась я. Таун хотела что-то сказать, но я решила еще кое-что уточнить: - Так ты поэтому назвала меня Ка́ланхен? Светлое дитя? Серьезно?       – На самом деле, вас так называли еще в Лотлориэне, - сконфужено ответила Таун. – Из-за цвета волос. Они так переливались на солнце, будто в них солнечный зайчик запутался. Вот и получилось: дитя с солнечным лучиком. Простите, если это вас задело.       – Нисколько, это так поэтично, - хихикнула я. – Надо же, сколько же у меня имен.       – Знаю, brannon Халдир за глаза называет вас Тиндае, - кивнула Таун. – Вы знаете, почему? - она с озорным любопытством заглянула мне в глаза.       – Они всем отрядом меня так прозвали еще в Хельмовой Пади, когда я за ними ухаживала в госпитале. Тетушка сшила мне серое платье. Приходила я к ним рано утром, так что сначала кто-то назвал ранней пташкой в сереньком платье. А потом сократили.       – А, теперь я понимаю, - рассмеялась Таун. – Раз у вас такое прозвище, вам обязательно нужно их увидеть, они как раз здесь водятся.       – Кто? – не поняла я.       – Тиндае, маленькие серые птички. Они так и называются, и здесь живут, в водопадах. Хотите, сходим завтра посмотреть? Я видела их неподалеку от колодезной.       Конечно же я хотела.       Спать я ложилась в смешанных чувствах и затаенном предвкушении, а ночью мне снились дети. Счастливые смеющиеся светловолосые детишки, играющие под зелеными листьями раскидистых деревьев.