Тело оцепенело лежало на кровати, даже не прикрывшись одеялом. Полупустой флакон, выписанных когда-то врачом таблеток, лежал где-то рядом, на помятом белом одеяле, неподалёку от раскинутых ног, облачëнных в домашние штаны, что были наспех переодеты после улицы и имели местами излишнюю скомканность, а одна из штанин и вовсе осталась с подвëрнутым краем. Это совсем не волновало человека, который их носил... Мысли белокурой были очень далеко, сознание сонно проворачивало недавние фрагменты ужасной ситуации из переулка в голове. Темнота позднего вечера, что осела в комнате, и принятые таблетки в чрезмерной дозе, заставляли веки всё чаще прикрывать серые глаза, что начали высыхать от пролитых слëз. Ей не было дела до реального мира, до его вынужденной жестокости, до телефонных разговоров на первом этаже и собственных глупых решений. Хотелось остаться в этом состоянии, когда тело всё больше немеет, пальцы рук окутаны таким теплом, что нет сил и желания пошевелить ими. Было бы совсем идеально ещё и забыть его неверующий взгляд, наполненный ужасом, кровь,
много родной крови на её руках, вязкое вещество, что пачкало белую раковину и стекало вперемешку с водой в водосток, пока руки сводило панической судорогой под потоком чистой жидкости из под крана. Зрение полностью пропало: веки не смогли сморгнуть сонливость на этот раз, позволяя сознанию уходить всё дальше, пока в груди боролись раздирающая боль сожалений, угнетающая вина и сладкая, желанная пустота...
Картина вернулась в мрачный побег из переулка, где стены всё больше нарастали и сужались, пытаясь поймать очередную жертву в свою ловушку, загнать в тупик, где её найдут тысяча осуждающих и разочарованных взглядов, сюда даже стал вмешиваться сторонний звук. Многоголосье разносилось по выцветающему пространству, выкрикивая не её имя, или это было её? Две странные буквы, дающие ощущение слабости, плена и счастья, говорили хотя бы поднять взгляд выше, чтобы обнаружить источник, пробиться сквозь туманную чëрную пелену в чужом квартале, в грязном и пугающем переулке из рисованных кирпичных стен. Что-то замерцало, так резко, словно искры от поджога зажигалки, но это была не она, не могло быть так ярко и бесшумно. Голос менял тональность, словно говорящий резко удалялся или оказывался на расстоянии вытянутой руки, в одну секунду это было маняще, а в другую, заглушено водой, водой, что начала чувствоваться везде. Невидимое тело чувствовало сжатие и что-то неуместное в груди, давящее на горло, заставляющие захлëбываться в попытке сдвинуться или вдохнуть воздух, о котором минуты назад и не было мыслей. Было ощущение падения на колени, что-то с болью звякнуло, резанув хрупкий слух, но каким-то чудом это позволило поднять голову, ловя вспышку вверху, которая подарила болезненное ослепление. Всё покрылось вязкой тьмой, но дало шанс услышать чëткий панический плач рядом, с неразборчивой фразой, повторяющейся из раза в раз. Область глаз отдалась жжением и попытка их открыть привела к ощущению липкости, служащем верным знаком к осознанности и властью над телом. Попытка вдоха воздуха через нос, чтобы дать себе какие-то силы, прошла наполовину успешно, правда, новый поток кислорода заставил что-то внутри сжаться, глаза с болью открылись, преодолев силу, склеивающую их. Лëгкие сжало сильнее и девушка содрогнулась в кашле, кто-то помог ей приподняться в сидячее положение, тëплая рука на влажной спине врезалась в мысли, пока больной мозг пытался собрать всю информацию и проанализировать её, дав ответ, что происходит. Даже такую простую вещь выполнить не удалось, когда омерзительный вкус пробился к горлу и тело нагнулось над кроватью, выпуская поток желчи с некоторыми не растворившимися таблетками на пол, придавая комнате ужасный запах, который было бы лучше скорее убрать. Волосы неудачно спали на лицо, заставляя слёзы течь новым потоком от невозможности обработать ситуацию и из-за всяческих сенсорных и тактильных перегрузок.
— Хей, хей, я здесь, ничего страшного, давай поп-пробуем п-перейти в ванну. – родной голос раздался над ухом, давая заверения безопасности, но все слова имели обратный эффект, вызывающий ещё больше слёз и судороги в теле. – Давай, давай, нам н-ужно встать...
Твердость в голосе удержать не удалось, панику Ары от событий всё равно выдавали уловимые ноты тревоги, дрожь и повторы букв. Но ST постаралась опереться на слабые руки, сдерживая очередной позыв жалящей рвоты. Чужие руки приобняли её, давая возможность для новой опоры, которую использовала девушка, чтобы они и вправду могли добраться до ванны. Каждый шаг отдавался головной болью и делался с трудом, казалось, ушли многие десятки минут на преодоления пары метров, хотя, на самом деле, прошло не больше трëх минут. Холодная плитка приятно отозвалась для ног, Торонто только сейчас осознала, как горячо её тело местами. Но даже это удивление прошло, когда она опустилась на колени перед унитазом, выблевывая туда очередную порцию жидкости, от которой отказался её организм.
...
..
.
За эти минуты беспамятства она совсем не знала, что отец звонил сестре, что они знали о смерти Алекса, что они даже не догадывались, как близко находится его убийца; она не видела, как её сестра начала паниковать, включая свет в её комнате, как телефон упал на пол, приобретая новые трещины, её панические движения в попытке позвонить по треснутому экрану в 911, чтобы вызвать скорую, даже то, как самое дорогое существо на планете — Ка, пыталось попасть к ней в комнату ранее, чувствуя своим кошачьим сердцем что-то неладное. Она не узнает это и даже не вспомнит точные причины своего поступка, когда уже будет в больнице, лежать под капельницей, в полном одиночестве в первые тридцать минут, пока Ара не вернётся, пытаясь подавить собственные проблемы и побыть сильной для сестры.
Возможно, Пантера не сожалеет о всех этих событиях, возможно, Оператор был бы рад знать, как пострадала одна из его непостоянных пешек, но...ST же хотела, чтобы такой день никогда не наступил, маленькая Соня внутри сознания никогда не думала, что она станет одним из тех ужасных людей, что встречались в недетских фильмах, которые видело её неподготовленное сознание и невинное, доброе сердце. Для неё, этот день притупится в памяти, как и многие детские года её жизни. Неизменным будет только одно — это станет первым и самым сильным днём её
предательства себя.
