Роза-фамильяр

*** Кипень. Ближе к концу его... Что-то странное происходит уже четвёртый день подряд. Зудят кончики побегов, ноют, чешутся, топырятся во все стороны, и не только кончики побегов, но и в пазухах листьев тоже зуд такой неприятный. Что со мной такое? Заболела я, наверное, не знаю. Надо на помощь звать. -- Хозя-я-йка-а-а! Летит, бегом это не назвать! Волосы тёмные развеваются, глаза тревожные. Подбежала. Жалуюсь. Осматривает меня, ещё раз осматривает. Пальцы теплые и ласковые, льну, потираюсь, и зудит, вроде, поменьше. Улыбается: -- Да ты цвести собралась! Ты же маленькая еще. Красавица моя. -- Зачем цвести? Куда цвести? Я цвести? Не может быть. Почему-то немножко страшно. -- Да, ты становишься взрослой. Ну что ж, я готова, раз хозяйка говорит, то она знает, наверное. Уход мне обеспечила самый лучший, и полив обильный, и чем-то вкусным накормила, и сидит рядом со мной в несколько раз больше. Жизнь неумолимо налаживается. Да, действительно, я буду цвести. Из пазух листьев показались маленькие-маленькие бутончики. Они растут и я даю изо всех сил питательные соки. Внутри, в моих стеблях биение солнечного пульса: -- Дух! Дух! Дух! Дух. День, ночь, день, вечер, утро, мелькают, аж рябит. Бутончики растут. Хозяйка улыбается и ждёт. Она не знает, какие они будут, мои цветы, и я не знаю. Откуда мне? На рассвете, наконец, радостное событие. Хозяйка пищит, прыгает вокруг! Раскрылся с тихим щелчком первый бутон. Потрясающее ощущение. Это сродни выпусканию нового побега, но новые совершенно ощущения. Мои лепестки такие тонкие, их шевелит ветром. К ним летит какая-то странная штука! Явно летит ведь именно к ним. Села, топчется. -- Ой ты что делаешь? Фу, фу! Помнешь красоту! Уйди, кыш! -- странная штука лезет внутрь, щекотно, пытаюсь смахнуть ближайшим листом -- уйди! А, не, не уходи. А приятно-о… Хозяйка лёгким махом пальцев сгоняет перемазавшуюся в чем-то жёлтом летучую штуку, нюхает, и говорит, что пахнет от меня совершенно потрясающе, и цвет моих цветов как раз ее любимый, солнечный. Удивительно, чтобы я ни сделала, Ей нравится. Странная она. Но хорошая. *** Буень. Перелом. -- Ой, я так волнуюсь! У меня сегодня гости, гости, гости! -- бормотала хозяйка восемнадцатый раз пробегая мимо меня. Резко остановилась, окинула меня пристальным взглядом и воскликнула воздев руки к небу: -- Да ты же у меня пыльная! Тебя же мыть надо! Стыдище какое! И убежала. Странно. Зачем меня мыть, вроде дождь недавно был. Ну ладно, хозяйке виднее. Бежит обратно, ведро тащат тряпку. Так вот, значит, меня мыть? -- Фыр-фыр! Не надо мне по листьям елозить! Мне больно! -- Ну потерпи, -- сбавила напор -- ну правда, пыльные листочки у тебя, ты ж моя красавица -- голос хозяйки стал мягким, движения тоже. Ладно, потерплю, так не больно. Как темнеть начало, явились, много. Ходили мимо меня, смотрели. А потом как давай трогать! Дергать! Ненормальные какие-то. Половину колючек обломала, пока от рук жадных отбилась. Каждый паразит норовил отломать от меня хоть кусочек, хоть листик. Благо стебли у меня уже длинные, и цветы и нераскрытые ещё бутоны удалось поднять повыше, чтобы не трогали. -- Кыш, кому говорю! Вот же настырные какие! А я вас вот так! Изловчившись, хлестнула по жадным пальцам стеблями. -- Н-на! Н-на! Попала, похоже, качественно, ибо крики и возмущения внезапно стали оглушительны. От меня отпрыгнули. Подуспокоились, перестали лезть, но что-то хозяйке долго-долго говорили, а она всё на меня смотрела. Что во мне такого необычного может быть? Ну, стеблями двигаю, ну, с ней вот разговаривать научилась. Она слушала то, что ей тихонько бубнил сгорбленный человек с окровавленными пальцами. И не улыбалась. Это пугает. *** Плодовень. Перелом, кажется... Этот день я, наверное, сколько мне отпущено, помнить буду. Всё началось так необычно! Рассвет. Вы знаете, обычно, какой рассвет бывает, видели, да? Он розовый, золотой, красный, серый. А для меня он стал зелёным. Огненно, ослепительно-зелёным, с серебряными всполохами. Свет шёл изнутри меня, и был так ярок! Все цветы мои уже раскрыты и из них истекает сила. Вот, что-то почуяв, или увидев, не знаю, прибежала хозяйка. Руки раскинула, будто сейчас обнимет, и стоит, впитывает. Смотрю на неё. Какая она у меня красивая! Тёмные волосы зазеленились, завились концы, вся масса их погустела и приобрела металлический блеск, как и мои стебли. Она сама, словно огонь внутри загорелся вдруг, засияла, почти нестерпимо. -- Красивая. Какая ты у меня красивая, хозяйка. Сила истекает медленно накатывающими волнами. Откуда она берётся, не знаю, но отдаю охотно. Ей, той, что любит. Хозяйка стоит, замерла, едва дышит, глаза распахнуты и в них клубится темная зелень. -- Ну что же ты стоишь? Дорогая ты моя, милая. У тебя ножки наверное устали? Стоит. Уже и солнце взошло, такое же зелёное и серебряное, а она всё стоит возле меня, и медленные тягучие потоки моей силы обнимают её тонкую фигурку. Красиво. Упала. Ну, до полудня, с рассвета самого, простоять, неудивительно. Последние капли силы впитались в неё. Она так поменялась. Но я всё равно её узнаю, даже если она что-то с собой внешне сделает, я всё равно узнаю её. Маленький огонёк хозяйкиной души, золотистый, чуть заметный, стал большим полноценным огнём, таким же, как моя сила. Несколько дней спустя она вновь пришла. Тяжёлые, густые волосы заплетены в косы, за спиной рюкзак, в руке большая какая-то штука непонятная. Сказала: -- Ты прости, мне надо уехать. Это очень срочно. -- Как уехать? А я? Я? Как же я без тебя? -- Но я ненадолго, правда. Дождись меня, пожалуйста. А глаза у нее грустные стали. Несколько лепестков спланировали на ее плечи. -- Я постараюсь дождаться. И нежно тронула ее щеку листьями. Куда ж я денусь? Не убегу уж точно. ***Начало холодных ночей. Перелом. Я считаю дни девятицами. Столько листочков на черешке, загибать удобно. Зачем считаю? Умею. Делать особо и нечего. Хозяйка уже три девятицы назад уехала. Тоскно мне. Пока тут она была, сила изливалась свободно. А сейчас не так. Капли ее сгущаются на цветах и листьях, собираются в комочек и из него тянется тонюсенькая светящаяся ниточка. Куда? К хозяйке, конечно, куда ж ещё. Дни летят. Летят, будто ветром подхваченные. За эти девятицы ни капли дождя не сронили пролетающие облака. Солнце горячее. Печет листья. Опускаются они, и цветы начали вянуть, словно медленное ржавое пламя на лепестках. Тугорна нет вовсе. Стволы торчат. Они жёсткие. А вот остальной мне плохо. Сухо очень. Корешками вширь раскинулась, пытаюсь найти драгоценную влагу. Но я не одна такая. Ранее веселая зелёная малышня, что толпилась подо мной и вокруг, тоже чахнет. Они ещё слабее, и умирают быстрее, высыхая до хруста. Большие зелёные братья перестали давать тень, роняя зелёные и бурые сухие слёзы на меня, дорожку, уже умерших малышей. Земля лопается, разрывая корешки и впуская внутрь раскалённый воздух. Даже когда спускается тьма, легче не становится. Страшно. Хозяйка сказала: -- Дождись. Я скоро вернусь. И я -- жду. Сил хватит ли мне? -- Возвращайся… пожалуйста… Больше не получается считать дни. Опадают и мои листья. Бывшие цветы лежат бурыми пятнами. -- Вернись. *** Лютовень... Наверное... Я не знаю, сколько девятиц прошло. Заметила только, что смотрю на останки своего вместилища сверху. Жалкое зрелище. Кучка бурых высохших листьев, торчащие палки. Земля, растрескавшаяся и голая. Хозяйку дождаться не удалось. Это единственное, о чем жалею. Я постепенно поднимаюсь выше, а мне навстречу летят странные белые кружащиеся штучки. Не чувствую ни холода, ни тепла, только печаль. Небо распахнулось. Я бросила последний взгляд на то место где мне было так хорошо. Где я знала, что меня любят. Где я точно знала, что меня любят, и это взаимно. Вы, конечно, можете спорить, какая, мол, любовь, когда бросили умирать? Какая есть. А вы, прежде, чем спросить, вспомните, скольких из нас, недвижного племени, вы любили — и — бросили? Так же, как меня — хозяйка. Сколько больших и малых, деревянной своей плотью не могущих и шагу сделать вослед, не дозвались любящей руки? -- Прощай… P.S. рассказ окончен. Я, правда, хотела, чтоб он другим был, хотела рассказать о любви...но жизнь, это истина, которая умирает. Желающие прочесть его ещё раз... Подойдите к уродливым палкам, врасторыр торчащим из земли. Там, у их основания -- мои заметки. Черными морщинами по буро-грязным комкам бывших листьев.