Солёные моря за глазами… Это слёзы, что пришли и заставили меня плакать. Падающий лист никогда не пытается Держаться за то, что сохраняет ему жизнь… ©
🤲🏻
Такое ощущение, что слёз больше не осталось. Что все запасы влаги в организме закончились, а на смену пришла дикая головная боль и рваная рана, расположившаяся за грудиной. Но почему-то солёные ручьи вновь и вновь льются по щекам Феликса, почему-то сердце, очернённое болью, до сих пор бьётся… Если бы Ли кто-то сказал заранее, что ему судьбой уготовлено такое испытание — он бы прямиком с крыши бросился, чтобы не испытывать эти жестокие муки. Конечно, Хёнджин никогда не позволил бы ему что-то сделать… Он был настоящим солнцем: согревающим, ослепительным по утрам и рыжим предвечерним на закате. Он был тем, кто всегда, с самого детства, брал его за руку и вёл за собой. Помогал, защищал, оберегал… Он — не просто любимый человек. Он — всё. Всё… — Я не выдержу, — хрипит Феликс, обращаясь к Донмину, когда они едут на кладбище в машине господина Дарио. За рулём его жена, потому что сам доктор не в том состоянии. — Не выдержу, слышишь? — судорожно хватаясь рукой за рукав пальто медбрата. — Я буду рядом, — тихо проговаривает тот, накрывая его руку своей, — поддерживает. Ему тоже тяжело… Безумно! Четыре дня прошло со страшной даты, что навсегда останется траурной в календаре его души. Четыре дня с того самого момента, когда Хёнджин ещё мог дышать, мог ходить по этой земле, мог радоваться и смеяться, испытывать чувства… А теперь лишь остался воспоминанием на подкорке сознания, да фотокарточками, что со временем покроются трещинами и выцветут… Добравшись до места назначения, все выходят из автомобиля, не проронив ни звука. Небо сегодня мрачное, а над кладбищем, как всегда, кружат птицы в смоляном оперении, они издают звуки, что кровяными полосами проходят по слуху и сердцу; навевают уныние и чувство безысходности, которое и так заполонило все внутренности тягучим земляным каучуком. Прибыли уже и Виджилия с Сонхуном, они привезли маму Хёнджина, на которой лица нет — все эти дни женщина провела в больнице под наблюдением специалистов. С такой утратой справиться сложно любому, а некоторым — попросту невозможно. У неё ведь никого больше на этой планете не осталось. Сын был единственным родным человеком, которому она дарила всю свою любовь на протяжении почти двадцати лет. Человеком, чья жизнь так неожиданно оборвалась десятого сентября восемьдесят пятого года… Человеком, которого любили, хоть и не так уж много людей, но любили искренне, отдавая всё без остатка. Феликс, Донмин… Виджилия. Кто-то был лишь другом, а кто-то — второй половинкой. Только мама Хёнджина об этом так и не узнала… Все эти дни Ликс ночевал в доме подруги. На этом настоял сам господин Дарио. Изначально доктор хотел оставить его в больнице, но Феликс отказался, хотел вернуться домой, на что получил грубое возражение главы семейства Дио и приглашение к себе. Парень, подумав, согласился, но лишь на несколько дней — до похорон. — Что думаешь делать после? — спросил тогда врач, встревоженно разглядывая задумчивого юношу. — В твоём доме не самые благоприятные условия для жизни. Хочешь, я поговорю с миссис Союн? Быть может, она даст тебе ключи от своего дома и… — Нет! Что вы… — тут же отказался Ликс. Для него это совершенно неприемлемо… Жить в доме Хёнджина, где каждый сантиметр бы напоминал о нём? О них? Это, пожалуй, страшнее кипящего котла в аду. — Я вернусь домой, но потом выбью себе место в общежитии. — Ли лукавил. Ни о каком месте в общежитии он даже не думал. — Всё будет в порядке. — Просто помни, что ты всегда можешь приехать к нам. Двери семейства Дио для тебя всегда открыты. — Спасибо. Спасибо большое, да, я понял… А теперь все эти дни и разговоры позади. Зато наступил страшный день, что тоже навсегда останется в памяти… Феликс сегодня — жертва анестезиолога, что не рассчитал дозу, оказавшуюся слишком слабой, из-за чего всё происходящее практически буквально вспарывает шкуру. У Ли в руках букет белых лилий. Точно такой, как ещё совсем недавно они вместе покупали с Хёнджином, чтобы принести на могилу господина Гону. Говорят, эти цветы, с резким и тяжёлым запахом, смертельно опасны для некоторых животных — проглотив лепестки, или даже фрагменты, могут вызвать почечную недостаточность, а следом — летальный исход. И Феликс жалеет. Жалеет, что не родился каким-то домашним котом, который непременно сейчас съел бы этот чёртов лепесток, чтобы не ощущать больше горя, чтобы страдания не рубили на куски заживо, чтобы мысли не ломали кости, не выворачивали наизнанку… — Спасибо, что приехали. Мама Хёнджина находит в себе силы, чтобы подойти ко всем, кто прибыл проститься с её сыном. Она слёзно благодарит, обнимает, тепло гладит по спине. Очередь доходит и до Феликса. Парень утыкается лицом в её плечо, понимает, что ей тяжелее, но позволяет своим эмоциям вырваться из темницы разума. Он обнимает в ответ, пока женщина шепчет что-то о том, что Ликс — молодец, что он тоже приехал, что Хёнджин сейчас всё видит… От последних слов становится лишь хуже. Феликс чувствует, что варится в крутом кипятке, покрываясь огромными волдырями — и пусть их совсем не видно — они в душе. Ему душно и тошно, в горле всё тот же тугой ком, не желающий отступать… Неужели, так теперь будет всегда? Хёнджин красивый. Именно об этом думает практически ополоумевший Феликс, когда подходит к нему, чтобы попрощаться. Безупречный… Лишь цвет кожи непривычно бледный, а в остальном — без изъяна. На нём чёрный классический костюм, а в руках, сложенных на груди, цветы. На запястье — красная нить, выглядывающая из-под рукава. Ликс, кашляя от нехватки воздуха и растирая глаза, снимает свой браслет с ракушкой. Оставляет его дарителю. — Ты просил меня, чтобы я никогда его не снимал, но теперь… — проговаривает эти слова шёпотом, потому что голоса, как и жизненных сил, нет. — Теперь, когда тебя не стало… Мне больше не нужна эта защита — она не поможет. Она и тебе не помогла, хён… Почему она не помогла? — Слёзы обгоняют друг дружку, а нос совсем не дышит. — Может… Может, если там у тебя будут оба браслета — они помогут? Спасут тебя, приведут в рай… Ох, хён… — Он заходится плачем, а Донмин, видя состояние парня, аккуратно отводит его, приобняв за плечи. — Тихо, малыш, тихо… — Донмин обнимает крепко, шепчет эти слова в ухо. Он к Феликсу относится сейчас, как к младшему брату. Он разделяет его боль, понимает все чувства, и хочет хоть чем-то помочь, несмотря на то, что внутри самого всё разрывается от раны, нанесённой жизнью. Такова его натура — помогать ближнему. Не зря он выбрал профессию медика. Все остальные по очереди подходят, чтобы попрощаться, а потом молчаливо наблюдают, как сырая земля навсегда скрывает своим слоем их близкого человека. И нет на планете ничего хуже, чем потеря… Нет ничего столь глубокого, пожирающего заживо, заставляющего кричать безумцем, заходиться в хрипе, потеряв голос… И нет ничего, что могло бы изменить ситуацию… Пока мы живы — всё возможно. Все проблемы решаемы. Непутёвые родители, трудности с учёбой, конфликты с одноклассниками, отсутствие работы, банкротство, разбитое сердце, предательство друзей… Всё можно исправить, изменить, забыть… Всё, кроме смерти. — Ты был моей пристанью, хён… — сквозь слёзы лепечет Феликс, когда вновь подходит ближе, чтобы оставить на могиле букет белых лилий. — А я был кораблём, что ты принял… Я был блуждающим в море парусником, я думал, что у меня нет ни дома, ни семьи, а ты… Ты заменил мне всё, ты и стал тем самым домом, в который мне хотелось возвращаться. Ты стал моей любовью — единственной, хён! Ты можешь быть в этом уверен… Ты стал моей отрадой, моим счастьем, безумием, моей тахикардией… Хён… Но почему же ты не сдержал своё обещание? Почему же ушёл, оставив меня одного на всей планете? Феликсу будто вырывают с корнями душу. Кто-то говорит, что в таких ситуациях на ней, на душе, скребут кошки… Нет. Никаких кошек нет, как и души, выброшенной в открытое море из слёз. — Мы хотели выучиться, а потом уехать отсюда, хён… Мы хотели много путешествовать, быть друг для друга всем, рассказать о нас твоей маме… — Воспоминания накрывают новой волной. — И ты ведь обещал поправиться, пережить операцию, так почему же… — Он снова начинает скулить громче положенного. Его снова отводит в сторону Донмин, уступая место другим людям, что тоже хотят почтить память цветами. Их уже ждёт машина, в которой доктор Дарио и его супруга. На улице ветер — сильный, промозглый, но Ликсу не холодно — он бы стоял здесь ещё час, два, десять… Он бы остался здесь ночевать, не испугался бы, ведь знает, что был бы рядом с хёном. Но его усаживают в машину, что тут же трогается с места, и везут в дом Дарио, где сегодня соберутся самые близкие люди. Все они будут говорить много хороших слов о человеке, что скоропостижно и так несправедливо покинул этот мир… Доктор Дио вновь будет приносить свои извинения, и вновь получит в ответ общее мнение, что он ни в чём не виноват. Они будут пить чай, что любил Хёнджин, а Феликс будет долго сидеть над чашкой, вдыхая аромат, напоминающий ему любимого человека… Слишком больно. — Ты можешь остаться у нас! — Дарио останавливает Феликса у входной двери, когда тот собирается покинуть дом по-английски. — Ликс, я знаю, что тебе сейчас трудно… Зачем ты будешь возвращаться в дом своей матери? — Если тебе кажется, что ты доставляешь неудобства господину Дио, можешь пожить у меня, покуда не решишь все вопросы с общежитием, — озвучивает предложение Донмин, что тоже подошёл, заметив отсутствие Феликса. — Я пропадаю на работе сутками, потому ты совсем меня не потревожишь. — Нет, — тут же отрезает Ли. — Нет. Мне нужно… Я не… Спасибо за предложение. Спасибо за поддержку, за всё, что для меня делаете. Спасибо, но я… — Его глаза бегают, он не знает, что ещё сказать, что добавить. — До свидания. Спасибо. И уходит. Ловит вечернее такси, что за пятнадцать минут довозит его домой. Там не горит свет — мать и отчим, видимо, гуляют у кого-то в гостях. Тем лучше… Феликс находит запасные ключи в укромном месте сада — сам их там спрятал давно. Проходит внутрь, не включая свет. Даже здесь всё напоминает о Хёнджине… В этом доме прошло детство и юность, а хён часто навещал его. В этом доме к Ликсу пришло осознание своей любви к лучшему другу… Сколько слёз было пролито, сколько ненависти к себе он испытал, думая, что это неправильно, что так нельзя, что Хван, если узнает, обязательно его отвергнет… Сколько эмоций впитали в себя эти стены… От воспоминаний бросает в жар и хочется принять холодную ванну. Феликс набирает воду, сбрасывает с себя одежду, оставляя её на полу. Пробует температуру кончиками пальцев — практически ледяная. Он часто принимает контрастный душ, потому привык, но в такой холодной воде никогда не лежал. Сейчас — самое время. Он погружается медленно, прикрыв глаза и сжав зубы. Пусть лучше тело страдает, чем сердце, пусть оно, тело, заледенеет… Зачем оно ему без души? И он плачет. Плачет навзрыд, лупит ладонями по холодной воде, кричит из последних сил, собирая остатки звуков… Он не чувствует тепла, теряет его окончательно, прячет в арктических водах свои терзания, издавая утробный рёв… — Я больше не мечтатель, Джини. Я реалист. Хёнджину за друга очень обидно. Когда он перестал быть мечтателем? Куда пропал его запал, когда они, совсем ещё юные, любовались закатом и проплывающими кораблями, на одном из которых мечтали уплыть в неизведанную страну, чтобы создать там своё государство со своими правилами и традициями? Главным законом они хотели сделать свободу. Так просто, а так много в этом смысла… Свобода мысли, слова, действий. Друзья всегда были уверены, что общество, оказавшееся на свободе, не станет ей пренебрегать, а лишь начнёт жить в своё удовольствие. Ещё одним правилом жизни в новом государстве должна была стать бесплатная еда. Так решил Ликс. Все должны быть равны, а потому каждый должен получать от государства ежедневную порцию вкусных продуктов. Хёнджин тогда проголосовал за медицину. Она в их стране обязательно должна быть бесплатной, а помощь — своевременной. Чтобы у каждого была возможность обратиться к специалисту, пройти обследование, сделать любую операцию, если таковая понадобится. Хван не просто так затронул эту тему, ведь у него имеются некоторые проблемы со здоровьем с самого рождения, и именно поэтому маме приходится так много работать, чтобы обеспечить сына лекарствами, чтобы оплачивать врачей и обследования… Чтобы просто поддерживать в нём жизнь. Правителем государства обязательно должен стать Хёнджин — так всегда говорил Феликс. Потому что Хван сильный, мудрый, добрый, справедливый, а ещё очень красивый. Воспоминания накрывают снова и снова. Красивый Хёнджин теперь навсегда застыл сегодняшней картиной, когда он, бледный и холодный, закрывший глаза, ушедший на вечный покой, лежал в своём чёрном костюме… И снова крик. Дикий стон умирающего зверя… Феликс садится в ванне, обхватывает колени руками, голову к ним прижимает… Тёплые слёзы капают в студёную воду, и Ли чувствует, будто находится сейчас в своём собственном оледеневшем склепе. Когда необитаемый остров, на котором они хотели оказаться, превратился в замкнутое пространство ванной комнаты, в которой Феликс сейчас медленно погибает в одиночестве? Когда он успел превратиться из мечтателя в реалиста? А когда из реалиста в того, кто сейчас, растирая лицо замёрзшими руками, не может успокоиться и не находит ни единой причины для продолжения жизни на этой планете? Ни единой. — Ты же обещал, ты был всем… — повторяя, как мантру. — Я так хочу ощутить твоё тёплое дыхание на своих ресницах, хён… — заходится лающим кашлем. — Я не смогу, хён, не смогу без тебя… Понимаешь? Всё рухнуло в одночасье. Все планы, все мечты, вся жизнь… И пусть кто-то скажет, что нужно быть полноценным, что нельзя зависеть от любимого человека. Феликс — зависит. У него есть на это причины! Проблемы с семьёй, практически полное отсутствие друзей, кроме Джил, а теперь и Сонхуна. Ему всю жизнь не хватало любви… Заботы, ласки, тепла. Мать с самого детства шпыняла, как дворового щенка; в школе издевались… В него даже не верил никто, кроме Хёнджина. В его художественный талант, в потенциал… Он выбирается из ванны, не спуская воду, накидывает на себя полотенце и шагает в свою комнату — хочет посмотреть на картины. Достаёт спрятанные холсты — на нескольких из них Хёнджин. Вот он в окружении персиков, тех самых, что неизменно были в корзинках с фруктами, которые хён ему бесконечно приносил. Вот он на закате, на фоне моря, задумчивый и до мурашек идеальный. В его волосах блики вечернего тёплого солнца, а на руке — отблеск ракушки на красной нити. Вот ещё один портрет, на котором Хван смеётся, а его глаза, превратившись в узкие щёлочки, окружённые мелкими морщинками, сияют… Феликс останавливает свой взгляд и на чужой картине. Той, что приобрёл в Сеуле, когда они с Хёнджином ездили в их первое серьёзное путешествие. Первое и последнее. На холсте изображены две колибри в полёте. Художник рассказывал тогда, что эта маленькая птичка имеет свои символы. Колибри совсем крошечная, а потому она напоминает, что счастье — в мелочах. Напоминает, что необходимо радоваться каждому дню, каждому, казалось бы, незначительному моменту, что она олицетворяет умение ценить «здесь и сейчас». Птичка, помимо этого, является символом огромной энергии и жизненной силы, ведь может находиться в полёте несколько часов подряд, даже несмотря на свой размер. Хёнджин тогда смеялся, говорил, что они с Ликси, как эти колибри — несколько часов подряд ходят по городу. А Ли… Он просто чувствовал себя настолько же счастливым, насколько сейчас чувствует себя несчастным и разбитым. Художник не рассказал всей правды. У этих птиц есть и другой символ… По некоторым преданиям пара колибри, летающих вместе, являются символом душ влюбленных, которые потеряли друг друга… И Феликс потерял. Он потерял свою вторую половину, свою колибри, свою абсолютную любовь… — Дерьмо… — бормочет Ли и прячет картину подальше. Он на неё смотреть не может — невыносимые мысли душат при одном лишь взгляде. Он суетится, снова шепчет «прости», а потом, убрав всё в комнате, берёт своё одеяло и поднимается на чердак. Скоро вернутся мать и отчим, а Феликсу совсем не хочется попадаться им на глаза. За пыльным окном начинается гроза. Льёт как из ведра, гремит страшно, а молнии рассекают небосвод яркими стрелами… Мир плачет вместе с Феликсом, не желая забирать из его жизни самого близкого человека. Небо рыдает непрекращающимся потоком, оно не чувствует облегчения, как и Ли, оно лишь нагнетает, а Феликс прячется в кокон из одеяла, затыкает уши руками и окончательно понимает, что не справляется. Ему не выжить в этом беспощадном мире без Хёнджина, не выжить без его поддержки, без его руки… Взгляд падает на банки с мандариновым вареньем, что каким-то образом оказались на чердаке. И Ликс вспоминает тот день, когда они с Хваном собирали сочные солнышки с деревьев, а потом варили их, засыпав сахаром. Вспоминает его сладкие губы в сиропе, его стук сердца, что не выдержало… Его шутки, его игривые руки, его длинные волосы, из которых он плёл тоненькие косички, что прятались в распущенных прядях и придавали особый шарм. Вспоминает грозу, что тоже случилась в вечер того дня, где они ещё были счастливы. Тогда Феликс жаловался хёну на то, что ему очень страшно, ведь побороть фобию, крепко сидящую где-то внутри, очень сложно. А Хёнджин его успокаивал. Обнимал и шептал, что никуда не денется, что всегда рядом будет, что защитит от всех невзгод, поможет преодолеть любые страхи… Был с ним до самого окончания бури, а потом любовался звёздами, появившимися на чёрном куполе, пока его любимый Ликси крепко спал. Он действительно готов был защищать, хотел этого неистово… Так почему же не помог себе? Почему не стал бороться?.. Слишком много вопросов. Голова раскалывается, становится чугунной, а мысли никак не успокаиваются — крутятся в сознании, ещё сильнее запугивают, заставляя дрожать с каждым раскатом грома. — Я не смогу, нет… — хнычет Феликс, кутаясь в одеяло, а потом замирает, слыша шум в доме — вернулись мать и отчим. Они ругаются, а потом мужчина звучно бьёт мать, из-за чего женщина громко кричит, а Ли трясётся слепым котёнком в своём убежище… Что ему делать? К кому бежать за помощью? Отчим убьёт его, если встретит на своём пути. — Не смогу, хён, не смогу… Феликс ползёт к сундуку, что стоит в дальнем углу чердака, находит там старую тетрадь и плохо заточенный карандаш. Нервно вырывает лист и трясущимися руками пишет несколько строк под грохот небес. Складывает бумагу напополам и прячет в карман ветровки, что тоже прихватил с собой из своей комнаты. Он дожидается окончания грозы, а ещё тишины в доме — всё утихает практически через час; а потом беззвучно спускается вниз. Через окно выбирается на улицу, вывозит из сарая старенький велосипед, что едва жив, садится на него и навсегда уезжает в ночь. Уезжает из этого дома, что никогда не был ему родным; уезжает от матери, которая его ненавидит, уезжает от отчима, что всегда желал сделать с Ликсом страшное… Уже практически полночь, а на небе проклёвываются чуть заметные звёзды. Он едет навстречу ветру и морю, объезжает огромные лужи, в которых отражается луна, проезжает мимо прибрежных кафе — в них всё ещё сидят запоздалые туристы. Он едет дальше и дальше, туда, где море встречается со скалами. Туда, где ветряные мельницы, что были свидетелями их с Хёнджином любви, туда, где они целовались, как безумные, а ещё загадывали желание на ракушки. Феликс проиграл. Ещё тогда. Он так и не смог реабилитироваться. Перед глазами его взгляд. Хёнджин просил всегда помнить его глаза, и Ли помнит, конечно. Такое не стереть ни силой, ни временем… Тот смотрит сейчас укоризненно, качает головой, понимая всё, что задумал Феликс, но он отмахивается от видений, чтобы не передумать, не свернуть с намеченного пути. Оставляет велосипед на земле, туда же бросает куртку с запиской внутри, а сам подходит к обрыву. Небо уже успокоилось, но море — буйное. Оно чёрное и пугающее, бездонное и необозримое. Чувство, что сам Левиафан устроил сегодня бал на дне, где тысячи русалок и сотни тысяч морских жителей пируют, ожидая нового. Чувство, что они манят своей безграничной глубиной, а Феликс плачет, стоя на самом краю… Говорят, у каждого человека, которому в жизни приходится смотреть в пропасть, должен быть человек, который готов подать руку. Человек, мысли о котором — помогут сделать шаг назад, заставят отступить: будь то край крыши, или же обрыв у моря… У Феликса такого человека нет. Он смотрит на часы на руке, закусывая губы до крови, — время уже перевалило за двенадцать ночи. Глубоко вздыхает. Нет ничего сильнее его чувств к Хёнджину. Нет ничего сильнее его изнуряющей боли. — Прости меня, моя любовь… — И делает шаг вперёд. Громкий всплеск воды становится последним звуком, что Феликс слышит в этой жизни. Он идёт ко дну, подхваченный свинцовыми волнами, а сумрачное море его топит, придавливая своей чернильной свирепой силой… Лёгкие наполняются водой, он быстро теряет сознание и, раскрыв руки, тонет, медленно опускаясь на глубину, туда, где нет места терзаниям и печали, где больше нет испытаний, где нет охватывающего ужаса, который… Который обуяет Виджилию, когда она утром, отправившись со своим парнем к морю, чтобы подышать солёным воздухом и немного успокоиться после случившегося с Хёнджином, найдёт на берегу старенький велосипед второго своего друга. Рядом и куртку, в которой записка… «Прости меня, хён, прости. Прошу, не вини себя в моей смерти. Никого не стоит винить… Это моё осознанное решение, ведь я не вижу жизни без тебя, не вижу, хён. Слишком сложно, невыносимо, я теряюсь в мыслях, в своём сознании… Я люблю тебя. Люблю Джил. Я даже сумел проникнуться пониманием к Донмину. Меня не станут искать… Моей матери до меня нет никакого дела, а твоя, к сожалению, теперь сильно болеет. И если кто-то найдёт эту записку, пускай сохранит, а после — положит в могилу, что обязательно будет рядом с твоей, хён. Моё тело не найти… Море унесёт меня далеко, очень… Но я хочу, чтобы частица меня навсегда осталась рядом с тобой. Рядом с тобой, моя бесконечная любовь и нежность… Прости… Ли Феликс, 15 сентября, 1985 года».