Красота и Сила

Жилин приложился к бутылке, которую нёс в руке, сделал шаг за порог, но пресловутый каблук подвёл его: полковник повалился с ног. Игорь был рядом, кинулся к Серёже, принялся ставить его на ноги, попутно обнимать, но Жилин резко отстранился: — Не трогай, от меня чужим мужиком пахнет. — Глупости, Серёж. — На самом деле Игорь чувствовал чужую вонь еще из подъезда, отвратительные запахи страха, нервов, слюны, спермы и…Крови? А теперь еще видел багровую, зацелованную и обкусанную со всех сторон шею, что живого места на ней не было. Но откуда кровь? — Как? Жилин снова выпил, поморщился, прикрывая рот рукавом белой шикарной шубы, навалился спиной на стену, процедил сквозь зубы: — Собрал. Всё собрал, всё узнал. Сделана работа, хороший мой. — Не. Чувствуешь себя как? — Хуёво. — не видел смысла врать Жилин. Хотя по нему и так было видно: косметика испорчена, чулки в затяжках, Танюшкина белоснежная шуба вся в грязищи. Игорь без слов присел перед Серёжей, снял с него сапоги на высокой шпильке, ласково придерживая за щиколотки и слушая удовлетворённое мычание, когда уставшая нога опускалась на прохладный паркет. — Чаю? Кофе? Спать? — Водки. Покурить. И помыться. Игорь держал полковника со всей своей немногочисленной силой, когда доводил до ванной: Серёжа уже буквально с ног валился от усталости, бухнулся на холодный кафель неподъемным грузом. В глазах была тревога, усталость, какая-то пустота. Всё плыло из-за спирта на пустой желудок и режущей боли от поясницы и ниже к ногам, из-за замёрзших рук и лица. — Серёг? Серёг, что такое? Серёг! — звал Игорь и не скрывал обеспокоенности. — Серёж, что…Посмотри на меня! Жилин поднял голову и наградил Игоря невесёлой ухмылкой. — Серёг…Что он с тобой делал? — А ты угадай. — Жилин рассмеялся грубо, грустно. Сделал еще один глоток. — Всё… — И язык не поворачивался сказать, что «всё хорошо», ведь всё было совсем отнюдь не очень. Голос ломался предательски. — Просто…Думал, беспринципный. На всё готовый. Ради города этого дурацкого, вот это всё…Самый умный, всё знаю, а понял только одну вещь. И Жилин действительно понял. Понял где-то между пощёчиной и туфлей на спине, где-то между десятым и двадцатым ударом розги, и осознание пришло к нему, как приходит рассвет, ослепило тем, насколько не новое и совсем не открытие было ясным, чётким, настоящим. Даже луна в темноте не была видна так хорошо. — Игорь, ты же у меня первый. И единственный. И будешь всегда. У меня же… — На накрашенных глазах выступили слёзы, посылая многочасовой макияж к чёрту. — Кроме тебя у меня мужчин не было. Никогда. И не будет. — Так ты у меня тоже, получается…Ты из-за этого ревёшь что ли, милиция? А ну, давай…Спокойно. — водил Игорь большими пальцами с огрубевшей кожей по щекам, вытирая чёрные слёзы. — Нет, Горь. Ну то есть да…Но ты же мне не изменял никогда, а я что. А я что?! Прости меня, прости-прости-прости. — Забей, милиция. Простил бы, если было бы, что прощать. Ты у меня умница. Пошёл, всем всё доказал, в тюрьму его посадишь… — Ну чего ты, Игорь. — Серёжа смущённо убрал руки от своего лица, отодвинулся. — Что, хочешь сказать, не ревнуешь даже? Прям совсем? Даже немного? — Ревную. И обижаюсь, и не немного. Пошёл к какому-то уроду, в таком платье красивом, я даже такого у тебя не видел. Но прощу. Если ты его для меня наденешь. — Игорь снова притянул Серёжу к себе, провёл по пайеткам, цепляя короткими ногтями. Пытался как-то своего мента раззадорить, развеселить, но в ответ Жилин только скинул его руки, отполз еще дальше, насколько позволяла квадратура ванной: — Нет! Не дай бог я его снова надену. Оно же мерзкое всё, всё в нём… хоть сжечь его! — Ну так давай сожжём, милиция. Поднимайся. — Игорь попытался приподнять сопротивляющегося Жилина, потянулся к сломанной молнии сзади. Жилин знал, что у него вся задница в крови и знал, что Игорь своим собачьим нюхом уже это почувствовал, поэтому изо всех сил крутился, бил по рукам, кричал: — Игорь…Игорь! Нет, Игорь, не трогай. Не трогай меня! Убери руки. Руки убери, Игорь, слышишь? Игорь! — и слёзы катились по лицу, когда разорванное платье упало на пол, демонстрируя грязную подкладку. Игорь молчал. Молчал, а зрачки расширялись от ужаса, грудь вздымалась в беззвучном протесте. Засосы он мог стерпеть. Мог стерпеть и чужой, горький запах. Укусы, через силу, но терпел. Но нежную, гладкую кожу, которая теперь была изрезана вдоль и поперёк так, что по ногам текли тонкие ручейки крови, не смог. Не сумел. — Охуеть. Серёг, че он с тобой делал?! Ты где был вообще? Ты… — Игорь вспоминал своего Серёжу, который еще со школьной скамьи не давал в обиду ни себя, ни тем более других. Никогда не терпел. Мог нос разбить за один косой взгляд (естественно, красиво, элегантно и втихаря). Знал, как Сергей Орестович, полковник милиции, умел разбивать чужие лица одним точным движением, хотя сам Сергей Орестович старался этот факт от Игоря тщательно скрывать. Вспоминал и не мог связать своего сильного, гордого мента с рыдающей путаной напротив. — Ну всё, всё, Серёж. Всё хорошо уже. — Игорь пусть и был сильно пьющим, но далеко не дураком. Как бы ему сейчас не хотелось проклинать мэра, материться, крушить всё вокруг, он не мог себе этого позволить. Нету времени переживать свою злость, когда любимый человек захлёбывается слезами и истекает кровью. — Серёж, Серёжка мой. Ну чего ты, ну посмотри на меня. Сейчас тебя полечим, будешь бегать, палками кидаться, в кого хочешь, а потом посадишь этого урода, если я его не найду и не придушу. Посадишь же, обязательно. Ты же у меня мент…Милиционер, самый лучший, в форме красивой очень. Посадишь, будет в тюрьме гнить, а ты со мной будешь, под покрывалом тёплым. Правда? — Игорь говорил уже всё, что могло помочь, не забывая целовать виски, лоб, щёки, скулы, холодные пальцы. — Какой же я мент, хороший мой. Я теперь просто…Просто вещь. Поломанная такая, грязная, ты бы такую в рот не брал, подцепишь чего… — Это он тебе так сказал? — Ага. И что мент из меня никакой, только шлюхой и быть…С таким-то личиком. — Жилин показал на своё заплаканное лицо с опухшими губами, всё покрытое льющейся тушью, подводкой и тенями, которые попутно загребали с собой еще и тон, пачкали усы. — Да что он знает, Серёж. Он вообще кто? Никто. А ты мент ого какой, с каким званием, с погонами какими. Полковник в двадцать восемь… Мент никакой! Ты посмотри на него! Жилин окончательно дал волю всем отключенным ранее чувствам. Он опустил голову в свои ладони, заходясь всхлипами. Так хотелось Игоря. Родного, тёплого, любимого, сидящего совсем рядом, хотелось обнять, растворится в нём, забыть всё. Но не мог. Как обычно сам Игорь боялся испачкать Серёжу, когда приходил с работы, с ног до головы в грязи. В таких случаях Серёжа не робел, всё равно хватал своего работягу в охапку, прижимал к себе, целовал со всей присущей ему мощностью и любовью, получая в ответ любовь не меньшую. И кучу грязи и строительной пыли во рту. Но это мелочи. Сейчас Игорь поступал ровно так же: обнимал крепко-крепко, гладил по голове, целовал медленно, нежно, одними губами, на что Серёжа только отстранился: «Ну куда ты, Горя, противно же. Грязно». Набрал в рот побольше водки, тщательно прополоскал и выплюнул в унитаз: «Теперь чисто». И поцеловал уже сам, успокаиваясь родным вкусом: как земляника и перегар. Упивался родным, своим запахом: земли, травы и бензина, тяжело вздыхал, утыкаясь в шею, хватался за Игоря, как утопающий за нитку. — Сильно болит, Серёг? — Сильно, хороший мой. Жилин вздыхал, хотел орать от того, насколько ему сейчас плохо, от того, что перед глазами до сих пор стоит та комната, хотел говорить так громко, чтобы все слышали. Хотел, но не знал, как подступится. Как хорошо, что рядом есть Игорь, который никогда не даст замкнуться в себе: — Не церемонился с тобой, урод? Страшно было? — Очень страшно. Игорь, ты не представляешь, насколько страшно было…— Осознание приходило к Жилину медленно, как волны во время штиля приходили к берегу, а вместе с волнами накатывала и тошнота, отвращение, злость. — И страшно, и противно, неприятно так… — Больно тебе делал? — Больно, радость моя. Очень больно, постоянно. Это было…Я даже не знаю, как. Мерзко. Перед глазами всплывали картины чужого, противного лица, его уродливой улыбки, а вместе с тем и ощущения рук на своём лице, груди, бёдрах. То ли воспоминания, то ли алкоголь, но через секунду Жилин блевал, склонившись над унитазом. — «Вот так это было, Горь.» Игорь обрабатывал длинные и тонкие раны, пока Жилин курил и смывал остатки макияжа. Позже отправил Игоря перестилать постельное, пока сам пытался стереть воображаемых червяков из-под кожи в душе, вымыть из себя всё, что оставил Ласточкин, выскрести тупыми ногтями, выжечь горячей водой, которая щипала свежие раны, смыть, уничтожить. Вышел из ванной, упал на грудь злому Игорю, укрыл обоих с головой, пытаясь спрятать от всего мира. Перед тем, как заснуть, Игорь перебирал волосы Жилину, в полудрёме бормотавшему: — Посажу. Всех посажу. Навсегда, чтобы не вышел. Уничтожу. Игорь? — Что такое? — Я на него такого повешу, что он не отмоется. Не защитит его никто, и не спасёт. — Жилин поднялся на локтях, заглядывая Катамаранову в глаза, уже, казалось, в бреду: — Я его расстреляю. Не просто приговорю, а сам застрелю, я обещаю тебе. Я клянусь. — И правильно сделаешь, милиция. — Я не шучу, Горенька.