Красота и Сила

На самом деле, дом мэра был вполне себе обычной большой дачей, если не считать непросительно сильного освещения двора, пары ребят, дежуривших у ворот и безвкусно-дорогого дизайна: Ласточкин, видимо, был настолько опьянен вседозволенностью и богатством, что решил купить самых дорогих и самых уродливых львов, которых только можно было отлить из золота. Львы были настолько, сука, уродливыми, что выходя из машины Жилин первым делом заржал. Не так, как он ухал на работе, и совершенно не так, как должен был хихикать мальчик по вызову Серёжа, нет. Заржал как самый настоящий Серёга, который шутил шутки категории Б на кухне с Игорем. Звук мотора отъезжающей машины и слишком громкого смеха подействовал на охрану лучше, чем любой звонок. — Я к Анатолию… — Жилин осёкся когда понял, что не знает отчества мэра. Он и имя-то его узнал от Эдика. Боже, Жилин был даже не в курсе, как он выглядит! Во время своего расследования полковник выяснил про Ласточкина всё, кроме его внешности и имени. «Хороший опер. Умный.» — подумал он про себя, и начал выкручиваться. — К Толику. По вопросам личного характера. Вас должны были уведомить, мальчики, разве нет? — Жилин снова взглянул на уродливых львов, когда люди в форме вели его в дом, но на этот раз засмеялся чуть сдержанней: «Ой, какие у вас тут…Собачки интересные. Красивые, очень, да». То, что лев собакой не являлся, Жилина сейчас беспокоило меньше всего. Он просто хотел выжить. Хотелось под одеяло, к Игорю, чтобы обнял крепко и убаюкал, а на утро всё оказалось страшным сном. Но чтобы выжить, Жилину надо было выключить все свои базовые человеческие чувства, такие как брезгливость, стыд, смущение, чувство собственного достоинства. Чести, честности, любви. Иначе крыша поедет. Они уже в широком холе. Глубокий вдох. — Анатолий Персовстратович, это к вам? Глубокий выдох. Даже сугубо советское отчество мэра с этого момента не сможет вывести Жилина из состояния. Шаги по дубовой лестнице с безвкусным ковром. Жилин закрывает глаза. — Вы чё, совсем тупорылые? Как в первый раз, ей-богу, могли бы и запомнить. Эдик, зайчик, проходи…Оп-па! Жилин открывает глаза и смотрит на Ласточкина широкими, как у кошки перед прыжком, глазами. Ласточкин лысый, высокий, важный, с гаденьким крысиным лицом, не обременённым тяготами не то что, образования, а элементарной человеческой культуры. Сначала он был раздражён, но когда взгляд упал на Жилина при полном параде, замолчал, оглядел с головы до ног, оценивая то, что оценил с первым взглядом. И всё-таки был удивлён: секретарь, видимо, не предупредил, что сегодня будет другой. — Мой помощник не предупредил, что сегодня будет… Кто-то ещё. — Мэр грубо схватил Жилина за лицо, поворачивая и рассматривая со всех сторон. — Я, знаешь ли, не привык работать с непроверенными людьми…Но, я думаю, что с тобой мы сможет договориться, да? А вы двое идите. Всё нормально. Охрана оставила Жилина один на один в большом холе с этим если не чудовищем, то как минимум тварью. «Бери и шмаляй. Прямо тут, и его охрану, беги.» — говорил внутренний голос. «Как тебя зовут, зайчик?» — спрашивал Ласточкин. — Серёжа. Приятно познакомиться. — Пойдём, Серёжа. Пойдём, еще познакомимся. — мэр проигнорировал протянутую ему руку, а сразу приобнял грубо, уводя с собой по лестнице вверх. Жилин был скользкой и хитрой гадиной. Жилин всегда играл до конца, наслаждаясь процессом, а если процесс был ему не по душе — шёл на всё, чтобы его точно удовлетворил результат. И сейчас, когда процесс был отвратительным, был готов играть по чужим правилам. Ласточкин заводит его в комнату, открывает коньяк и разливает по рюмкам. Жилин говорит тост «за знакомство!» и опрокидывает спиртное в себя. Сейчас он был готов выпить целый коньячный завод залпом. За долю секунды осматривает помещение: всё сплошь и рядом какое-то бардовое, бархатное, в клеточку и горошек, в хрусталь, в красное дерево, над кроватью зачем-то повешены неаккуратные чучела и оленя, и кабана, и еще какой-то радиоактивной живности. Картины с разной цветовой гаммой, разными размерами, сюжетами. Жилин еще спросит, откуда все эти вещи. А сейчас даст мэру то, что он хочет. Позволит целовать грубо, больно, до раны под языком, терзать шею до багровых пятен. Позволит срывать дорогущее платье и швырять его на пол. Вытерпит даже тогда, когда уложат на кровать толчком и наступят на спину туфлей. Когда же Ласточкин доставал из шкафа розги, терпеть стало тяжелее. — Мне просто надо выпустить пар, зайчонок. — Говорит и замахивается в первый раз. Изо рта Жилина вырываются звуки, похожие то ли на крики, то ли на стоны, а в голове совершенно другие вещи: «Какая же Эдик гнида. Мог и сказать честному милиционеру хорошему, что с ним делать будут.» «А с ним так же было? Бедный парень.» «Неплохие штуки. Надо будет себе в участок прикупить, для дознаний — самое оно.» Удары наносились не только по ягодицам, но и по задней части бёдер, по спине. Хлестал мэр так, как будто Серёжа был не человеком, а грушей для битья. Мясом. Мясом, которое уже начинало кровить. «Терпи, Жилин, ты знаешь, зачем ты здесь.» Надо было дождаться, пока мэр натрахается, наиздевается, станет расслабленным и вареным, выпьет и полезет со своими пространными рассуждениями. По крайней мере, так обещал Эдик. А пока Жилин кричал, терпел чужие прикосновения, терпел отсутствие какого-либо диалога и заботы о его благополучии. Терпел совершенно чужие руки на бёдрах, не тёплые и не ласковые, чужой член, скользивший совершенно не так и не там, где надо, что доставляло сугубо дискомфорт, а временами и настоящую боль. К моменту, когда Ласточкин кончил, болело уже всё, что только могло болеть. Серёжу перевернули, без вопросов вставили в рот сигарету, протянули рюмку. «Хорошо, хоть выпить дают.» Выпить. Жилин с ужасом вспомнил, что под подвязкой должен был скрываться крошечный пакетик снотворного. Встал, попытался сесть, что выходило с трудом, пошарил рукой по бёдрам, на которых ещё что-то оставалось только благодаря везению: там. не заметил. Ласточкин вообще не замечал ничего, что находилось за пределами лица и задницы. Говорил мало, да и вообще какой-то был потерянный. Отошёл к окну, чтобы задумчиво посмотреть, и начал свой душещипательный монолог: — Вот скажи мне, Серёженька… Жилин ничего не слушал по двум причинам: так его имеет право называть только Игорь, а еще в рюмке должен оказаться белый порошок, который всё никак не хотел растворятся. —….Что думаешь, м? — А…? Думаю, в такой ситуации надо выпить. — А вот это правильно. За твоё здоровье. — И опрокинул коньяк с сюрпризом. — Знаешь, я когда служил в армии… — О, я тоже служил в армии! Мэр взглянул выразительно, поднял брови, а потом рассмеялся, так же гадко, как и выглядел. — Армия? И сильно тебе эта армия помогла, малыш? — Не знаю…Я тогда хотел быть милиционером…. — Каким милиционером, зайка? С таким личиком никаких милиционеров. По моему скромному мнению, ты сейчас на правильном месте. Красивый, громкий…Прирождённая шлюха. Нет, в органах ты бы не выжил. Сразу бы тебя хлопнули, не успел бы до капитана дослужиться, а может и раньше. Ласточкин, сидящий рядом, начал приближаться, пустил в ход руки и смазал еле-живую красную помаду большим пальцем. Жилин терпел, когда его били, когда унижали, когда хватали за волосы, даже слова про милицию вызывали ухмылку. Но портить макияж не имел право никто. — Аккуратнее. Это помада стоит дороже, чем эта комната. — А ты знаешь, сколько она стоит? — мэр перекосился от возмущения и сделался почти таким же уродливым, как лев на крыше. — Нет. А сколько? — Жилин чувствовал себя так, как будто выиграл все конкурсы. Попал в цель. И Ласточкина разморило, как кота от сметаны. Хвастаться он любил даже больше, чем Жилин. — Ну, смотри. Мы с тобой пьем коньяк из графина, который стоит…Тысячу. Долларов, конечно. Да, а вот эту картину я купил, когда был в …— он улёгся на кровать, уложив Жилина себе на грудь и тыкал пальцем в разные вещи. — Откуда у тебя столько денюжек? Много работаешь, наверное, да…? — Серёженька, я мало работаю, но много предпринимаю. Ну, мер разных, чтобы люди работали на меня. Но то что ты видишь — это же крошки, Серёженька. Деньги они не только в вещах. — А в чём еще? — Они в… — мэр сладко зевнул, коньяк со снотворным давал свой эффект. — они везде…Во мне, в тебе даже…Нет, не в тебе. Ты тоже вещь, я же купил тебя, да? Да. А деньги…В обороте… Ласточкин наконец-то уснул. Жилин начал поднимать с пола немногочисленную одежду. Удостоверившись, что ленивый мэр спит, нашёл в сумочке фотоаппарат, для поднятия духа сунул в подвязку револьвер (мало ли) и вышел прочь. Интересовало Жилина всё: особо дорогие предметы интерьера, вид из окон, альбомы с фотографиями Ласточкина, жмущего руку и пьющего с местными криминальными авторитетами, позолоченные статуэтки с надписями типа «Дорогому Толе от Р.Д. Малиновского.» Жилину повезло, что дома никого не было. Выйти он всё же решил не через главный вход, предварительно осмотрев территорию на предмет охраны. Он вышел в своём лучшем платье на крыльцо того человека, которого ненавидел и закурил. Победа была в рукаве, но не чувствовалось таковой. Хотелось домой, помыться и желательно к Игорю. Перелезать через высоченный бетонный забор на каблуках тяжело. Бежать по бездорожью от патрульных коллег — еще тяжелее. Такси не вызвал, пришлось идти через весь город. А вот и магазин…Эдик сегодня в ночную? — Голубчик, мне водки. Можно дешевой. Можно без закуси. — врывался полковник чуть ли не с ноги. — Красивые тени, товарищ полковник. — Спасибо, хороший мой. — Всё получилось? — Всё получилось. Наболтавшись с Эдиком по поводу того, насколько Ласточкин ужасен, и решив, что продавцу срочно нужен нормальный мужчина, Жилин торопился, насколько это позволяли каблуки и опьянение, домой. В окне слабо горел свет. Не спит. Ждёт. Любит. На полковника что-то нашло. В какие-то секунды поднялся на свой этаж, почти торжественно постучал в дверь, открытую незамедлительно. — Я так по тебе скучал.