Синий Парус

В приемном покое было много народу, пришлось подождать, пока подойдет наша очередь. Аня все время капризничала и отказывалась идти к Петровичу, ссылаясь на личную неприязнь. Я игнорировал ее просьбы поехать в другую больницу, так как знал к чему могут привести малейшие промедления. В конце концов, я устал слушать ее взволнованный шепот и прикрикнул на нее, мол: «что, хочешь, чтоб беременность закончилась прямо сегодня?». Аня обиделась и остальное время сидела молча, изредка поглаживая живот и шикая от боли. Наконец, ее пригласили в кабинет. Я остался снаружи по ее просьбе. Через время, Аня вышла из кабинета с понурым видом. Мое сердце ёкнуло, я испугался, что могло случится непоправимое, но тут же отогнал эти мысли. Будь что серьезное, здесь бы уже стояла каталка. В дверях так же появился Петрович и жестом приказал мне войти. Я послушался. — Ты совсем ку-ку? — сказал врач, шевеля усами, — мне тебе лекцию читать как первокурснику? — Ты про что? — не понял наезда я, и перевел взгляд на сидящую за столом медсестру, ища в ее глазах поддержки. Мое сердце бешено билось от страха за Анну. — Ты что не знаешь, что близость, — он сказал последнее слово шепотом, взяв меня за руку и отведя вглубь кабинета, — лучше исключить первые недели. Там же все непонятно, на соплях держится, знаешь, любой стресс и все заново начинать, ну? Беременность у нее первая, желанная, мы же не хотим трагедию. — Ты совсем обалдел? — я вырвал свою руку, но говорил так же шепотом, — какая близость? — Сексуальная, — уточнил Петрович, продолжая сверлить меня взглядом, — она молодая, шутливая, но ты-то с медицинским образованием, дай девочке время привыкнуть, она в токсикозе, ей плохо. Я сел на кушетку, стоящую у стены. О какой близости речь? Не помню день, когда мы с Анной имели близость последний раз. Это было еще до того, как мы узнали о «двух полосках». Месяц прошел — я ее не трогал. Я подумал, что врач ошибается. — Это она тебе сказала, что у нас секс был? — спросил я, вставая с кушетки и направляясь к выходу. — Нет, — коротко ответил усатый, стоя на месте. Он видел мое негодование. — Ну и что ты мне говоришь тогда? Про сексы. — Славик, я врач. Я вышел из кабинета, озадаченный. На лавке сидела Аня, сжимая листок с рецептом. Я молча взял у нее бумажку и прочитал. Ничего необычного, угрозу он ей не поставил. Выписал травки и обезболивающее. — Он тебя на кресле смотрел? — спросил я, строго смотря на девушку. — Нет, — коротко ответила она. — Не ври мне! — я сунул листок обратно ей в руки, — всех смотрят, а тебя не посмотрели?! Особенная?! На нас стали оборачиваться люди, но мой разум заволокло гневом. Я не люблю, когда мне врут. Особенно, если это делают близкие люди. Не посмотрели на кресле беременную на раннем сроке? О чем речь? Она мне врет! Мое лицо покраснело от злости. Я не стал устраивать сцен в приемнике, тут до сих пор работают мои друзья, а выносить сор из избы — пустое дело. Хотя я заранее знал, что сплетни вот-вот поползут по больнице. Петрович скажет всем: пришла девица нашего гнойного братика, говорит живот болит, а я ей говорю меньше сексом занимайся, а он стоит и не в курсе дела. С кем его девочка гуляла и с кем сексом занималась. Вот потеха… Мы вышли из приемного покоя молча, я жестом показал дать мне тот листок и трезвым взглядом пробежался по препаратам. Нужно заехать в аптеку. Решил прочитать весь лист полностью: показания к госпитализации не выявлены, основной диагноз беременность 8-9 недель, рекомендует половой покой вследствие повреждений и микротравм. Я остановился. — Аня, скажи мне честно, где ты сегодня была? — У клиентки дома, я ей волосы красила, — слезы потекли по ее красивому лицу, — в каштановый цвет. — А клиентка на «камри» ездит? — я посмотрел своей девушке прямо в глаза, в то же мгновение они наполнились ужасом. — Нет… — Ясно. Мы приехали домой. Я пошел разводить обезболивающий порошок, согласно назначению врача, пока Аня умывалась. Оставив на столе лекарство, ушел в комнату. До отъезда оставалась пара дней, поэтому я решил потихоньку собирать вещи. Достал спортивную сумку, рюкзак и начал перебирать гардероб. Аня зашла в комнату и ужаснулась: — Славик, пожалуйста, не уезжай! Я тебе не изменяла, клянусь! — девушка кинулась ко мне в объятия и снова заплакала. — Куда не уезжать? В Парус? — спросил я, убирая ее руки, — на кухне лекарство выпей и прекращай орать, а то придется снова ехать в приемник. Я тебе не изменяла. Эта фраза резанула мне ухо. Чемодан собран, минуту сижу на дорожку, прощаюсь с Аней и вызываю такси до местной площади, откуда планируется отправка автобуса. Я хотел ехать сам, но у Ани было плохое самочувствие, болела голова и тошнило, поэтому отвезти машину обратно она была бы не в состоянии. Оставлять ее, машину, на площади тоже такая себе перспектива. Вскроют, украдут аккумулятор — раз плюнуть. Оберест уже отбыл в лагерь, а мы с Хохлом Житомировичем должны были встретиться на площади. Настроение было ужасным, мы с Аней толком не разговаривали два дня. Я не хотел поднимать щекотливую тему, чтобы не портить нервы ни ей ни себе. Вернусь с лагеря, за двадцать дней как раз сможем проверить чувства, и решим, что делать дальше. Не хотел бы я строить семью с человеком, который меня обманывал. Изменяла ли она мне или нет — я не знаю. Верить словам Петровича на сто процентов я бы тоже не стал, он хоть и профи. Твоя девочка трахалась, пока ты пялил в телик. Нет. Она сказала мне, что нет. В ряд стояли красивые белые исудзу. Мне очень нравились автобусы. Такие могучие, едущие по дороге, выше всего остального транспорта. Водитель, как Господь Бог, видит дорогу на сто километров вперед. Короче кайф, а не езда. Может быть когда-нибудь получу право на управление автобусом и буду целыми днями катать. Или вообще стану дальнобоем, чтоб меня никто не видел, и никто не трогал. Рядом с автобусами уже начали собираться дети и их родители. В небольшой толкучке я заметил Санька, он тоже увидел меня и замахал рукой, в которой были зажаты два красных платка. Мы должны были повязать их на шею, на манер пионерского галстука. Это было что-то вроде вожатского дресс-кода. — Ну, как-то так, — сказал Хохол, поправляя красный галстук, — ровно завязал? — Да, — ответил я, делая узел на своем, — списки у тебя? Прежде чем посадить детей на борт, мы прошли еще несколько инстанций, поставили кучу подписей, сдали багаж и теперь со спокойной душой могли отправляться в путь. В управлении нам сказали, что по приезду отряды еще раз переформируют, поэтому список фамилий изменится и то, что есть у нас на руках сейчас — всего лишь черновик. Хохол попросил у водителя разрешение подключить свой телефон к блютуз, чтобы в поездке играла музыка. Парень включил веселые детские песни, типа надоедливых барбариков, и весь салон тут же подхватил ритм, даже я зашевелился на сидении. С семилетками на данном этапе было легко, мы просто кайфовали под музыку. Хохол периодически кричал что-то вроде «ручки вверх, похлопали, ножками потопали», дети веселились. Через пол часа безудержного веселия, всех как будто выключило. Все затихли, кто-то уснул, включая моего напарника. Ехать предполагалось два часа. Наконец, автобус последний раз свернул и остановился. Я проснулся, толкнул Санька в бок, тот хрюкнул и открыл глаза. — Так, не суетимся! — крикнул он, когда дети хотели было сорваться со своих мест. — Выходим по одному, я считаю! — громко сказал я, первым выходя из автобуса. Каждого я отметил галочкой в своем списке и еще раз на всякий случай пересчитал, — теперь идем получать багаж! Надеюсь мою гитару не сломали при перевозке, хоть я и положил ее поверх сумок. Мы с Саньком, как две мамы-утки повели наших утят к соседнему автобусу, где водитель пофамильно выдавал сумки. Все встали в очередь. Вскоре каждый были со своим багажом, включая нас. Я поправил галстук. Вдруг я заметил Андрея, идущего к нам. Он улыбнулся и помахал рукой, но тут же свернул к другому сотруднику лагеря. Кажется, это был директор. Я видел его мельком, нам не удалось поговорить и узнать друг друга. Высокий мужчина крепкого телосложения с большими волосатыми руками и добрым лицом. Его улыбку обрамляла ухоженная рыжеватая борода. Понятно, опять организационные вопросы. Наверное, сейчас будут переформировывать отряды. Я присел на сумку и положил гитару на траву. Пробежался взглядом по территории лагеря. Огромное футбольное поле впереди, беседки, белые аккуратные двухэтажные корпусы. Как с картинки. Я тут же ощутил спокойствие. На секунду закрыл глаза и хотел было почувствовать полную нирвану, но услышал пронзительный писк рядом со своим ухом: — Твою мать, Славян, взгляд на три часа, братан, это же Вика! — он запрыгал на месте, как каучуковый мячик и закрутился, словно шальной. — Какая Вика? — не понял я, хватая его за руку и успокаивая его внезапно накатившуюся истерику. — Да твоя, блин, рыжая дура! — он изобразил повешенного и откинулся на траву. — Это она! Точно она! Я увидел знакомые рыжие кудряшки, черные брови и зеленые глаза. На ее шее так же был повязан красный галстук. Господи, это не может быть правдой. Моя бывшая девушка здесь. Мы расстались с ней, предварительно разругавшись в пух и прах. Она смеялась и что-то говорила детям, тряхнула волосами и повернулась в нашу сторону. Мы, тем временем, смотрели на нее в упор. Она не могла не заметить этого, поэтому, сказав что-то женщине рядом, направилась к нам. На мое плечо опустилась чья-то сильная рука. Андрей подошел ко мне и тоже смотрел на приближающуюся Вику. — Вячик! — крикнула она своим высоким голосом, — ты тоже здесь, ты тоже вожатый? — Да, видишь красный галстук на его шее, у тебя, кстати, такой же. — Строго сказал Андрей и посмотрел ей в глаза. — Привет, Патрушева, — сказал я, поднимаясь с земли, — не знал, что Господь придумал мне наказание — встретить тебя снова. За какие грехи? — Ой-ой-ой, посмотрите на него! Я, между прочим, отпустила все обиды, — она протянула мне руку в знак примирения, — давай не упрямься, пожми. — Я тоже, — не знаю, что на меня нашло, но я пожал руку и улыбнулся в ответ. Вика довольно хмыкнула, развернулась и качая бедрами отправилась в свой отряд. Я почувствовал на себе обалдевший взгляд двух пар глаз. Оберест театрально поднял отвисшую челюсть, а Хохол гаденько захихикал. Наше с Викой расставание было достойно голливудского кино. Мы постоянно ругались, разъезжались, съезжались обратно, кричали друг на друга, а после страстно целовались. Вика — это пылающее пламя, которое я так и не смог обуздать. Однажды, вернувшись в свою коммунальную комнату, я не обнаружил ее вещей. Пытался звонить, писать, но она пропала отовсюду. Через несколько дней моих беспрерывных стенаний, Вика все-таки вышла на связь и сообщила мне, что больше не желает продолжать отношения, и больше не может выносить коммунальное соседство с «алкашами», хотя таковых там не проживало. Я замкнулся в себе. Взял на работе больничный и неделю просидел взаперти, пока друзья насильно не выволокли меня из дома. Я был подавлен и не знал, что делать дальше. Эта небольшая комнатушка, которую я купил, будучи вместе с ней, напоминала обо всех наших ссорах, радостях, сексе, расставаниях и примирениях. Принял решение сдавать квадраты, а сам уехал на съемную квартиру в соседний район. Так и выкарабкался. Но сейчас, видя ее, такую улыбчивую, с красным галстуком на шее, я словно позабыл те «эмоциональные качели», которые она любила устроить мне. Однако, если посмотреть на Анну Викторовну… Кажется я выбираю один и тот же тип женщин. Еще немного времени потребовалось, чтобы все разложилось по полочкам: отряды окончательно сформировались и нас направили на заселение. Дети весело побежали выбирать комнаты. Мальчики налево, девочки направо, все как полагается. Корпус был хорошо оборудован, для вожатых было предоставлено две комнаты. Одна обставлена под общую спальню, а вторая под рабочее место и небольшую кухню. Мы быстро закинули сумки в комнату и вышли к детям. Андрей направился к мальчишкам, чтобы помочь им разложиться, Сашок к девочкам с тем же заданием. Тем временем я покинул корпус, чтобы дойти до столовой и узнать можно ли вести ребят на обед. По пути мне встретились другие вожатые, с которыми я поздоровался. Мы были знакомы еще с мая, когда вместе посещали медицинскую комиссию и прочие мероприятия, касающиеся лагерной жизни. Немного пошутили, поделились впечатлениями, как вдруг, вдалеке показалась знакомая могучая фигура. Это был тот самый Глеб. Он шел вместе с девушкой, другой вожатой, она крутила в руке мяч и хохотала. Спортивный отряд, понятно. Получив разрешение, мы стали разбредаться. Я не спеша шел по асфальтированной тропинке, но услышав сзади тяжелый бег, обернулся. Это была Вика. Она отдышалась и сказала: — Пошли курить в заброшенный туалет? — Не могу, детей надо вести, — я махнул рукой и продолжил путь. — Дак это в твоей стороне, ничего две минуты подождут. — Сигареты не взял, — я все-таки не терял надежду свинтить от нее. — Я взяла! — девушка показала мне пачку ментолового «мальборо». Понятия не имею где она достала его, я сто лет не видел такой в табачках! Короткого кивнув, я улыбнулся. Она меня поймала. Несмотря на то, что корпусы уже несколько лет имели в наличии приличные туалеты внутри, уличные безобразные сооружения администрация сносить не торопилась. Видимо они служили хорошей курилкой для всего персонала лагеря. — Ну и как тебе здесь? — спросила рыжая, подпалив сигаретку. Я отметил, что раскалённый уголек был схож с ее цветом волос, особенно в полумраке бетонной «коробки». — Не знаю, я тут первый день, — коротко ответив ей, я поспешил снова ощутить тот самый вкус ментоловых сигарет во рту. — Ты знаешь, я рада тебя видеть, — она улыбнулась и слегка подалась ко мне, — ничего личного, просто не хочу, чтобы наши старые перепалки испортили смену. — Кажется мы уже пожали руки в знак примирения? — я отодвинулся и скинул пепел в дырку. — А ты все еще с той белобрысой? — она надула губы и накрутила на палец волосы, стараясь изобразить мою девушку. — Да, я все еще с Аней. А ты следишь за моей личной жизнью? — Просто видела фотки в инстаграм, — Вика пожала плечами, выкинула сигарету и заспешила к выходу, — увидимся на костре, надеюсь ты взял гитару!