***
Начало концов. Химия. Я скажу от том, что было ею—и я не про школьные уроки бесконечных наименований, букв и цифр, что требовалось хранить в голове,—лишь про чистейшую магию непосильной любви. Восемь тысяч ругательств и каждое имеет свою сторону значения. Условно, естественно. Вы были чокнутыми. Ненормальными, умалишенными—нарекайтесь как душе угодно. Души ведь тоже пропитаны безумием... Зависели друг от друга? Не могли жить в разлуке? Кошмарно шаблонно, у всех ведь так. А вы, знаете ли, особенные. Абсолютные, в конце концов. Недостаточно? Разговор все равно ведется в пустоту, так к чему придираться? Вы так отчаянно любили, толком и не зная достаточно, что аж диву даться можно! Ложь или истина? Притворство для игры? Ради игры? В этом есть едва осязаемая разница, ее лишь нужно отыскать. Словить в моменте, словно слабо мерцающего мотылька в ночи да в поле. Но и то, и другое неизменно стоило результата. Имело ли значение какого? Вопрос останется за вами, гости пустот вселенной. В каждом и всегда, и везде. Если бы к любви можно было прикоснуться, ощутить ее на кончиках пальцев, вдохнуть в легкие... сигаретным дымом, ведь любовь отравляет. Хуже, чем какой-то никчемный табак. Глупости! Здесь, когда сигарета в руке у каждого второго, когда воздуха не осталось, сменившись серым облаком, обволакивающим легкие—эстетика одна интереснее другой. Курение убивает. Любовь убивает. Как? Схоже. Губит легкие, одно взаимосвязано с другим, в дыхательных путях застревают бабочки с крыльями-лезвиями, зеркалами души, и погибают от неисправного фильтра. Нечем дышать, все в темном тумане. Отчаянная романтизация курения. Сизые витки дыма. Красиво? Как любовь. А любовь убивает, следовательно, курение тоже. Очередная задача по геометрии? Сложнее. Ответа еще нет. Есть лишь доверие. Вы доверяли друг другу. Тогда, сейчас, вечность, глубоко—погибли четверо. Ты, она, двое убитых. Убили всех четверых. Четыре жертвы. Число, цифра. 4. 4 4 4 4 Добро пожаловать в Китай. В Китае всегда все из ряда вон плохо. Любовь там купили. По скидке да с доставкой в бесконечность. Ноль из пяти, обожглась. Впредь лишь холодный блеск безумной ценности. Хотя она... Она, ругаюсь, драгоценность в груде хлама. За руку ведет, дорожкой в гроб, смертоносная. И как тут разлюбишь? В том и таилась вся странность: доверие вроде как и было, но что-то протяжно шепчет, что не было его и вовсе, что это все чушь несусветная, бред. Разве ты ей не доверяла? Разве не просила отказаться от кровопролития, глупого, ненужного, и разве не пообещала она? Ответила же, разве не так? И здесь мысль врезалась в черепную коробку. Точнее не мысль даже, а осознание. Недосказанность. Незавершенность фразы. Опущенные слова, закрытые глаза на отсутствие конца, и все такое недо- недо- недо-. Откинулась на спинку кресла, закрыв глаза и ощутив безнадежность бытия. И от этого дыхание сбило, словно пожарной машиной. Тогда где-то должен был быть пожар? Где же? Быть может, в картинной галерее? Там, куда смерть приходит ночами на чай и другие никчемности. И если мы играемся словами, тогда, я смею полагать, ответ есть там, страницы вспять? Я думаю, четыре. Мертвым, бесчувственным, блуждающим взглядом. Шагами лишенной жизненного света. Вас,—убитых,—четверо, точнее трое, но вскоре вышесказанное количество. Она убила вас всех, умрет и сама, выбора лишенная. Кто-то света, кто-то выбора... В пламени, я думаю, все закончится? Блокнот, шелест бумаги, необходимая и брань по выводам. Ох горечь твоей доли, детектив. Уж не тебе ли улики искать, рассуждать, проверять? Кошмарная участь ужасной жизни. Хотя, выругавшись, какая разница? Их ссора лишь их же личная проблема, и не поделенный ноутбук или что это там было вовсе не твоя задача на решение. Ты устала, пусть сами разбираются. За сим твое слово сказано. Холодная ясность ума. Выспалась, быть может? Не ей здесь вина, убийство никчемно, жизнь бесценна, бытие кануло в небытие. Её карандашный портрет, меж пальцев карта незавершенная. Ни масти, ни числа. Пыльные углы памяти, разрушенной алкоголем. Азартный игрок, колоды, искусство... Безумство! Великих дум причуда: запутывать все так, что ясный взор поглотит мрак. И как же так? Признаю, сложно. На сердце было так тревожно, что время гнет шаги. Карты подскажут ли? Кто виноват? Кто прав? Пора узнать, источник есть чистейший. Королева лжи, абсурд и провокация. Что же изволите думать? Врагов нужно держать очень близко, но быть влюбленной в ту, что тебе и милее всех, и зло вселенское—настоящий азарт. Такова причина, по которой ты стояла здесь, перед ее дверью, и легко, непринужденно стучалась. А та почти сразу отворила, будто чувствовала, дожидалась. Впустила внутрь, но не в комнату, а в сердце. И вновь по той же кривой, но что поделать, если она—загляденье для очей? Ты тут бессильна, и это окончательно. Все так безмолвно и забвенно: взяла за руки, не отрывая взгляда, посадила пред собой, взяла колоду карт, перетасовала и выложила три в ряд рубашкой кверху. К чему это все? Уже неестественная догадливость. —Прежде чем польются слова, реки сойдут с берегов и водопады начнут шумное падение воды,—начала она,—позволь спросить: каков смысл? Был ли он изначально, или это лишь бездумная игра сожженного дотла театра? Театра мертвых теней, душ, мертвых нас с тобой... Хотя к чему нам он? Это пожар в картинной галерее. Наша любовь,—чуть тише, но с такой холодной— ложь, с безумно горячей,—как пожар в картинной галерее.—ясностью слова. —Смысл неосязаем. Недосягаем, неуловим, и своими бесконечными «недо-» привлекателен. Не туши влюбленность, принимай за мольбу. Просьбы никчемны. Какова, позволь тогда спросить, игра? —Все вместе, все сразу. Ответ мне приятен, понятен и все же осмелюсь сказать: огонь разгорается вспять. Что до игры... Веришь в судьбу?—ответом был кивок с ухмылкой,—Благодарю, теперь облегчен слог. Три карты, каждая—ответ. Найдешь решенье—дам совет. Готова? Приступай. А в голове бардак. Тот, который всегда, но не сейчас—теперь особенный. Но разве не так легче принимать решения? Когда в мыслях вереница из вопросов, не имеющих ответов, или ответов, не прилагающихся к вопросам, а может вовсе для не заданных вопросов. Который раз повторяя—абсурдно. Так почему бы не думать так, как это делается всегда? По знакам, лишь тебе известным, лишь к твоей голове ключик нашедшим. Скажем, первая карта. Один—это начало. Везде первый, всегда лучший... Разве нам такое нужно? Мы действуем совершенно не по логике, и объяснения нашим действиям нет. Мы просто не считаем, что первая карта подойдет. Вторая карта? Середина, но золотая ли? Да и блеск никчемен, и чувства нет трепетного. Вот так это понимать стоит—все решается ощущениями, беспечным выбором путем слепой вере интуиции. Значит не та. А третья в разы интереснее. Чем же? Вникайте: день третий, сейчас неизведанный, хотя кажется, что исход расписан по сценарию, и все всё знают. Разве не интересно? Вполне. Считайте глупым, но сознание так и стучит по черепной коробке: «Верный выбор». А кто мы такие, чтобы ему перечить? Как-никак, хаосом преисполненно. Вот и рука потянулась вроде неосознанно, а вроде после выбора. Подушечкой указательного по гладкой поверхности, большим поддевая, красиво переворачивая,—ведь красивым должно быть абсолютно все,—словно в замедленной съемке. И долгожданное решение. Трефовая четверка. Ясно взору? Не те слова. Ведь все так элементарно и просто—диву даться можно! И снова смерть в числе, но треф за клевер принимать разрешается, а если счесть четверку за количество... Как все складывается-то удивительно! Уточняя: сложилось тогда, рассказ, все-таки, из прошлого. Четырёхлистный клевер, значит? Повезло, повезло. И повезет при смерти, ведь все нужно принимать за знаки. Уверенности в себе так и прибавилось. Чего ожидать стоило? Интрига еще та, а легкомысленное доверие игре... Вру, ты доверяла не картам даже, а ей. Этой девушке, которая определенно что-то задумала,—нечто грандиозное,—и собирается это воплотить. И сама себя выдает: —Надо же, четверка трефов! Интересно, что ты в этом увидишь?—и снова руки в замок и под подбородок, голову вбок и улыбку плюсом. —Уже увидела,—сияя от непонятного удовольствия, вставая из-за стола,—и считаю, что будущее благополучно к нам. Глупо, не так ли? —Как никогда правильно. И смерть не страшна? —Ничуть.—предугадывает мысли. —Возьми себе, нужна ведь.—в ответ на оставленную на столе. —Благодарю.—волшебство окутало тебя. Или очередное её проклятье, кто знает? Но зачем задумываться? Шаги, щелчок двери, второй, по коридору проходя, третий и четвертый—«смертоносный»,—открывая и закрывая. Лезвие в руке,—словлю вас, уже привыкли к отчаянию и боли?—точа карандаш. Дорисовывая предмет в руках, чувствуя что-то неописуемое, эйфорию, быть может?***
—Встретимся в зале суда, my dear?* —Все еще не понимаю мотива. —C'est la vie.* —Абсурд. Однако я ожидаю лучшего исхода. —Как никогда вовремя. Простишь? —Когда пойму. —Уже скучаю.***
Судный день. Когда все стояли в зале, нервно стуча концами пальцев по деревянной поверхности, неровно дыша, пустым взглядом остановившись на случайной точке, закрыв глаза, откинув голову назад, поджимая губы, массируя виски, отодвигая ворот от внезапной,—или мнимой?—духоты, хрустя пальцами, внимая стуку сердца, существуя. Когда все, находившиеся здесь—отдельные, цельные личности, имеющие не только талант, «абсолютность», статус, но и жизнь, и душу, и, как следствие, мысли. Когда каждый думал о чем-то сложном и темном, беспокойно, потерянно, отчаянно. Когда?***
Что до мыслей? Мотив не тянет ли? Интересен, верно? Вникайте, неизвестные.***
В чьей-то грудной клетке горело чье-то сердце, но чьи-то руки холодны— никак им не согреться.***
Сверху, снаружи: серьезное лицо, строгий взгляд, без лишнего, без недостающего, руки за спиной, а та ровная, и не смотря никуда, и никого ни во что не ставя. Внутри: смех и слезы, искры в глазах, и все несвойственное, необычное, непривычное, и прочее не-, не-, не-, когда уже и в обмороке, видя лишь её алые очи, и других даже не зная. Все еще думала о слишком многом, бесполезно пытаясь понять, вникнуть, уловить нить смысла, но словно сталкиваясь со сте,—их пора бы уже снести,—словно возвращаясь к началу, к мыслям. Здесь был шум. Он начался с пришедшим, с создателем игры. Когда глаза каждого стреляли искрами, пропитанные ядом, и неизменно бросающие взгляды ему. На него, если считать, что тот бездушен, но он слишком живой, чтобы быть мертвым. Мертвым? Чтобы быть тем, у кого души и не было. Души же у него нет и по другим меркам—он бездушен так же, как и бессердечен, хотя сердца с душой не имел изначально, но это по части морали. По чести. Каждый хотел одного—победить. Не сбежать, а уйти,—хотя и такие были, но лишь поверхностно,—на самом деле все хотели быть выше никчемной игрушки. И ведь дураку ясно, что не все здесь так просто: он не только игрушка внешне, но и игрушка в руках господствующего. Или господствующей? Одно казалось неизменным, и таковым было, но не прямиком: враг человечества и здравого смысла не среди них. Он поодаль, быть может? Там, за стеной, под полом, над потолком? Нет-нет, вовсе нет. Он в голове каждого. Личный кошмар чистого разума. Публичное поощрение нечистых умыслов. Когда миниатюрный демон и в голове у тебя, и у того, кто слева, и того, кто почти напротив, и наискось. Вездесущий дождь, что бьет по стенкам ваших черепных коробок. Утопленники. Затерявшие надежду в мертвом море, но обретшие отчаяние в людских утехах. И каждому он что-то шепчет, навевает дурные мысли, околдовывает, пытаясь вбить в голову какую-то свою, иным непосильную, идею. Маленький злодей большого происшествия. Как оказание медвежьей услуги—шансов никчемно мало, но пострадают все. Поэтому и опасен. Но не опаснее того, кто им руководит—вот он, настоящий безумец. И действительно гений, но лишь по своим стандартам, которые приняты лишь в особых кругах.***
Но что мечтать о том иль той, кто неизвестностью лишь блещет? Ответ на сей вопрос простой— Повелевает, демон вещий.***
И эти роли так докучают, когда ты мысленно не здесь и не сейчас. Они наверное считают, что летают, На самом деле ползая внизу который час. Но столь отточены и совершенны, что ты играешь так забвенно, не думая, не разбираясь, все зная, лишь к концу ссылаясь, спеша покинуть зал. Опять игра, опять скандал.***
Горечь ужасной участи. Сквозь крики, споры и аргументы до тебя донесся вопрос: «что тебе известно, детектив?». А что известно, собственно говоря? По общему счету ничего. Это и убивало. Но ты холодна, как сталь, и бесстрастна, как что бы то ни было. Выкрутилась—как и бровью не повела, так и голос не дрогнул, и руки не дернулись, и очи не заметались. Податься бы тебе в актрисы. Вот так и сказала, что от тебя требовалось, что нужным считалось и все такое прочее. Выдохнула спокойней, когда интерес к тебе пропал, окинула взглядом окружающих, и зацепилась глазами за красные огоньки напротив. Не увернуться бы нечаянно, растеряно. Но не проявлять же слабины? А те и искрились игриво, не унывая, будто здесь не суд с казнью, а праздненство. Хотя, быть может, для не как раз-таки именно так? Улыбалась же она, хитрая, одними глазами, даже не намереваясь приподнимать уголки губ. И читалась во взгляде вся личность действия—любой иной, окинув её взглядом, ссылался бы на внешние факторы. Даже если и опрометчиво. И сердце так встрепенулось, заколыхало, а легкие то ли отказали, то ли наоборот, вдохнули жизнь, что разбудили бабочек в животе. Может, чуть ниже. Все-таки, умение улыбаться лишь одними очами—крайне редкий дар. Особый, скажу даже.***
Кровь тех, чьи сердца наполнены горечью утрат. Ей нужна была кровь. Ей—имеется ввиду конкретно этой девушке, то есть и не девушке, то есть просто другой. На самом деле все было иначе. Вам скоро все объяснят.***
Они думали, что вот оно—маска разлетелась мельчайшими частицами! Кусай локти, актриса, ведь у твоей пьесы плохая концовка! Напротив, та лишь стала более непроницаемой, нечитаемой, ты знала. Так она действовала: шла от противного, и раз уж здесь не нужно выстоять, а играть, играть и играть, то уж она никому не уступит в мастерстве. Мы скрываем эмоции для того, чтобы в один момент скрыть эмоции. Эмоциями. Не своими, сыгранными, ненастоящими, притворными! Сломала игру, создательница. Вроде здесь—кричит, окончательно потеряв рассудок, а вроде... Вовсе нет! Ведьма развлекалась никчемностью тех, кто решил, что одержал над нею верх. Ты читаешь все по глазам, и поэма была такова: безумный её смех в душе, заливистый и искренний, зачаровывающий, передающий всю абсурдность сцены. Слышите? Абсурдность! Потому что ты верила ей, до конца и не понимая, в чем эта вера заключается. Но знала—вы выиграете, и все падут пред вами. Не перед величием, не перед властью. Они лишь повалятся на холодный пол, распрощавшись с жизнью или хотя бы сознанием. А? Озадаченность. Что это было? Просто мысли. Что теперь? Выбирают убийцу. Довольные лица, кислые мины, и у каждого что-то свое на уме. Взглядом обвела каждого, словив красные озера напротив, внимательно изучающие тебя. И вот оно, смятение! Согласовать бы с ней, да? А та будто так же по лицу все понимает, приподняла уголки губ и едва уловимо кивнула. Взаимопонимание. Его верх. С глаз долой и с сердца вон... Одно нажатие, миллион проблем. Разрешённых. Глубокий вдох, довольный выдох, усталость, сковывающая тело, и странное желание познать все. И ты просто ждешь. Ведь все было предвидено: вот фигурка абсолютной на барабане, вот анимация на экране, вот её лицо, украшенное улыбкой—лишь черти разберут, наигранной или искренней,—вот приближающиеся шаги и ворох бесконечных слоев юбки. Перед этим она что-то говорила остальным—ты не расслышала, что именно, кажется она радовалась... Ты чувствовала грандиозность предстоящего шоу. Пошла навстречу, ведь та стояла спиной к остальным. Сперва она аккуратно потянулась за твоей ладонью, медленно разжав пальцы и бережно вложив туда что-то небольшое, но издающее лязг—ключ от шкафчика. Ну да, конечно же. Не то что бы ты не знала, просто казалось, что это уже не имеет никакого значения. И пока ты рассуждала таким образом, она наклонилась к твоему уху, отчего сердце замедлилось в тысячи раз. Её шепот обдавал кожу горячим дыханием, и все казалось таким правильным перед глупыми расспросами посторонних—ради всего для вас святого, всего лишь пара слов про ключ: —Кровь тех, чьи сердца заполнены горечью утрат. —Обретаешь силы?—переняла едва слышные фразы. —А ты догадлива,—проклятье, ради этого шепота хотелось обернуться звездой и вознестись,—ты мне нравишься. —Настолько, что ради меня ты улыбаешься в лицо злодейским умыслам? —Настолько, что ради тебя я оборачиваюсь злодейкой поопаснее.—хищница. Одним словом, десятками значений. И чертики плясали в её глазах. Их можно было заметить, когда она приблизилась к лицу: теперь её выдохи жгли прямо на губах, а зрачки зацепились на твоих глазах—не отводя взгляда. Чрезмерно близко, и от того до безумия безудержно. Раз, два, три... Легкий, едва ощутимый поцелуй. Она лишь слегка коснулась губ, чуть приподняв, отстраняясь, верхнюю. Пара мгновений—вот этот никем не замеченный момент. Истинное удовольствие. Мелкая дрожь прошлась по коже, а пальцы так и тянулись сбавить жар, остудить полыхающую кожу... Такой кроткий, но такой значимый. Именно эти секунды норовили стать воспоминанием, которое будет проигрываться в памяти вновь и вновь. Молоток занесен, под рукой,—если изволите, лапой,—судьи раздается стук. Начало казни. За считанные минуты возводится странного вида строение, посреди него, окруженная сеном и безумием, на самой вершине высохших трав стояла она. Руки в замке на груди, на лице улыбка,—ведьма ведь,—само воплощение уверенности в себе. Замечаешь в руке, помимо металлического ключа, порядком причиняющего неудобства, аккуратно сложенный конвертик в виде сердца. Мысленно усмехаешься, разворачиваешь, и видишь свои инициалы: «К. К.». Понимаешь умысел, идя к месту убийства, где этот безумец любезно протягивает тебе спичку,—как символично,—знакомую. Такую же и длинной, и на ощупь. Кардинальная продуманность. Поджигаешь, секунду глядя на вспыхнувший огонек, подносишь к листу, источающему знакомый аромат... шампанского? Кажется именно того, что вами было опробовано. Сердце тут же загорается, но бросаешь его в снопы сена прежде, чем оно успевает прожечь ткань перчаток. Отходишь, не отрывая глаз. И наблюдаешь за картиной воистину невероятной. Когда все решается в моменты. Языки пламени охватывают все, завораживая взор. Огонь пленил возвышенность, от чего голова метнулась вверх—за огнем. Площади горят... Поцелуи и горячее дыхание на коже жгут не так, как огонь. Он не щадит. Не пренебрегает возможностями, не надумывает остановиться и передохнуть, не скрывается—разрастается прямо здесь и сейчас, перед тобой. Доходит до верха—подчиняется ей, наперекор нраву и своевольности. Сгущается в конце, окутывая коконом виновницу торжества. Сжигает, кажется, дотла—но совсем не так, как должен был. Огонь её стер с лица земли моментом. Казалось вот оно что, будто испарилась, исчезла... но пламя, так же резко, как и пало вниз, будто от потока сильного ветра сверху, вновь собралось в пике. На том же месте:видны чьи-то очертания, окружаемый жаром силуэт то обретал четкость граней, то вновь размывался в красных пляшущих змеях. И снова огонь рассеялся над ней, и пусть вдалеке её не узнать,—не зная вовсе, насколько известно,—но с каждым шагом вниз, как по ступеням, когда пламя стремилось во все стороны под её туфлями, она знакома. Слишком знакома. Ведь такова, ведьма—лишь без привычного взору образа. Без спиралей, что хвосты, без многочисленных слоев, кружев, деталей. Лишь все те же глаза—бездонные моря кровавых свершений, что приковывали взгляд и смотрели стрелами в твои. Приближалась, неизменно улыбаясь лишь тебе одной. Сводила с ума. Нежно прошлась пальцами по бледной шее, поднимаясь выше, к подбородку, аккуратно приподняв лицо, любовно глядела в сиреневые очи, долго и внимательно... Быть может, прошла вечность? И решила не ограничиваться в удовольствии, приблизившись, все еще горячая, во всех смыслах, которые возможны. Издевательски медленно провела по нижней губе языком, отчего ощутила судорожный вздох и руки, осторожно опустившиеся на талию. Затем едва коснулась верхней самым кончиком, почувствовав твою расслабленность, и одарила поцелуем самой высокой температуры, проникнув языком внутрь. Лучше бы это длилось бесконечно. И если жизнь не состоит из такого блаженства, то зачем мы вообще живем? Но к тем же чертям слова, когда здесь происходило такое. Пожар: пламенные языки, горячие языки, горящие языки, в грудной клетке горит сердце, губы обжигаются, но останавливаться? Только будучи не в своем уме. Минуты, едва ли отстранение, лишь чтобы набрать воздуха, и замкнутый круг удовольствия. Но когда голова начала кружится, а пылающие сердца не могли выдерживать такого ритма, будто бы на прощание коротко коснувшись губ, вы нехотя отстранились. Такой до боли в груди знакомый голос, все еще неровно дыша—услада для ушей: —Таэко Ясухиро. Будем знакомы. Раз, два три... Четыре. Убийство в четырех актах.