Дорогой Бог, отправляю тебе письмо

Всю свою жизнь Брэдли слышал, что Бог его никогда не примет, что тот ненавидит геев, что все мысли его грешны, что гореть ему в аду, если он не одумается. Поначалу он совершенно не понимал, с чего Бога это должно волновать, но вскоре принял как данность, что тот его ненавидит. Он — нелюбимый сын Божий, от которого брезгливо отворачиваются братья и сестры, а благодать никогда не посетит его мрачные сны. Брэдли рос в этой нездоровой атмосфере, постоянно одёргивая себя, кусая губы и ногти в попытках не засматриваться на братьев своих и разглядеть прелесть сестер, но у него не получалось. Вместо любви — презрение, вместо душевного равновесия — бесконечные тоска и тревога. За что Бог его ненавидит, разве не сам он его таким создал? Брэдли старался, честно переписывая Библию и ища в ней ту ненависть, что окружающие приписывали Творцу, но не мог найти. Он верил им всем так же, как верил Богу, и потому принимал как данность, что он недостоин любви, пока не сможет исправиться. Раз исправиться он не может, то умрёт нелюбимым и отправится прямиком в ад, где такие же, как он, проживают мучительно вечность, раз за разом… Брэдли не знал, что может ждать его в аду, если его дни и так походили на оный. Они все были наполнены тошнотворным неприятием, неправильными мыслями и самобичеванием. В детском лагере все были такими. Он казался филиалом ада, только из него можно было вырваться. Большинство выбирали для этого петлю или бритву, но никак не исправление. Брэдли задавался вопросом, за что Отец так мучает детей своих, в чём его воля, что омерзительного он в них нашёл. Он выискивал изъяны в себе, в окружающих его мальчиках, но не мог найти что-то такое, что заставило бы его отвернуться. Нет, он видел лишь прекрасных юношей, измученных божественной нелюбовью. А потом в лагере появился Баттерс. Он улыбался, весело щебетал об играх, видел в каждом прекрасное — прямо как Брэдли — и не стеснялся говорить это вслух. Он будто бы жил под эгидой другого Бога, хотя переписывал всё ту же Библию, ходил на одни и те же исповеди и молитвы, в конце концов делил с ним свой хлеб. Баттерс сиял жизнью, он казался куда добрее и правильнее того Бога, что считал Брэдли мерзким. Баттерс сказал, что тот ему нравится. Ощущая себя недостойным, Брэдли попытался выбраться из этого ада самобичевания тем путём, который видел, но солнечный мальчик вмешался и тут. Он сказал, что он нормальный, что все они — нормальные, и что его Бог либо любит всех одинаково, либо полный кретин. Больше они не виделись никогда, но это воспоминание Брэдли бережно хранил в своей душе. Оно помогало ему жить — может, его Бог и считал его досадной ошибкой, но Баттерс — нет, и это дорогого стоило. Брэдли давно вырос и начал свою жизнь с переезда. С возрастом отучился кусать ногти и сгрызать обветренную кожу с губ, но всё ещё испытывал болезненный и жгучий стыд за свои желания. Он не пропускал ни единой службы в церкви родного городка, и в новом прежде всего отправился в храм божий, потому что жить можно где угодно, а про Отца своего нужно помнить. В церкви оказался лишь молодой, быть может младше его самого, пастор. Он выглядел холодным и отчуждённым, но на деле оказался всего лишь скучающим, и сдержанно, но тепло улыбнулся новому прихожанину. Крэйг Такер посвятил свою жизнь служению Богу, превратив то в свою работу. Церковь — его дом, что всегда открыт для других людей, как и его собственное сердце. Исповедоваться ему легко, и Брэдли не чувствует жгучего стыда, через перегородку рассказывая о своих грешных мыслях. Крэйг удивляет его тем, что советует показать средний палец тому Богу, что считает его ненормальным, и жить так, как Брэдли считает нужным. Крэйг Такер какой-то неправильный пастор, и в этом Брэдли убеждается через пару дней, видя того в объятьях взъерошенного блондина, с пылом объясняющего, куда по его мнению нужно засунуть садовых гномов с их общей лужайки. Крэйг закатывает глаза, а потом целует его. Теми же губами, которыми читает Библию вслух, общается с Богом и прихожанами, которыми делит общий со всеми хлеб. Это отвратительно… Но Брэдли не может перестать смотреть, и его сжирает не похоть, а зависть. Он всё равно приходит на исповедь, сидит как на иголках, зная, что пастор делит постель с мужчиной, что грешно и абсолютно непростительно. Брэдли шепчет это срывающимся голосом и нервно вцепляется в свои колени, но Крэйг спокойно и ровно вещает, что его Бог может думать всё, что хочет, но не может отвернуться от него просто потому, что сам его таким создал. Проникнувшись особой симпатией к измученному чужим неодобрением прихожанину, пастор приглашает посидеть его за чашкой кофе вне исповедальни — в его доме. Брэдли слышит, как на кухне пыхтит над выпечкой Твик Твик, который присоединяется к ним вместе с тарелкой вкуснейших кексов. Брэдли чувствует себя ужасно несчастным, сидя за одним столом с этими неправильными, но такими счастливыми людьми. Они убеждают его, что любовь — это нормально, и все люди кем-то любимы, не важно, братьями или сестрами (и пастор богохульно шутит про инцест), Богом или хотя бы самими собой. Крэйг благословляет его прямо за столом, чавкая кексом, перед поглощением которого не прочёл молитву. Брэдли покидает их дом в смешанных чувствах. После воскресной службы Крэйг кладёт руку ему на плечо, приглашая продолжить беседу. Они сидят в опустевшей церкви, разглядывая скупые витражи, пока Брэдли рассказывает обо всех пережитых мучениях. Пастор внимательно, но с виду скучающе слушает, спрашивая в конце — а почему Брэдли ещё живёт, если так всё ужасно, и если ад неизбежен, так как на него похожи все дни? Ему тяжело раскрыть единственное по-настоящему светлое воспоминание, но с кем ещё им делиться, если с не неправильным пастором, говорящим исключительно правильные слова… Брэдли рассказывает про солнечного мальчика, что единственный сказал, что все они нормальны, что его не волнует, кто кого любит, и что Бог, если он за такие мелочи отворачивается от детей своих — идиот. Крэйг впервые за их знакомство смеётся и показывает витражам средний палец. Он говорит, что Бог может быть редкостным говнюком в глазах тех, кто думает, что создан по его подобию, но на самом деле он классный мужик, который не приладил бы к людям члены, если бы считал их мерзкими. Пастор говорит, что в моменты душевных сомнений пишет Богу письма, а ответы находит прямиком в своём сердце. И Брэдли намного легче под понимающим взглядом этих зелёных глаз. Он улыбается скованно, но искренне, и искусанные губы жжёт от непривычки. Придя домой он берёт бумагу и ручку, чтобы написать Богу письмо. Не тому, который всю жизнь чужими устами внушал ему то, что он неправильный, недостойный и будет гореть в аду, а тому, который нормальный мужик, не возражающий против членов. Сама эта мысль вызывает улыбку.       Дорогой Бог, отправляю тебе письмо. Мне жаль, что раньше я видел тебя лишь глазами тех, кому их застилает ненависть к людям, кто смеет любить не так, как делают это они. Я наконец-то услышал твой глас из уст человека, что счастливее прочих и настолько близок к тебе настоящему, что это кажется мне безумным. Я попробую принять себя таким, какой я есть, и перестану прятать под кроватью журналы с фотографиями братьев своих. Я перестану называть их братьями своими и, надеюсь, одного из них смогу назвать мужем. Мне всё ещё не верится, что ты не отправишь меня за это в ад, но я устал превращать в него каждый день своей жизни, ожидая неизбежной кары. Надеюсь, ты не отвернёшься от меня, а благословишь.       С любовью в сердце, Брэдли. В отличие от пастора Крэйга, Брэдли пишет на конверте адрес, подсмотренный когда-то в журнале лагеря (один из многих его грехов), клеит марку, с любовью выводит имя. Ему очень легко на душе, когда он опускает конверт в почтовый ящик, даже если адрес давно не актуален. В отличие от Крэйга, Брэдли получает ответ на своё письмо.       Дорогой Брэдли, ты ошибся, я вовсе не Бог! Но я очень рад, что ты меня помнишь, и что ты стараешься быть счастливым таким, какой ты есть на самом деле! Передавай Крэйгу привет, я обязательно приеду к вам в гости, когда появится время! Очень вас всех люблю. И тебя, Брэдли, очень-очень!       С любовью, Баттерс! Брэдли любовно хранит ответ от того луча света, что помогал ему в особенно тяжкие моменты жизни, и с удовольствием бывает в самом уютном доме абсолютно неправильного пастора и его очаровательного теперь уже мужа. На воскресных службах Брэдли сидит в первом ряду и улыбается, когда с абсолютно серьёзным видом Крэйг отпускает во время службы шутки и переиначивает слова Библии так, что у работников того детского лагеря волосы встали бы дыбом. Брэдли учится наслаждаться каждым днём без ненависти к себе и свей природе. Он старается понять, что он на самом деле один из любимых сыновей Божьих, а не мерзкое отродье, рождённое только ради смерти в одиночестве и муках. Когда дверь церкви распахивается, в неё первым влетает свет, а затем уже звонкое «Привет, пацаны!» от радостно бегущего навстречу старым друзьям Баттерса. Они все обнимаются и позже вместе сидят за столом, деля общий хлеб. А потом, совсем поздним вечером, когда выпитый в гостях кофе не даёт уснуть, Брэдли сидит на своей кровати, возведя глаза к потолку, за которым в незримом пространстве сияет божественный лик. Но свет его не столь ярок, как от Леопольда Стотча, сидящего на полу с Библией на коленях и смеющегося от пересказа последней службы Крэйга. Брэдли думает, что наконец-то на него снизошла благодать, и Баттерс смотрит на него с полным нежности взглядом. Так, как умеет лишь он, и о большем Брэдли не смеет просить, наслаждаясь тем, что имеет.